Он плохо помнил бранные слова, которые мать раньше запрещала ему произносить; но и другие русские слова стали забываться.
Вдруг Иоанн почувствовал, что он не один – что кто-то внимательно смотрит на него и примеряет свою поступь к его шагам. Кто-то ему сочувствовал.
Иоанн вскинул голову, точно от удара; любое непрошеное внимание здесь сейчас казалось ему оскорблением. Юный евнух увидел женщину – да, рядом с ним, почти задевая его шелком платья, шла женщина в богатом одеянии с золотой каймой, в вышитом покрывале, опущенном на лицо; блестящие глаза ее были устремлены на него. Здесь, в свите василевса, было немало женщин, и некоторые, как и эта, покрыли не только волосы, но и всю фигуру; но ни одна из этих высоких жен не обращала на него внимания.
Его до сих пор только гоняли с пустяковыми поручениями томящиеся бездельем наложницы – некоторые сперва смеялись, дразнили его, а то и заигрывали, потому что раб был новый, юный и красивый; но Иоанн ни на что не отвечал. Он перенес несколько ударов от обиженных женщин, но потом его забыли и стали замечать не больше, чем других безбородых.
Только этого ему и хотелось.
Но сейчас, под взглядом неизвестной госпожи, он вдруг почувствовал сильное смущение – и желание, чтобы она открыла лицо или хотя бы заговорила с ним. Потому что он ощутил ее жалость к себе, а не охоту позабавиться человеком, христианской душой, - как здесь делали все.
Они вошли во дворец, и стража пропустила их, отдав честь императору. Незнакомка по-прежнему держалась рядом с Иоанном - и теперь ему стало понятно, что она хочет заговорить с ним; смущение евнуха сменилось испугом. Когда стража и другие свидетели остались позади, госпожа вдруг тронула его за плечо.
- Отойди со мной в сторону, - сказала она по-русски, хотя и с заметным греческим акцентом.
- Кто ты такая? – изумленно спросил Иоанн.
Спросил тоже по-русски, хотя был ошеломлен ее речью и не знал, что подумать.
Из-под вышитого покрывала раздался тихий смех.
- Что тебе до того, кто я? Здесь ты подчиняешься всем знатным, - сказала гречанка. – Идем со мной.
Иоанн ощутил стыд и гнев. Но, конечно, эта женщина была права; и он послушно отошел с ней к стене, где их скрыли тени.
А потом вдруг знатная госпожа положила руки ему на плечи и приблизила лицо; он различал под ее покрывалом только черноту волос и золото украшений. На него повеяло благовониями, как в церкви.
- Мальчик, я знаю, что ты очень несчастен.
- Я не мальчик! – воскликнул Иоанн, краснея от гнева; но и страх никуда не исчез, и смятение от близости гречанки и ее слов только увеличилось. Она засмеялась и потрепала его по плечу; рука была смуглая, теплая и, наверное, сильная.
- Я знаю, кто ты такой, - сказала она.
Вдруг женщина выпрямилась и открыла лицо. Она оказалась красивой и величавой, с золотыми подвесками у висков, с подведенными серыми глазами, которые смотрели на него почти с материнской нежностью. И с насмешкой, которой Иоанн никогда не видел у матери.
Гречанка еще раз склонилась к нему и погладила по щекам кончиками пальцев, нежными, как шелк.
- Я знаю, что ты безбородый раб, - прошептала она.
Иоанн чуть не задохнулся. Ему казалось, что он стал равнодушен к оскорблениям, – но теперь каждое слово неизвестной женщины возмущало его душу, как буря; точно его маленькой души было целое море…
- Раб - и что с того? – хрипло спросил он. – Тебе… Госпоже что-то угодно?
Гречанка положила ему руку на плечо. Она вдруг помрачнела.
- Я знаю, как тебе тяжело, - сказала она, и голос ее стал хриплым, как у него самого. – Знаю, каково так жить – когда никто не видит тебя, никто не хочет знать, чего хочешь ты, знать, что у тебя тоже есть душа…
Иоанн отступил.
- Что тебе нужно? – неприязненно спросил он.
Гречанка улыбнулась, ласково прищурив серые глаза.
- А тебе самому не нужно уже ничего?
Иоанн покачал головой. Он потупился, горячо молясь, чтобы все кончилось и эта женщина ушла.
Теплая рука опять погладила его по плечу.
- Они сделали тебя безбородым, - прошептала гречанка, - я знаю, что так они убивают все желания… Но ведь ты был сотворен мужчиной, и этого никому не изменить!
Иоанн ужасно смутился и рассердился сразу. Он шагнул к незнакомке, сжав кулаки; и знатная гречанка быстро отступила, точно испугавшись его пыла. Рассмеялась.
- Теперь я вижу мужчину!
Потом перестала улыбаться, хотя продолжала смотреть на него ласково, как будто познавая и поглощая глазами всего… как-то бессовестно смотреть. Иоанн еще больше застыдился; но ему вдруг очень захотелось удержать женщину, удержать этот ее взгляд.
А потом гречанка неожиданно спросила:
- Хочешь, я сделаю так, что тебя заметит император?
Иоанн вздрогнул и даже пошатнулся. Тряхнул русой кудрявой головой; нет, ему не мерещилось, и искусительница никуда не пропала.
- Зачем… Зачем я тебе нужен? – спросил он.
- Я сейчас увидела и пожалела тебя, - ответила госпожа. – Ты так юн, хорош собой, смышлен… Ты достоин служить самому василевсу!
Иоанн быстро заправил русые волосы за малиновые от стыда уши.
- Как ты узнала, что я смышлен… когда пожалела? - грубо отозвался он. – Ты ведь только теперь со мной говоришь!
Гречанка рассмеялась.
- И вправду смышлен.
Она склонилась к нему и легким, нежным движением обняла за плечи. Посмотрела в лицо.
- Ну, что скажешь, юноша? Хочешь служить василевсу? Ты сейчас не знаешь ничего и идешь, куда тебя тянут за твою веревку, - прошептала она. – А если постараешься, сможешь сделаться постельничим, будешь знать такие тайны, которых не знают даже сенаторы… даже советники императора…
Иоанн резко высвободился.
- Я тебе не верю, - сказал он. Евнух рассматривал узоры на полу, только бы не смотреть гречанке в лицо. – Ты смущаешь меня, ввергаешь в грех… и тоже хочешь тянуть за веревку, - прибавил он, взглянув на нее и тут же опустив глаза снова.
Она покачала головой.
- Русские люди - умные люди, я это знаю, - сказала искусительница. – Но я думала, что они еще и гордые, и смелые… Говоришь, я ввергаю тебя в грех? А разве не грех жить как безъязыкая скотина, забыв свой человеческий образ, образ и подобие Бога?
Микитка посмотрел на нее в упор.
- Я тебе не верю! Ты мне сейчас наплетешь чего угодно! – отрезал он. – Уйди… прошу тебя, - прибавил евнух, едва вспомнив, что говорит с высокой особой.
Гречанка сложила руки на груди, глядя на него с сочувственной усмешкой. Она не тронулась с места.
- Я знаю, что в городе у тебя есть мать, - сказала она.
Микитке стало жарко, в глазах потемнело.
- Как… Откуда? – прошептал он. – И что тебе до этого?
- Ну ты же видишь, что я большая госпожа, - ответила гречанка, все так же усмехаясь крупным ярким ртом и прищуренными глазами. – Я знаю много других больших людей. Твоя мать Евдокия служит у синьора Феличе, итальянского торговца… и как раз сейчас ее хозяин уехал в город Корон, что в Морее, по делам.
У Микитки задрожали колени. Он схватился за стену, и ощутил, как сильная смуглая рука опять поддержала его.
- Ты хочешь помочь нам увидеться? – прошептал он. – Но я не могу…
Голос его окреп, и он твердо закончил:
- Я не буду встречаться с матерью, она поймет, каков я стал.
Щеки его опять загорелись от стыда, но он опять прямо посмотрел соблазнительнице в глаза.
Та серьезно кивнула, даже не пытаясь его уговаривать.
- Встречаться не хочешь… но ведь ты хочешь, чтобы она была жива и здорова?
Микитка глубоко вздохнул, набираясь отваги и ярости.
- Ты грозишь моей матери?
Гречанка покачала головой.
- Я хочу ей помочь, - задумчиво ответила она, - взять под покровительство. Ведь мы с тобою одной православной веры, а ты знаешь, что за люди эти католики. Твоя мать сильная и честная женщина, но против их змеиной злобы она не выстоит… вы к такому не приучены и не можете привыкнуть.
Гречанка улыбнулась.
- Особенно когда ее хозяина рядом нет.
Микитка еще раз вздохнул, теперь пытаясь успокоиться. Он понимал, что женщина, с которой он говорит, очень опасна и, должно быть, вынашивает какие-то неправедные замыслы… понимал и то, что она действительно угрожает его матери и ему самому: может погубить их обоих, если он откажется ей служить. И эта гречанка знала, что он достаточно умен, чтобы услышать ее угрозы.
- Что я должен сделать? – спросил он.
Благородная госпожа погладила его по голове, улыбаясь ласково и одобрительно.
- Очень хорошо, Никита, ты умный юноша, - сказала она. – Пока ты не должен ничего… только служи, как и служил, но держи глаза и уши открытыми. Когда ты будешь нужен, тебе скажут… и ты поймешь.
Она сощурила глаза.
- Я обещаю тебе, что ты войдешь в покои императора, станешь большим человеком… а я не забываю своих обещаний, - прошептала госпожа. Кивнула самой себе, потом еще раз взглянула на него. – Жди.
Она откачнулась от стены и хотела уйти, занавесившись своим покрывалом, но Микитка догнал ее и дернул за рукав. Это вышло очень неловко, но гречанка тут же остановилась, положив руку ему на плечо.
- Что тебе, Никита?
- Как тебя зовут? Кто ты? – спросил он быстро.
Микитка понимал, что он очень глуп сейчас: разве ему скажут! Но юный евнух не рассуждал: он не только боялся этой женщины, а его еще и влекло к ней, к первому человеку здесь, который говорил с ним, отверженным рабом, как с человеком. Первой женщине после своей матери…
И гречанка это поняла.
- Меня зовут Феофано, - ответила она. – Как одну императрицу, у которой было несколько императоров*…
Микитка опять ощутил страх, сжавший сердце и желудок; а гречанка рассмеялась и, еще раз потрепав его по волосам, скрылась в толпе других придворных.
Микитка встряхнул головой и осмотрелся, точно очнувшись от наваждения. Он бы поверил, что это дьявольский искус, морок, - если бы уже не узнал, каковы гречины. Не слышал ли их кто-нибудь?
Но знатные и простые греки вокруг разговаривали, не обращая внимания на русского раба. Как хорошо иногда быть рабом, которого никто не замечает!
Микитка опустил плечи и пошел в сторону гинекея, где служил постоянно, - там ему наверняка попадет от стражи за то, что шлялся невесть где… Конечно, сбежать он все равно бы не мог - куда, как, когда кругом враги и хозяева?
Вдруг Микитка ощутил тоску, подумав, что ему, должно быть, перепала последняя ласка в жизни – от этой гречанки, которая, наверное, хуже всех, кого он здесь видел. И тогда перепала, когда он перестал надеяться на всякое участие и любовь.
Он медленно прошел по багряному коридору – порфировые колонны и ковры были цветом точно кровь. “Должно быть, на таких и крови не видно”, - подумал евнух. Потом он приблизился к дверям гинекея, не поднимая головы.
Сбоку блеснули доспехи стражника-эскувита. Иоанн втянул голову в плечи.
Евнух услышал ругань, потом подзатыльник бросил его вперед, так что он чуть не влетел носом в приотворенные двери; едва удержавшись на ногах, Микитка встрепенулся и быстро обернулся на обидчика. В другой раз он стерпел бы и прошел, не сказав ни слова. А то только хуже изобьют.
Теперь же он воззрился в смуглое лицо, которое было так похоже на лицо его соблазнительницы, - все они тут одинаковы! Лицо грека вытянулось от удивления и насмешки под его взглядом.
- Ну, чего уставился, раб?
Микитка утер слезящиеся от боли глаза.
- Погоди ж ты! – сказал он по-русски. И быстро шагнул вперед, пока стражник не ударил его снова; хотя тот и не понял ничего.
Микитка отошел подальше и остановился, прижавшись пылающим лбом к холодному золоту стены. Он попытался осмыслить то, что с ним случилось сегодня.
Раньше вся его жизнь здесь была в том, чтобы терпеть… перетерпливать. Теперь он будет ждать.
Он не знал, лучше это или хуже, - но впервые за долгие недели плена почувствовал, что живет.
* Византийская императрица, супруга Романа II Молодого и Никифора II Фоки (X в.), по отзыву своего современника, историка Льва Диакона, женщина, “одинаково выделявшаяся своей красотой, способностями, честолюбием и порочностью”. Феофано вместе со своим любовником и сподвижником Никифора Иоанном Цимисхием стала во главе заговора против Никифора, который был зверски убит.
========== Глава 12 ==========
Фома Нотарас подал руку Феодоре, помогая ей выйти из повозки. Она могла бы выйти и без поддержки, но приняла руку хозяина и благодарно улыбнулась ему. Они остановились в виду большого поместья – за деревьями и пшеничными полями скрывался белый особняк, похожий на тот, что принадлежал патрикию: но это только на первый взгляд.
Грек и славянка, взявшись под руки, направились вперед, по дороге, вдоль которой, как часовые, стояли акации, сразу затенившие белые фигуры людей.
- Никогда не думала, что Метаксия захочет так оградить дорогу, - со смущенной усмешкой сказала Феодора, обернувшись на своего покровителя. – Она ведь порядка не любит!
- Эти акации сажал еще ее прадед, а она чтит его память, - сдержанно сказал ромей.
Феодора пожала плечами.
- Не знаю, господин… Была бы я на ее месте, я бы срубила все, что мне не по душе. У нее ведь нрав бурливый, а со смертью мужа и руки развязаны!
Ромей остро посмотрел на свою наложницу. Потом рассмеялся, хотя серые глаза блеснули неприязнью.
- Метаксия любит, чтобы деревья ее приветствовали, как императорская стража, - любит, чтобы порядок в имении соблюдали все, кроме нее… - ответил Фома. - Ей следовало бы родиться мужчиной!
Феодора улыбнулась.
- Ну нет, - ответила славянка.
А про себя подумала:
“Мужчина много чего не может, что может женщина, - спасибо и низкий поклон госпоже, что научила меня!”
Они в молчании шли по дороге прямо к дому. Их никто не приветствовал – но это было и неудивительно: они не предупреждали, что приедут. Фоме Нотарасу понадобилось навестить свою родственницу по делу, которого Феодора не знала, - наложница просила, чтобы он оставил ее дома, опасаясь гнева благородной госпожи, но патрикий не пожелал с нею расставаться.
“Сестре придется примириться с тем, кого я себе выбрал”, - сказал он.
Феодоре порою только и хотелось, что мирить этих благородных людей, у которых насчитывалось слишком много врагов, чтобы ссориться еще и друг с другом; но их нрав ей было не смягчить, а взаимных их дел и обязательств она до сих пор почти не знала…
Когда они приблизились к дому, патрикий нахмурился. Пока они шли, он замечал работников в поле, слуг; конечно, гостей могли не увидеть, но теперь это было подозрительно… и даже оскорбительно, как бы он ни поссорился со своей сестрой при расставании.
- Подожди здесь, - велел он наложнице и один поднялся по ступеням дома. Остановившись перед дверью, оправил свой гиматий и тунику, пробежав белыми пальцами по застежкам, лентам и складкам. Феодора до сих пор удивлялась искусству греков укладывать свои одежды по фигуре. Потом патрикий громко постучал в дверь медным кольцом-колотушкой.
Довольно долго ему не отвечали; Феодора разволновалась, а ее господин отступил, сложив руки за спиной. По движению его плеч под плащом славянка поняла, что Фома гневается. Но тут дверь отворилась с тихим скрипом.
Показался старик благородного облика, похожий на их собственного управителя. Несколько мгновений он смотрел на патрикия, словно бы остолбенев от изумления, - потом низко склонился перед нежданным гостем.
- Привет тебе, господин!
Однако войти он патрикия не приглашал, как и не спешил распахнуть дверь. Фома Нотарас схватился за дверь, словно бы препятствуя тому, чтобы ее закрыли:
- Что это значит, Сотир? Где госпожа?
- Госпожи нет, - ответил управитель.
Он расправил плечи, глядя патрикию в лицо. Старик был очень чем-то встревожен, и хотя боялся благородного мужа, было видно, что не впустил бы его, если бы получил такой приказ. Фома двинулся вперед.