- Я не хочу сейчас возвращаться. Тем более, только с одним полотенцем вокруг талии, - пояснила я, что остаюсь с ним. Но Тильманн выкопал старый, зелёный, армейский спальный мешок из заднего угла парильни и разложил его рядом с камнями. Мешок был довольно больших размеров, но всё же, не настолько большой, что в него можно было бы лечь вдвоём, на уместном расстояние для платонических друзей. Второго спального мешка не имелось. Посапывая, я стояла на коленях в шалаше и смотрела на то, как Тильманн открывает замок-молнию и залезает под греющие волокна. Это был невероятно уродливый, спальный мешок, но самое божественное ложе, которое я могла себе представить в этот момент. И так как Тильманн, не закрыл замок-молнию или даже попытался отослать меня домой, я отказалась от размышлений на тему об уместной дистанции и дрожа, залезла рядом с ним во внутрь. Наши руки коснулись друг друга, когда мы, в одно и тоже время, схватились за замок. Я предоставила Тильманну возможность застегнуть его.
То, что мы здесь делали, было якобы лучшим способом, чтобы не замёрзнуть. Об этом я читала в одном из журналов, рассказывающих о выживании, которые папа любил просматривать, во время наших негостеприимных отпусков на дальнем севере. Нужно лечь вдвоём в спальный мешок. Голыми. Я всегда представляла себе, что это очень романтично. Всё же, я была рада, что обмоталась полотенцем, прежде чем потерплю неудачу, втиснусь рядом с Тильманном в этот шуршащий презерватив для всего тела, не прикоснувшись к нему. Для этого, мы были недостаточно тощими. Я решила, по необходимости, занять позицию ложек. С тихим рычанием, которое я истолковала как чувство удовлетворения, Тильманн обнял своей левой рукой мои плечи. Я чувствовала себя великолепно упакованной, так прекрасно, что осмелилась прижать мои ледяные ступни, к его тёплым голеням. Веки отяжелели, словно свинец. Мягкое покалывание кожи на голове подсказало, что волосы начали высыхать.
- Хммм, - вздохнула я, сама, не желая этого, и в тоже момент начала молиться, чтобы Тильманну это «хммм», не попало не в то горло. Это не приглашающее «хммм» и тем более не сладострастное, а «сейчас я засну хммм». Мне вряд ли нравится что-то больше, чем уверенность, что в следующие секунды я впаду в сон. Расслабляющий сон, а не беспокойное ворочание, во время которого, всё ещё образовывалось достаточно мыслей, чтобы сделать отдых обманчивым. Нет, сейчас я буду спать, как ребёнок. Надеюсь Тильманн тоже. Ему сон нужен намного более срочно, чем мне.
- Извини, - пробормотал он, спустя несколько вдохов. Я уже настолько вырубилась, что мне понадобилось несколько попыток, чтобы ответить. Снова и снова, слова ускользали, когда я хотела ухватиться за них. В какой-то момент, мой язык послушался.
- Не страшно, - сказал я заплетающимся языком. Я очень даже хорошо заметила небольшую выпуклость, которая со своенравным натиском, прижималась к моей заднице, но не придала ей слишком большого значения. Как сказал Колин летом? «Позиция ложек. Опасные ключевые сигналы.»
Внезапно я подумала, что чувствую его рядом с нами. Он смотрел, как мы спим, прижавшись друг к другу, очень интимно. Ему нравилось то, что он видел. Позволил нам это, без ревности и неприязни, потому что никто не знал лучше, чем он, что только его, я ... только его ... Прежде, чем смогла закончить мысль, я заснула.
Теперь, прохлада ночи, высвободила моё сознание из снов. Плечо и шея находились на открытом воздухе. Ранее, Тильманн не до конца закрыл замок-молнию. Как в замедленной съёмке, я подняла руку, протянула её назад и закрыла его. Мне ни в коем случае, нельзя вспугнуть Тильманна, для этого, его сон, слишком драгоценен. Но мне удалось закрыть спальный мешок настолько, что выглядывали лишь только наши головы. Больше всего, мне хотелось заползти в него полностью, потому что волосы всё ещё влажные, но это действительно может привести к монументальным недоразумениям.
Так что я оставалась тихо лежать и прислушивалась к тому, что рассказывает мне лес. Это не первая ночь, которую я провожу на открытом воздухе, а также не первая ночь с Тильманном. Вздыхая, я вспомнила наше бегство от Колина, когда мы наблюдали за его хищением у быков Хека, в долине Гренцбаха. Тогда ещё Тильманн страдал астмой. Я чуть не сошла с ума, когда у него, после головокружительного падения в прорость, начался приступ, а мы никак не могли найти ингаляционный препарат. Некоторое время спустя, мы поняли, что безнадёжно заблудились и только на рассвете, смогли найти дорогу назад. Наше первое совместное приключение.
Потом ещё ночь с Колином, которую мы провели рядом с его лесным детским садом. До этого во сне, он позволил мне пережить его воспоминания. Воспоминания о метаморфозе с Тессой. Вне себя от ужаса, боли и страха, я побежала в лес, искала его. И нашла на поляне, где он, с раздражающим хладнокровием, строил защитный забор, с поясом для инструментов вокруг талии и гвоздями во рту. Боб, мастер-строитель, подумала я и приглушённо захихикала. В конце концов, пришёл волк и позволил нам обоим, отведать свои мечты, чтобы Колин смог меня согреть ...
Волка больше не было в живых, беспричинно застрелен прошлой зимой. Они просто прикончили его. Моя слюна была горькой на вкус, когда я сглотнула, чтобы подавить слёзы. Поток воспоминаний, скопившийся во мне, накрыл меня, но я выдержала, взирая на него. Пытаясь, несмотря на это бремя, дышать дальше. Так как неожиданное, согревающее единение с моим лучшим другом, гарантировало, что я смогу справиться с мыслю, что у меня есть только лишь эти воспоминания. Дороги назад нет. Никогда больше не будет так, как было в начале.
Лес не потерял своей магии, вовсе нет. Я ощущала его так интенсивно, как уже давно не ощущала - крики соф, треск в подлеске, когда мимо нас проходила дичь, журчание ручья, шёпот ветра в верхушках елей и осторожное, колеблющееся чириканье первых сверчков. Сверчки уже чирикали, а я не смогла насладиться ни одним летним днём. Когда солнце однажды показывалось и побеждало облака, чаще всего, головная боль прогоняла меня из сада. Но теперь, уже начало июля, и я чувствую себя, как в моих постоянно возвращающихся снах. Я пропустила лето. Я в какой-то момент просыпаюсь, а оно уже почти закончилось, и я спрашиваю себя, как мне справиться с этой потерей. Да, как мне справиться с потерей лета? Как мне вынести представление о том, что все эти воспоминания, останутся воспоминаниями, не смогут больше возродиться. Как я смогу когда-нибудь думать о них, без грусти и меланхолии?
Я должна распрощаться с ними. Мы не будем ждать лета, а поедим ему навстречу. Избавимся от старого багажа. Но также и от того, что я люблю. В то время, как слёзы скатывались по носу и просачивались в спальный мешок, я ещё раз вернулась в мыслях назад, к дому Колина, без паутины, которая протягивается от дерева к дереву, без сладострастного танца Тессы в сумерках, без рвов, которые Колин выкопал в тяжёлой земле, чтобы держать её на расстояние. Я чувствовала бархатистое, тёмно-красное одеяло под моими пальцами, на котором в первый раз положила голову на его прохладное плечо, заснув рядом с ним. Заскользила глазами по поразительно современному, кухонному оборудованию, почувствовала потрескивающий огонь в камине на своей спине. Наслаждалась видом кошек, которые так любили устраиваться вокруг Колина, когда тот медитировал. Я снова сидела на закрытой крышке унитаза, в то время как он, в своей дизайнерской ванной комнате, обрабатывал мои раны. Сидела вместе с ним на старой, деревянной скамье под крышей и смотрела на летучих мышей, кружащих над нами в темноте.
Дом Колина у нас отобрали.
«Я больше не могу здесь оставаться», написал он. Единственное предложение в его письме, в котором я заметила человеческую эмоцию. Я не могу. Это не означало «я не хочу», он имел в виду именно то, что написал. Он не мог. У него больше нет крыши над головой. Я не знала, что именно происходит в этом доме в лесу, но, наверное, это призраки, на которых невозможно ни смотреть, ни слушать, ни чувствовать запах. Стены вобрали в себя то, что случилось. Колин и я, никогда больше не сможем войти в них, не думая при этом о Тессе. Но также возможно, что дом оккупировали насекомые, пауки и тараканы, и это зрелище только ставит под угрозу прекрасные воспоминания.
Я прикусила язык, чтобы не всхлипнуть, когда поняла, что всё серьёзно. Я больше никогда не войду в этот дом. Колин там больше никогда не будет жить. Он продаст его. Сегодня утром, я прочитала в газете объявление о продажи недвижимости, чьё описание, точно подходило к этому дому. Скорее всего, его никто не захочет купить. Он развалиться, а природа завоюет назад руины. Там, на этом заколдованном месте, Тесса победила.
Но когда мы наконец-то избавимся от неё, то сможем начать заново, где-нибудь в другом месте, ни в этом лесу, возможно в каком-нибудь городе. Я не представляла, где это будет, но страна достаточно большая, мы найдём место, где наконец сможем спокойно вздохнуть.
Ещё я не думала о том, чтобы искать такое место. Пока, передо мной, лежали две задачи, одна важнее другой. Но уверенность в том, что Тильманн и я вступим в эту войну вместе, была самым мощным оружием, которое я могла получить.
- Прощай, я тебя люблю, - прошептала я, имея в виду не Колина, а его дом, лес, наше лето, счастье, которое я нашла и потеряла здесь, спящего человека рядом со мной, а также, немного, и саму себя.
Только без мамы
- Ларс, нет, стой, нет! Ты ещё здесь? Ларс!! Вот дерьмо!
Я грохнула телефон на стол и провела рукой по волосам, чтобы наконец начать ясно мыслить, но меня сотряс новый залп чихоты, так что сопли распылились по всему экрану компьютера. Для других людей, насморк - это только насморк, который можно устранить с помощью назального спрея. Для меня, Елизаветы Штурм, одна из самых ужасных болезней, так как я не переношу назальных спреев. Но из-за того, что не могу думать с забитым носом, я всё же использовала его, и была наказана барабанными, похожими на перестрелку атаками чихоты. От неё у меня начинали болеть мускулы лица и живота. Другие смеялись, когда я десять-пятнадцать раз подряд, публично взрывалась, но я из-за этого страдала.
Я подождала, пока приступ прекратится и как смогла, вытерла опухший нос промокшей салфеткой. Высморкаться не получится, это вызовет новый приступ. Значит вот что получилось из нашего принятия индейской сауны в ночи на открытом воздухе. Сильная простуда.
Хрипя, я взяла мобильный в руки. Мне нужно отозвать Ларса назад. В этот раз, это он положил трубку, не я. Он находился уже в пути! Ларс действительно хочет приехать к нам, посреди ночи. Он, как раз, пробирается через движение автомобилей большого города Гамбурга и скоро достигнет автобана. Такого как Ларс, не волнуют часы посещений. Он позвонит к нам, семье Штурм, и в три часа ночи и будет ожидать, что все ждут его команды. Я должна образумить его. Но он игнорирует мои звонки. Не берёт трубку, также как я, несколькими днями ранее.
Только что, я сняла трубку только потому, что прорвался старый автоматизм. Когда я ещё дружила с Николь и Дженни, мы часто договаривались о встрече в чате, а наши мобильные, всегда лежали наготове рядом с компьютером, чтобы обговорить тонкости. По старой привычке, я нажала на зелёную трубку, не проверив номера на дисплее. Хотя я вовсе не зависала в чате, а углубилась в сайт, информирующий о дефиците серотонина. Сразу же, мне в глаза бросилось предложение, которое уже сейчас лежало камнем в животе: «Дефицит серотонина, повышает действие кокаина, как позитивный усилитель.» А на другом сайте я прочитала: «Дефицит серотонина в экстремальных случаях, может даже привести к желанию, потреблять кокаин.» Я считала эту тезу не слишком научной. Как кто-то должен испытывать желание принимать кокаин, если он ничего не подозревает об этом эффекте? Это желание, может возникнуть лишь тогда, когда затронутое лицо, уже в любом случае один раз, извлекло выгоду из действия кокаина. Как Тильманн. Он втянул кокаин, чтобы не заснуть, когда мы хотели заснять Францёза на камеру. Он знал, как тот действует. Утверждал, что одного раза недостаточно, чтобы стать зависимым. Я поверила ему. Но тогда, мы оба, ещё не знали, что он страдает от хронического дефицита серотонина. Мне нужно будет приглядывать за ним.
Но теперь, более срочно, нужно сделать кое-что другое. Ларсу я не смогла дозвониться, даже после пятой попытке, он показывает своё упрямство. Так что, остаётся только, перенести выезд на более ранний срок. Я чувствовала себя, с головы до ног, ужасно и на самом деле не в состояние, сидеть в течение долгих часов в машине. У меня температура, болит горло, я кашляю, как паршивый пёс, и прежде всего у меня насморк. Но желание Ларса выяснить, о какой битве я говорила, пугало меня. Нам нужно бежать, прежде чем он прибудет сюда. Мои исследования, всё равно, снова застряли на отели, расположенном на пляже, который почти заставил, забыть меня о насморке. Он казался таким местом, где можно излечить даже самые большие проблемы и самые худшие разочарования. Белые лежанки, под дарящими тень соснами, яйцевидный бассейн, с фонтанами и золотыми плитками на дне. На заднем плане море ... Везде цветы ... Чем быстрее мы покончим с нашими обязательствами, тем быстрее я смогу насладиться всем этим. Простуда, сделала моё желание отдохнуть, только ещё более актуальным. А также гнев, который возрастал всегда, когда я находила причину. К сожалению эти причины становились всё более ничтожными.
Решительно, я набрала номер Тильманна. Что-то хорошее, в его дефиците серотонина, всё-таки есть. Он почти никогда не спит, поэтому, используя свою типичную хитрость, уговорил доктора Занд, дать ему заключение, в котором тот советовал отправиться Тильманну на несколько недель на юг, вверить себя солнцу, так как свет и тепло, имеют якобы благоприятное воздействие на выброс серотонина. Мои исследование даже подтвердили это. Хотя лампа дневного света имела бы похожий эффект, но с помощью этого заключения, Тильманн смог отвоевать у отца разрешение, поехать с нами в Италию. В отпуск, как он утверждал. Господин Шютц согласился, потому что думал, что мама будет нас сопровождать. К сожалению, мама тоже так думала. По крайней мере, господин Шютц не считал, что тоже обязан паковать свои чемоданчики, но это меня вряд ли утешит. Кто утверждал, что Колин манипулировал мамой ... Чего бы они там не обсуждали, во время осмотра сада, мама, как и прежде, не разрешала ехать нам в Италию одним.
Однако, у нас осталось несколько дней, чтобы уговорить её, потому что Джианна хотела съездить ещё раз в Гамбург, чтобы забрать кое-какие документы из редакции и ликвидировать свою квартиру. Вчера уже приехал грузовик для перевозки мебели и привёз вещи Пауля, которые мы, общими силами, снесли в подвал и хорошо рассортировали. По возможности незаметно, разделив их на две части: одна очень маленькая, которая отправиться с нами в поездку, и другая, которая нам пока что не понадобиться. К маленькой части принадлежало также содержимое аптечного шкафа Пауля. Мне, до того момента было не ясно, что клептомания тоже причислялась к последствиям атаки. Ящики прятали не только те снотворные и успокоительные средства, которые после того, как Колин похитил у меня воспоминания, были полезны, но кроме того, высоко дозированные антибиотики, одноразовые шприцы, хирургические инструменты, растворы для капельницы со всевозможным жизни-спасительным содержимым, мобильная капельница, включая трубки, самостоятельно растворяющиеся нитки плюс стерильные иглы. В общем, хорошо оборудованный чемоданчик врача, такой, о котором Пауль всегда мечтал в свои молодые годы.
Джианна и я, прямо-таки не могли оторваться от содержимого ящиков. Пауль поручил нам упаковать его в две кожаные сумки, которые он сунул нам в руки.
- Что он хочет делать с этими вещами? - спросила я обеспокоенно. - У меня появляется не хорошее предчувствие, когда я думаю о том, чтобы взять всё это с собой. - Я думала о Тильманне, а не о подозрительном, таможенном чиновнике. Кто знал, при его безграничной любви к экспериментам, использует ли он и их каким-нибудь образом?
- Колин сказал, что Пауль должен быть ко всему готов, - выложила Джианна правду, после долгого молчания.