========== Глава 10 ==========
- Нет, нужен гипс, а не глина, - сказала Метаксия, в который раз обойдя и придирчиво осмотрев влажно блестящую темную массу, из которой выступали покрытая покрывалом женская голова и плечи. Из-под покрывала показывался высокий лоб и волосы, разделенные пробором; шею обвивало ожерелье.
Метаксия повернулась к славянке и скользнула рукой по ее римской прическе, перевитой лентами.
- И зачем ты покрыла своей статуе волосы?
Она вдруг обхватила ее рукой за шею, приблизила лоб ко лбу и шепнула:
- Разве ты не знаешь, что покрывание волос означает подчинение мужу? Это он тебе так велел?
- Я сама хотела, - ответила Желань. – Так ходят честные жены и у вас, и у нас.
Она смотрела прямо, открыто.
- Разве не правда?
Метаксия едва заметно нахмурилась.
- Правда, - сказала она, - ты правильно говоришь.
- Госпожа, - тихо вмешался скульптор, ждавший в углу зала, в почтительном отдалении. – Нужно прикрыть статую! Иначе глина высохнет!
Метаксия повернулась к нему, уперев руки в бока.
- А скажи-ка мне, Олимп, почему ты не взял алебастр? Разве ты сам не видишь, что госпожа выходит как глиняный божок? Или у нее кожа темная, как у африканки?
Прежде, чем Олимп успел ответить, ответила изображенная.
- Мне хозяин рассказывал, что у нас на Руси раньше делали глиняных и деревянных божков – богинь с темными лицами, добрых к людям… Их носили с собой как обереги и укладывали с собой спать… Как и по сей день мы на Купалу костры жжем…
Славянка рассмеялась, поправив темно-русые волосы.
- В том худого нет, чтобы быть сделанным из глины… как Адам, - прибавила она, улыбаясь. – А белая статуя выйдет совсем как ваши, греческие, что поставлены по всему Царьграду на площадях и во дворцах. У вас и своих таких довольно!
Метаксия на несколько мгновений потеряла дар речи.
- Ах, вот как, - едва слышно сказала она наконец. – Хорошо же он тебя учит!
- Да уж не жалуюсь, - сказала Желань; и только тут почувствовала, что зарвалась.
- Олимп! Прикрой ее! – приказала Метаксия, взмахнув рукой, точно отгораживаясь от языческого идолища, которое неведомо как перенеслось на берега Босфора и немыслимым образом заявило на этих берегах свои права.
Скульптор поспешно набросил на статую мокрую ткань. Он перекрестился, затем сложил руки на животе, глядя на женщин с тревогой.
Патрикия покинула мастерскую, крупно, гневно шагая. Желань осталась в зале, глядя ей вслед с огорчением… и с каким-то превосходством.
Метаксия вышла в гостиную, где патрикий дожидался обеих женщин. Подойдя к двоюродному брату, она схватила его под руку. Фома Нотарас здесь, на отдыхе со своей наложницей, заметно окреп, заблистал мужским здоровьем и силой, и Метаксии это почему-то не понравилось.
- Пойдем поговорим! – бросила гостья ему в лицо.
Фома Нотарас вежливо усмехнулся, подчинившись. Он почему-то предчувствовал, что женщины поссорятся, обсуждая статую.
Родственники поднялись по лестнице в кабинет, где Метаксия набросилась на хозяина, точно фурия.
- Что ты наговорил этой несчастной язычнице? – воскликнула она.
- Феодора христианка, - спокойно ответил патрикий. – Такая же, как мы с тобой.
Метаксия рассмеялась, воздев руки.
- Святые угодники! Ты разве забыл, что христианство тавроскифов* таит в себе тьму и язычество, которые не истребить? Самое чистое, истинное христианство есть греческое… римское!
Фома усмехнулся.
- Оно чисто, ибо омыто кровью!
Метаксия вздрогнула.
- Да что с тобой?
- Ничего, - ответил патрикий, пристально глядя на родственницу. – Разве такие мои слова новость для тебя, сестра? Мы давно учили – и знаем, что дух Божий веет, где хочет…
Метаксия горько рассмеялась.
- И теперь он покинул нашу землю и унесся за море, к тавроскифам! Вы только послушайте этого благородного мужа! Темная язычница узнает историю своих предков из уст ромея – и заново учится у него поклоняться своим идолам!
Спокойное лицо Фомы Нотараса изменилось.
- Метаксия, если ты обидела Феодору в моем доме, немедленно ступай и извинись. Я знаю, что первая она никогда не затеяла бы ссору.
Он говорил ровно, учтиво, но так, что приготовленная резкость не сошла Метаксии на язык.
- Неслыханно, - пробормотала патрикия и, повернувшись, направилась обратно в мастерскую. Щеки ее покрыл румянец. Она не могла себе представить, как будет извиняться перед рабыней.
Однако этого не потребовалось – славянка сама вышла навстречу и поклонилась.
- Я тебя обидела, - сказала Желань, - прости на худом слове!
Метаксия растерянно застыла.
Потом она улыбнулась, хотя удивление все еще стояло в серых глазах. - Я не сержусь, - только и вымолвила гречанка.
Русская пленница держала себя как хозяйка, госпожа! Метаксия не знала, чем оскорбляться больше, - страннейшим идолопоклонством или непонятным достоинством, которое в Феодоре было таким же природным, неистребимым, как в них обеих женская сущность.
Потом Метаксия заставила себя улыбнуться почти сердечно и взяла славянку под руку.
- Не будем ссориться, христианам это не подобает, - сказала она.
Они вернулись в гостиную, где разделили трапезу. В зале зажгли огни, воскурили благовония, и ужин прошел почти по-семейному. Выпив вина, Метаксия искренне развеселилась и потешала друзей историями, приключившимися в ее поместье.
- Петрона опять забрался в конюшню, чтобы тайком свести лошадь и съездить в деревню к своей возлюбленной, - рассказывала патрикия, - но его заметили Овидий с Горацием, которые сидели в стойле! Они не посмели остановить вора – он разнес бы сплетню об этой парочке по всему дому! Даже глупый влюбленный мальчишка понял бы, что они там не стихи сочиняли!
Метаксия закатилась смехом.
- Я, похоже, одна в доме это заметила, потому что слежу за всем сама! Эти голубки так давно вместе, что я чуть не попросила отца Матфея их обвенчать!
Славянка знала, что Овидий с Горацием были молодые дворовые парни, развлекавшиеся сочинением стихов. Госпожа их хвалила и даже показывала какому-то столичному ценителю.
Феодора покраснела и нахмурилась, осмыслив слова патрикии. Хозяин вежливо улыбался ей – но не рассмеялся этой шутке. Метаксия перестала улыбаться.
- Да что с вами? Точно на похоронах!
- Метаксия, - начал Фома Нотарас. Он склонился к ней через стол – светлые волосы и браслет выше локтя заблестели золотом, точно он сам был прекрасным кумиром, богом, о котором очень заботились.
- Пожалуйста, не говори таких вещей при Феодоре. Она этого не любит и оскорбляется.
Метаксия несколько мгновений разглядывала родича так, точно перед ней был новый, неизвестный ей человек.
Потом хмыкнула и принялась за еду. До конца ужина никто за столом больше не произнес ни слова.
Потом Метаксия опять попросила хозяина выйти для разговора; теперь только взглядом. Феодора осталась одна за столом, точно наказанная. Она сидела как в кипятке.
До нее из-за двери доносились голоса хозяев, греческий язык, который она перестала понимать: ее господа говорили неразборчиво, быстро, как близкие люди, знающие друг о друге все.
- Что ты себе позволяешь, - говорила Метаксия, - что ты позволяешь ей со мной!..
- Тебя никто не обижал, - с холодной яростью отвечал патрикий. – Это мой дом, и мне решать, кого и как в нем почитать!
Метаксия рассмеялась и запустила руки в волнистые волосы, перехваченные двойным золотым обручем.
- Ну ты и фарисей, - проговорила она. – Твоя рабыня из тавроскифов еще хуже, чем мои Овидий и Гораций, а ты заступаешься за нее, как за жену! Уж не собираешься ли ты в самом деле жениться на ней? Не смеешь?…
Нотарас отвел глаза.
Метаксия понимающе усмехнулась.
- Неудобно, как и получить сейчас от нее ребенка! Ты умело восстановил против себя императора, а сейчас прячешься от его гнева! Ты знаешь, что если пойдешь с ней в храм, церковники тотчас донесут об этом Иоанну!
Патрикий закрыл лицо руками.
- Император посылал меня на исповедь, - пробормотал он, - но я не исповедуюсь уже очень давно. Ты знаешь, почему.
Метаксия недобро улыбнулась.
- Не только поэтому, - сказала она.
Вздохнула.
- Но и поэтому тоже.
Они вдруг обнялись, спрятав лицо друг у друга на плече.
- Прости, - прошептала Метаксия, - я вспыхиваю, как порох!
Патрикий улыбнулся и поднес к губам ее смуглую руку.
- Твоего неугасимого греческого огня* порою так не хватает моим спокойным водам.
Метаксия улыбнулась со слезами.
- А ребенок? Надеюсь, вы осторожны?
- Я осторожен, - ответил Фома.
Оба понимали, что слова о наследнике от рабыни-славянки, сказанные в письме, только шутка – и скорее грустная, чем злая.
- Идем успокоим ее, - сказала Метаксия. – Бедняжка, должно быть, уже в слезах!
Но Желань не плакала. Когда ее хозяева вернулись, она подняла на них темные сухие глаза, только щеки жарко пламенели.
Господин сразу сел к ней, прильнул; и Желань прижалась к его плечу, но не заплакала, а только сжала его руку. Метаксия недобро улыбнулась, глядя на это трогательное обоюдное мужество.
- Ну просто Орфей и Эвридика, - пробормотала она. – Не оглянись, певец!
- Простите, что мешаю, - громко сказала патрикия.
Фома оторвался от возлюбленной. У Феодоры же сделались большие неподвижные глаза.
- Мне пора, - спокойно сказала гречанка.
Хозяин поднялся из-за стола, красивый, счастливый как никогда, несмотря на все житейские бури:
- Метаксия, тебе приготовили комнату! Останься у нас на ночь, уже поздно!
Гречанка покачала головой.
- Нет, мой друг. Я и не собиралась оставаться, ты же знаешь, - сказала она. – Не бойся за меня, я прекрасно доеду.
Она встала и сняла со спинки свободного кресла гиматий из прозрачной золотистой ткани, в который сама задрапировалась, сколов на плече изумрудной фибулой в виде совы. Одеяние, сквозящее, словно летний вечер, было светлее лица и рук гречанки. Один конец гиматия она набросила на голову.
Подойдя к двери, патрикия остановилась и обернулась.
- Фома, проводи меня!
Он уже спешил к ней, простерев руки, точно пытаясь остановить. Взяв его под локоть, гостья вышла. Желань встала из-за стола, но не последовала за ними – ее хозяевам нужно было поговорить наедине.
Метаксия прошла половину садовой дорожки, не сказав ни слова; она так спешила, что патрикий едва поспевал. Наконец он остановил ее, едва ли не силой.
- Успокойся, сестра!
Метаксия повернулась к нему. Она была тиха, против ожиданий, - но глаза блестели, и щеки порозовели.
- Милый брат, я в самом деле рада за вас. Рада за тебя, я и не думала, что ты найдешь свое счастье в русской пленнице!
Благородный муж обнял ее.
- Спасибо тебе. Да хранит тебя Господь.
Дальше они пошли не спеша – дошли до кустов, за которыми стояла богато изукрашенная бронзовая колесница, запряженная парой лошадей. Их стерег конюх, босоногий юноша с длинными волосами. Возницы не было.
Патрикия ловко вскочила в колесницу и сама приняла у слуги поводья. Патрикий шагнул к ней, почти наперерез.
- Стоит ли тебе…
- Стоит! – Метаксия замахнулась хлыстом, точно хотела огреть им хозяина; он быстро отступил.
Она взглянула на него сверху вниз: обожгла взглядом, точно лозняком непослушного мальчишку.
- Стоит ли тебе!.. – сказала благородная жена сквозь зубы и умело, по-мужски, хлестнула лошадей; кони прянули и помчали, и скоро колесница исчезла в облаке пыли, в огнистых сумерках.
Сзади на тропинке послышался топот женских ног, и Фома схватил за плечо Желань, которая едва не наскочила на него. Наложница тяжело дышала.
- Не хотела мешать… хотела увидеть, как она отъедет, - проговорила Феодора.
Патрикий посмотрел ей в глаза. Она была так красива, когда боялась за других, когда любила.
- Что ты?..
Между темных бровей славянки появилась складка.
- Мы ее так обидели, господи! Она вовек не простит!
“Пожалуй”, - мрачно подумал патрикий.
Обняв наложницу за талию, он повел ее в дом.
- Я так удивилась, когда увидела ее в колеснице, - взволнованно сказала Феодора, - а уж когда поняла, что она сама правит! Ведь это у вас нельзя?
- Это неприлично женщинам, - согласился Фома Нотарас. – Но на своей земле ей этого никто запретить не может.
Он оборвал листок с груши. Через несколько шагов прибавил:
- Как и на моей.
- Какая сила должна быть в руках, - восхищенно проговорила Феодора.
Фома рассмеялся. И вдруг легко поднял свою возлюбленную над головой; она счастливо взвизгнула, а он понес ее дальше, не опуская на землю.
- Не такая и большая сила, - улыбаясь ей, сказал грек. – Но женщина-возница должна быть очень сильна, ты права.
Феодора кивнула, рассматривая свои руки. На одной был шрам, точно ожог от веревки или ремешка, который быстро продернули через ладонь; и обе руки были исцарапаны.
- Верхом жене ездить тоже неприлично, - сказала она со вздохом.
Ромей поцеловал ее.
- Тебе я этого тоже не запрещу.
Он донес свою подругу до самого дома и поставил на ноги. Они посмотрели друг другу в глаза.
Их озарял добрый, домашний свет, но они не спешили входить.
- Мне страшно за госпожу, - вдруг сказала Феодора. – Она как будто добивается, чтобы ее все увидели… и наказали!
- Нет, - ответил патрикий.
Он крепко обнял свое утешение.
- Моя дорогая, несчастная Метаксия хочет, чтобы ее увидел Господь, - пробормотал он. – Чтобы Он взглянул на нашу землю хотя бы еще один раз.
* Принятое у византийцев античное наименование русских.
* Горючая смесь, применявшаяся в военных целях в средневековье. Впервые была употреблена в Византии в морских сражениях: точный состав греческого огня неизвестен.
========== Глава 11 ==========
Иоанн стоял, бесчувственно подпирая плечами велоколепную стену, к которой боязно было даже прикоснуться, и слушая ангельское пение – должно быть, то же видели и слышали русские послы, перенявшие Христа у греков, и казалось им, что они не на земле, а на небе. Но Иоанн оставался равнодушен и к пению, и к дивному творению зодчих Константинополя, и к блистательным церемониям, которые сейчас совершались перед ним и были исполнены самой высокой святости.
Император и его приближенные кланялись образам, прикладывались к ним, придворные причащались – василевс причащался раньше, в алтаре, - а Иоанн и другие безбородые стояли у стен: в ожидании мановения руки любой высокой особы, чьими безотказными орудиями они были. Иоанн иногда взглядывал на лица прочих евнухов, среди которых не узнавал больше ни одного русского, - скопцы избегали говорить друг с другом, как и делать что-либо самовольно. И русский пленник спрашивал себя: знает ли хоть кто-нибудь из них, что происходит перед их глазами во дворце, в соборе? Навстречу какой судьбе владыки ведут их - и весь греческий народ, точно волов?
Служба кончилась. Василевс, в голубых глазах которого все еще блестели слезы умиления, в последний раз перекрестился, поклонился иконам, после чего направился к выходу из Софии. Придворные и воины вышли за ним. Евнухи безгласными тенями отделились от стен и последовали за своими хозяевами.
Иоанн, как было ему привычно, шел, не приближаясь, но и не упуская из виду священную особу императора: на случай, если император вдруг удостоит его вниманием и отдаст какой-нибудь приказ. Но на это надежды почти не было.
Надежды – послужить лютому врагу?..
Иоанн уже сам не знал, чего хочет: все желание жизни, счастья, казалось, умерло в нем в тот день, когда его лишили мужества. Но сгинуть здесь, вот так, безымянным, обесчещенным…
Отрок сжал руки в кулаки и едва слышно выбранился на родном языке.