Керн начал робеть. Он гениально робел; уже очутившись в середине прохода, он еще попытался вернуться на свое место. Поцлох взглядом выразил ему свое одобрение – и совершенно зря, потому что это не было артистическим нюансом зрелого мастера: просто Керн вдруг почувствовал, что не в силах пройти мимо Рут.
Потом все прошло как по маслу и оказалось совсем легко.
После представления Поцлох знаком подозвал Керна.
– Молодой человек, – сказал он, – что с вами сегодня случилось? Вы робели классически. Даже вспотели от смущения. Я знаю, как трудно сыграть выступивший на лбу пот. Как вы это сделали? Задержали дыхание?
– Я думаю, это просто мандраж.
– Мандраж? – Поцлох просиял. – Наконец-то! Истинное волнение настоящего артиста перед выходом на сцену! Я вам кое-что скажу: вы играете под тюленей, а с этой минуты и под «Лесного человека из Нойкельна», и я повышаю вам гонорар на пять шиллингов. Согласны?
– Согласен! – сказал Керн. – И даете десять шиллингов аванса.
Поцлох изумленно воззрился на него.
– Вы и слово «аванс» уже знаете? – Он вытащил из кармана купюру в десять шиллингов. – Теперь у меня нет никаких сомнений: вы в самом деле – артист!
– Ну, дети мои, – сказал Штайнер, – бегите! Но к часу возвращайтесь на ужин. Будут горячие пироги, священное национальное блюдо русских. Верно, Лило?
Лило кивнула.
Керн и Рут пересекли луг за тиром и пошли к карусели. Свет фонарей и музыка большой площади хлынули им навстречу светлой сверкающей волной и захлестнули их рокотом безумной веселости.
– Рут! – Керн взял ее за руку. – Мы сегодня устроим роскошный вечер! Я истрачу на тебя не меньше пятидесяти шиллингов.
– Ты не сделаешь этого! – Рут остановилась.
– Сделаю! Я истрачу на тебя пятьдесят шиллингов. Вот увидишь. Пошли!
Они направились к аттракциону «Привидения». Это был гигантский комплекс с высоко в воздухе подвешенными рельсами, по которым туда-сюда шныряли маленькие вагончики, доносился смех и крики. Перед входом толпились люди. Керн протиснулся вперед, таща за собой Рут. Человек в кассе посмотрел на него.
– Привет, Жорж, – сказал он. – Снова к нам? Заходите!
Керн отворил дверь низенького вагончика.
– Влезай!
Рут глядела на него с изумлением.
Керн рассмеялся.
– Вот видишь? Как по волшебству! Нам не надо платить!
Они полетели. Вагончик резко взмыл вверх, а потом низвергся в мрачный туннель. Обвешанное цепями чудовище с визгом приподнялось и попыталось схватить Рут. Она закричала и прижалась к Керну. В следующее мгновение раскрылась могила, и несколько скелетов застучали костями в такт монотонного траурного марша. Сразу же после этого вагончик вынырнул из туннеля, завилял по кривой и снова рухнул в шахту. Другой вагон летел им навстречу, в нем сидели двое прижавшихся друг к другу людей, которые в ужасе глядели на них, столкновение казалось неизбежным, но вагончик резко свернул, зеркальное отражение исчезло, и они провалились в дымную пещеру, где по их лицам скользнули какие-то влажные руки.
Потом они еще проехали последнее привидение – визжавшего старца, снова вышли на свет, и вагон остановился. Они вылезли. Рут провела рукой по глазам.
– Какое все вдруг стало прекрасное! – сказала она и улыбнулась. – Свет, воздух… и можно дышать и ходить по земле…
– Ты когда-нибудь была в блошином цирке? – спросил Керн.
– Нет.
– Тогда пошли!
– Привет, Чарли! – сказала Керну женщина у входа. – У тебя выходной? Заходите! У нас как раз сегодня Александр Второй.
Керн радостно взглянул на Рут.
– Опять бесплатно! – заявил он. – Пошли!
Александром Вторым была довольно сильная, красноватая блоха, которая впервые самостоятельно выступала перед публикой. Дрессировщик нервничал; до сих пор Александр Второй выступал только в упряжке цугом, левым передним, а характер у него был неуравновешенный, непредсказуемый. Публика в количестве пяти человек, включая Рут и Керна, наблюдала за ним с огромным интересом.
Но Александр Второй работал безупречно. Он скакал рысцой, он взбирался и крутился на трапеции, и даже свой коронный трюк – свободное балансирование на штанге – он выполнил, ни разу не отпрыгнув в сторону.
– Браво, Альфонс! – Керн пожал гордому укротителю искусанную блохами руку.
– Спасибо. Как вам понравилось, мадам?
– Это было чудесно. – Рут тоже пожала ему руку. – Не понимаю, как вам вообще это удается?
– Очень просто. Главное – дрессировка. И терпение. Мне когда-то сказали, что, если иметь терпение, можно дрессировать даже камни.
Укротитель хитро прищурился.
– Знаешь, Чарли, с Александром Вторым я придумал один трюк. Я заставил эту скотину перед представлением полчаса тянуть пушку. Тяжелую мортиру. От этого он устал. А усталость делает послушным.
– Пушку? – спросила Рут. – Неужели пушки есть даже у блох?
– И даже тяжелая полевая артиллерия. – Укротитель великодушно позволил Александру Второму в порядке поощрения укусить себя в подмышку. – Сейчас это самая популярная вещь, мадам. А то, что популярно, то и прибыльно.
– Однако они не стреляют друг в друга, – сказал Керн. – Они не истребляют друг друга – в этом они умнее нас.
Они пошли к аттракциону «Механические автогонки».
– Добрый день, Пеппи! – рявкнул человек у входа, перекрывая лязг металла. – Возьмите номер семь, он отлично таранит.
Они сорвались с места, столкнулись с другими и скоро оказались в общей сутолоке. Керн засмеялся и бросил руль. Рут, сосредоточенно нахмурившись, всерьез попыталась рулить, но тоже бросила, повернулась к Керну, словно извиняясь, и улыбнулась – редкой улыбкой, освещавшей ее лицо и придававшей ему детское выражение. Тогда вдруг становились заметными красные полные губы, а брови не казались больше тяжелыми.
Они обошли еще полдюжины аттракционов – от считающих тюленей до индийского предсказателя будущего; им нигде не пришлось платить.
– Вот видишь, – гордо сказал Керн, – они даже путают мое имя; но нам везде свободный вход. Это – высшее проявление народного единства.
– А нас пустят бесплатно на чертово колесо? – спросила Рут.
– Конечно! Как артистов директора Поцлоха. Даже с особыми почестями. Пошли туда.
– Сервус, Шани! – сказал человек за кассой. – Барышня – невеста?
Керн кивнул, покраснел и отвел глаза от Рут.
Человек взял из лежавшей перед ним стопки две яркие почтовые открытки и вручил их Рут. Это были снимки колеса с панорамой Вены.
– Возьмите на память, барышня.
– Большое спасибо.
Они залезли в кабинку и уселись у окна.
– Я не стал объясняться с ним насчет невесты, – сказал Керн. – Это было бы слишком долго.
Рут засмеялась.
– Зато нам оказаны особые почести в виде открыток. Только ни ты, ни я не знаем, кому бы их послать.
– Да, – сказал Керн. – Я не знаю. А у тех, кого я знаю, нет адреса.
Кабина, покачиваясь, медленно поднималась вверх, а под ней постепенно разворачивалась, как огромный веер, панорама Вены. Сначала Пратер со светлыми шнурами освещенных аллей, лежавших двойным жемчужным ожерельем на темном затылке леса; потом, как огромная брошь из рубинов и изумрудов, ярко засиял городок аттракционов; и наконец почти незаметно возник сам город, со всеми его огнями, а за ним узкий, темный дым поездов на холмах.
Они были одни в кабине, поднимавшейся все выше по широкой дуге, а потом соскользнувшей влево, – и вдруг им показалось, что это больше не кабина, а бесшумный аэроплан, и под ними медленно поворачивается земля, и они больше не принадлежат ей, а летят в призрачном самолете, который нигде не находит посадочной площадки и под которым пролетают тысяча родин, тысяча освещенных домов и комнат. Вечерний свет возвращения – до самых дальних горизонтов, лампы и квартиры, и над ними надежные крыши, и они зовут и манят, и ни одна не пускает их. Они парят надо всем во тьме без родины и приюта, и все, что они смогли зажечь, была безутешная свеча тоски…
Окна жилого вагончика были открыты настежь. Было душно и очень тихо. Лило постелила на кровать пестрое одеяло, а на постель Керна – бархатный занавес из тира. В окне покачивались два китайских фонарика.
– Сегодня у нас венецианская ночь кочевников, – сказал Штайнер. – Вы были в маленьком концлагере?
– Что ты имеешь в виду?
– Аттракцион с привидениями.
– Да.
Штайнер рассмеялся.
– Подвалы, застенки, цепи, кровь и слезы – аттракцион вдруг стал современным, не так ли, маленькая Рут? – Он встал. – Предлагаю выпить по стакану водки. – Он взял со стола бутылку. – А вы выпьете, Рут?
– Да, большой стакан.
– А Керн?
– Двойную порцию.
– Дети, вы делаете успехи! – сказал Штайнер.
– Я должен выпить просто потому, что радуюсь жизни, – заявил Керн.
– Дай и мне стакан, – сказала Лило, вошедшая с блюдом поджаристых пирожков.
Штайнер разлил водку. Потом он поднял свой стакан и усмехнулся.
– Да здравствует депрессия! Темная мать радости жизни!
Лило поставила блюдо и принесла глиняную миску с огурцами и тарелку черного русского хлеба. Потом она взяла свой стакан и медленно выпила. Свет китайских фонариков мерцал в прозрачной жидкости, и казалось, что она пила из розового алмаза.
– Дашь мне еще стакан? – попросила она Штайнера.
– Сколько тебе угодно, моя печальная дочь степей. Рут, а как вы?
– Я тоже еще выпью.
– И мне дайте, – сказал Керн. – Мне повысили гонорар.
Они выпили, а потом ели горячие пирожки с мясом и капустой. Штайнер сидел на кровати и курил. Керн и Рут уселись на полу, на постели Керна. Лило входила и выходила и убирала посуду. Ее большая тень скользила по стенам вагончика.
– Спой что-нибудь, Лило, – сказал немного погодя Штайнер.
Она кивнула и взяла гитару, висевшую в углу на стене. Ее голос, такой хриплый, когда она говорила, стал ясным и глубоким, когда она запела. Она сидела в полутьме. Ее обычно неподвижное лицо оживилось, а в глазах появился какой-то дикий и печальный блеск. Она пела русские народные песни и старые колыбельные песни цыган. Потом умолкла и поглядела на Штайнера. В глазах ее отражался свет.
– Пой, – сказал Штайнер.
Она кивнула и взяла несколько аккордов на гитаре. Потом начала напевать короткие однообразные мелодии, из которых иногда поднимались слова, как поднимаются птицы из темноты степей, – песни странствий, мимолетного покоя среди шатров, и казалось, что этот вагончик в неспокойном свете фонариков превращается в шатер, наскоро разбитый в ночи, а завтра всем им придется идти дальше.
Рут сидела перед Керном, прислонившись к его поднятым коленям, и он чувствовал ровное тепло ее спины. Она откинулась головой на его руки. Тепло струилось через руки в его кровь и делало его беззащитным перед неизведанными желаниями. Что-то рвалось внутрь и наружу, что-то темное, оно было в нем и вне его, оно было в низком страстном голосе Лило и в дыхании ночи, в смятенном беге его мыслей и в сверкающем потоке, который вдруг подхватил его и понес. Он положил руки, как шаль, на узкий затылок и ощутил его податливое движение навстречу.
Керн и Рут вышли из вагончика. Стояла тихая ночь. Аттракционы были уже затянуты серыми парусиновыми тентами, шум затих, и над ярмарочной суматохой и криками, над трескотней выстрелов и пронзительными вскриками с русских гор снова бесшумно вырос лес и похоронил под собой пеструю и серую сыпь шатров.
– Ты домой? – спросил Керн.
– Не знаю. Нет.
– Давай еще побудем здесь. Побродим. Я хотел бы, чтобы завтра никогда не наступало.
– Да. Завтра – это всегда страх и неизвестность. Как здесь красиво.
Они шли сквозь темноту. Деревья над ними не шелохнулись. Они были погружены в мягкое молчание, как в невидимую вату. Листья не издавали ни малейшего шороха.
– Может, мы – единственные, кто еще не спит…
– Не знаю. Полицейские всегда не спят допоздна.
– Здесь нет полицейских. Здесь нет. Здесь лес. Здесь так хорошо гулять! Шагов совсем не слышно.
– Да, ничего не слышно.
– Нет, тебя я слышу. Но, может быть, и себя тоже. Не могу представить, как было без тебя.
Они пошли дальше. Было так тихо, что тишина, казалось, рокотала – словно задыхалась и ждала откуда-то издалека чего-то необычайно странного.
– Дай мне руку, – сказал Керн. – Я боюсь, что ты вдруг исчезнешь.
Рут прислонилась к нему. Он почувствовал на лице ее волосы.
– Рут, – сказал он, – я понимаю, это всего лишь чуть-чуть близости среди бегства и пустоты, но для нас это, наверное, больше, чем многое, называемое высокими словами…
Она уткнулась ему в плечо. Некоторое время они стояли молча.
– Людвиг, – сказала Рут. – Иногда мне больше никуда не хочется. Хочется просто так упасть на землю и погаснуть…
– Ты устала?
– Нет, не устала. Я не устала. Я могла бы идти так без конца. Земля такая мягкая. Ни на что не натыкаешься.
Поднялся ветер. Листва над ними зашелестела. Керн почувствовал на руке теплую каплю. Вторая капля скользнула по лицу. Он взглянул вверх.
– Начинается дождь, Рут.
– Да.
Капли падали все ритмичнее и чаще.
– Возьми мою куртку, Рут, – сказал Керн. – Мне не холодно, я привык.
Он накинул свою куртку на плечи Рут. Она ощутила сохранявшееся еще в ней тепло и вдруг странным образом почувствовала себя в укрытии.
Ветер затих. Лес, казалось, на мгновение перевел дух, потом вспыхнула беззвучная белая молния, раздался близкий гром, и вдруг дождь обрушился с такой силой, словно молния вспорола небо.
– Бежим быстрее! – закричал Керн.
Они бросились к спрятанной под спущенным тентом карусели, неясно маячившей в темноте ночи, как молчаливая разбойничья башня. Керн приподнял парусину, они оба забрались под нее и остановились, тяжело дыша, вдруг ощутив себя в безопасности, как под большим, темным барабаном, по которому горохом стучал дождь.
Керн схватил Рут за руку и потащил за собой. Их глаза скоро привыкли к темноте. Вокруг них, словно привидения, вставали на дыбы кони; замирали в вечном, призрачном беге олени; лебеди простирали крылья, полные таинственных сумерек, и спокойно стояли, темнея во тьме, мощные спины слонов.
– Иди сюда! – Керн усадил Рут в одну из гондол. Он собрал в колясках и каретах несколько бархатных подушек и разложил их внутри. Потом стащил с одного из слонов шитую золотом попону.
– Так, теперь у тебя одеяло как у принцессы.
Снаружи слышались длинные раскаты грома. Молнии бросали бледный, матовый отсвет в теплую темноту шатра – и тогда каждый раз выныривали пестрые рога и сбруя животных, которые мирно шествовали по вечному кругу одно за другим, как ласковое, далекое видение зачарованного рая. Керн увидел бледное лицо Рут с темными глазами и, укрывая ее, ощутил под рукой ее грудь, снова неведомую и странно притягательную, как в ту первую ночь в отеле «Бристоль» в Праге.
Гроза быстро приближалась. Гром перекрывал стук дождя, барабанившего по натянутому тенту, с которого потоками низвергалась вода; от сильных ударов начинал дрожать пол, и вдруг, в раскатившемся эхом молчании последнего, особенно сильного сотрясения, карусель двинулась и начала медленно вращаться. Медленнее, чем днем, как бы нехотя и по чьему-то тайному принуждению… И музыка заиграла медленнее, чем днем, и как-то странно прерывалась паузами. Карусель прошла только полкруга, словно на мгновение пробудилась ото сна, потом снова остановилась, и музыка умолкла, как будто музыкальный механизм сломался от усталости, и только дождь еще шумел – дождь, древнейшая колыбельная мира.
Часть вторая
X
Площадь перед университетом была залита полуденным солнцем. Над крышами в ясном голубом воздухе кружилась стая беспокойных ласточек. Керн стоял на углу площади и ждал Рут.
Из больших дверей вышли первые студенты и начали спускаться по лестницам.