Герцог Дураццо какое-то время кружил по комнате, как лев в клетке, считая минуты и сгорая от нетерпения. И вот, когда он вознамерился позвать слугу и повторить приказ, два глухих удара в дверь известили его о том, что посетитель наконец явился. Карл поспешил его впустить. Посетителем этим оказался мужчина лет пятидесяти, с ног до головы одетый в черное. Он поприветствовал герцога с самым униженным почтением и аккуратно притворил за собой дверь. Карл упал в кресло и, не сводя глаз с этого человека, который застыл перед ним, глядя в пол и скрестив руки на груди с выражением глубочайшего уважения и полнейшей, слепой покорности, заговорил медленно, взвешивая каждое слово:
– Мессир Никколо ди Мелаццо, вы еще не забыли об услуге, которую я оказал вам?
Посетитель, к коему и были обращены эти слова, вздрогнул всем телом, словно услышал голос самого Сатаны, требующий отдать ему свою бессмертную душу. Он поднял испуганные глаза на собеседника и печально спросил:
– Ваша светлость, чем я заслужил такой упрек?
– Я ни в чем вас не упрекаю, господин нотариус, я всего лишь спрашиваю.
– Неужели вы, ваша светлость, хотя бы на мгновение усомнились в моей вечной признательности? Как мог я забыть ваши благодеяния? Но даже если бы я и утратил до такой степени разум и память, присутствие жены и сына ежедневно напоминает мне, что это вам мы обязаны всем – достатком, жизнью, своим добрым именем. Я совершил бесчестный поступок, – продолжал нотариус, понижая голос, – подлог… За это я мог не только поплатиться головой, но и все мое имущество было бы конфисковано, семья – разорена, единственный сын – обречен на нищету и бесчестье. Сын, которому я, злосчастный, хотел обеспечить блестящее будущее своим чудовищным преступлением. Доказательства этого преступления были в ваших руках…
– Они до сих пор у меня.
– Но вы же не погубите меня, ваша светлость, – продолжал нотариус трепеща. – Я у ваших ног! Молю, возьмите мою жизнь! Я умру в муках, не проронив ни единой жалобы, только спасите моего сына, ведь до сих пор вы так милосердно щадили его. Сжальтесь над его матерью! Сжальтесь, ваша светлость!
– Не тревожьтесь, – сказал Карл, зна́ком веля ему подняться, – речь не идет о вашей жизни, по меньшей мере пока… То, о чем я хочу вас попросить, куда легче и проще.
– Приказывайте, ваша светлость!
– Для начала вы составите мой брачный контракт – со всеми тонкостями, как полагается. – В шутливом тоне герцога сквозила ирония.
– Сделаю это немедленно!
– И укажете первым же пунктом, что супруга, в качестве приданого, приносит мне графство Альба и владения Грати и Джордано со всеми замками, фьефами и прилегающими землями.
– Но как же это, сударь… – Бедный нотариус совершенно растерялся.
– Для вас это представляет какие-то затруднения, мэтр Никколо?
– Упаси господи, нет! Но, ваша светлость…
– В чем дело?
– С позволения вашей светлости… дело в том, что в Неаполе только одна персона обладает приданым, о котором вы только что изволили упомянуть.
– Продолжайте…
– И персона эта, – бормотал нотариус, все больше путаясь в словах, – сестра нашей королевы!
– В текст брачного договора вы впишете имя Марии Анжуйской.
– Но разве девица, на которой ваша светлость желает жениться, не предназначена в супруги венгерскому королю или внуку короля Франции, о чем наш покойный король – вечная ему память! – упомянул в своем завещании? – робко возразил мэтр Никколо.
– Мне понятно ваше удивление, мой дорогой нотариус! Это будет вам отличным уроком: не всегда воля дядюшек совпадает с устремлениями их племянников.
– Что ж, если так обстоит дело… Смею спросить… С позволения вашей светлости… Если бы мне было позволено высказать свое мнение, я бы нижайшим образом просил вашу светлость еще раз все хорошенько обдумать, ведь речь идет о похищении несовершеннолетней…
– Мэтр Никколо, с каких это пор вы стали таким щепетильным?
Это резкое замечание сопровождал взгляд столь угрожающий, что бедный нотариус моментально поник и едва нашел в себе силы ответить:
– Через час договор будет готов.
– С первым поручением мы разобрались, – продолжал Карл своим обычным тоном. – Перейдем ко второму. Полагаю, вы давно и довольно-таки близко знакомы с лакеем герцога Калабрийского.
– С Томмасо Паче? Мы с ним лучшие друзья.
– Чудесно! Теперь слушайте меня внимательно и помните: от вашего умения держать язык за зубами зависит благополучие вашей семьи. Против супруга королевы зреет заговор, и его устроители наверняка заручатся поддержкой слуги Андрея, того самого Томмасо, которого вы называете своим лучшим другом. Не расставайтесь с ним ни на минуту, следуйте за ним тенью, день за днем, час за часом! Мне будете докладывать в мельчайших подробностях все, что вам удастся узнать о действиях заговорщиков, и их имена.
– Это все, что ваша светлость соизволит мне приказать?
– Это все.
Нотариус почтительно поклонился и вышел, дабы без промедления приступить к исполнению приказов, только что им полученных. Карл же до утра писал письмо своему дяде, кардиналу Перигорскому, одному из самых влиятельных прелатов при Авиньонском дворе. В первую очередь он умолял дядюшку не допустить, чтобы Климент VI подписал коронационную буллу для Андрея, употребив для этого все мыслимые средства, а заканчивалось послание настоятельными просьбами добиться от Папы позволения ему, герцогу Дураццо, взять в жены сестру неаполитанской королевы.
– Мы еще увидим, дорогая кузина, кто из нас лучше понимает свои интересы, – проговорил он, запечатывая письмо. – Не желаете быть моим другом? Что ж, тогда мы станем врагами. Спите спокойно в объятиях своих любовников, когда придет время, я вас разбужу! Однажды я могу стать герцогом Калабрийским, и вам прекрасно известно, моя кузина, что это – титул наследника трона!
Начиная со следующего дня отношение Карла к принцу Андрею разительным образом переменилось. Он принялся осыпать венгра знаками самой живейшей симпатии и так искусно угождал его желаниям и вкусам, что даже брат Роберт поверил, будто герцог Дураццо не только не является противником коронации Андрея, но и всем сердцем желает, чтобы последняя воля его покойного дяди была исполнена. А если кому-то и могло почудиться, что он действует против принца, то оправдание было у Карла наготове: нужно было утихомирить неаполитанский люд, который в первом порыве ликования мог восстать против венгров. Герцог со всей горячностью заявил, что от души ненавидит многих придворных, своими советами вводящих Иоанну в заблуждение, и готов всячески содействовать брату Роберту в том, что касается свержения ее фаворитов, любыми средствами, какие бы судьба ему ни предоставила. Доминиканский монах едва ли поверил в искренность этого нового союзника, но с радостью принял его предложение всячески поддерживать принца Андрея, которое могло оказаться его воспитаннику очень полезным. Столь внезапную перемену в герцоге Дураццо он приписал их с королевой недавней ссоре и решил извлечь пользу из его мстительных чувств. Как бы то ни было, Карл в считанные дни сумел настолько расположить к себе принца, что они стали неразлучны. Когда Андрей отправлялся на охоту – развлечение, которое он предпочитал всем другим, – Карл Дураццо с радостью одалживал ему свою свору и соколов, а когда верхом прогуливался по городу, герцог гарцевал рядом с ним. Карл потакал всем капризам принца, подталкивал к излишествам, распалял его гнев. Одним словом, он уподобился гению-хранителю, временами доброму, а временами – наоборот, который направлял помыслы Андрея в нужное ему русло и руководил его поступками.
Иоанна вскорости разгадала этот маневр, поскольку ждала чего-то подобного. Одного ее слова хватило бы, чтобы погубить герцога Дураццо, однако опускаться до столь мелочной мести она не пожелала, ограничившись глубочайшим презрением. Придворные разделились на две партии: с одной стороны венгры под предводительством брата Роберта, открыто поддерживаемые Карлом Дураццо, с другой – вся неаполитанская знать, во главе которой встали князья Тарентские. Иоанна, подпавшая под влияние вдовы великого сенешаля и двух ее дочек, графинь Терлицци и Морконе, а также донны Канции и императрицы Константинопольской, встала на сторону неаполитанской партии, несогласной с претензиями ее супруга. Первой заботой приверженцев королевы было вписать ее имя во все государственные акты, не упоминая при этом имени ее супруга. Но Иоанна, руководствуясь врожденной порядочностью и чувством справедливости, поначалу отвергала все настояния своей свиты и дала себя уговорить лишь Андреа Изернийскому, одному из самых именитых правоведов своего времени, прославившемуся своими возвышенными принципами и мудростью. Видя, что его устраняют от дел, принц Андрей разозлился и ответил насилием и деспотизмом: по собственному почину освободил заключенных, щедро наградил своих соратников-венгров и осы́пал почестями и богатствами Джанни Пипино, графа Альтамуру, – самого опасного и непримиримого врага неаполитанских баронов. Тогда-то графья Сан-Северино и Милето, Терлицци и Бальцо, Катанцаро и Сан-Анжело и бо́льшая часть вельмож королевства, которым фаворит Андрея досаждал своим высокомерием, и условились погубить этого последнего вместе с его покровителем, если тот, не считаясь с их гневом, не перестанет ограничивать их привилегии.
Со своей стороны, дамы из свиты королевы, преследуя каждая свои интересы, всячески поощряли ее новую любовную страсть. И несчастная Иоанна, покинутая мужем, преданная Робертом Кабанским и влачащая бремя обязанностей, которое было ей не по силам, забылась в любви Бертрана дʼАртуа, даже не попытавшись ей противиться, – ибо в ее душе все религиозные и нравственные принципы были уничтожены в зародыше и она поддавалась пороку с той же легкостью, с какой изгибаются тела несчастных созданий, которым жонглеры переломали кости. Что касается Бертрана, он обожал королеву с пылом, превосходившим все мыслимые пределы людской страсти. Вкусив счастья, которое не могло привидеться ему в самых дерзких мечтах, юный граф едва не лишился разума. Какими бы суровыми увещеваниями отец, Карл дʼАртуа, происходивший по прямой линии от Филиппа Смелого, один из регентов королевства, ни пытался остановить сына на краю пропасти, Бертран слушался только своей любви к Иоанне и неумолимой ненависти ко всем ее врагам. Часто на закате дня, когда ветерок со стороны Позилиппо или Сорренто прилетал поиграть его волосами, стоял он, бледный, недвижный, в проеме одного из окон Кастель-Нуово, облокотившись о подоконник, и пристально смотрел в сторону площади, где в это время, довольные собой, герцоги Калабрийский и Дураццо скакали рука об руку в облаке пыли, возвращаясь с вечернего променада. И тогда молодой граф в гневе хмурил брови, взгляд ясных голубых глаз его становился хищным и угрожающим и мысль об отмщении и смерти на мгновение искажала его черты. Но уже в следующее мгновение он вздрагивал, и легкая рука ложилась ему на плечо. Он медленно оборачивался – из страха, чтобы божественное виденье не вспорхнуло к небесам, – и видел перед собой девушку с раскрасневшимися ланитами, бурно вздымающейся грудью и сияющим, влажным взглядом, которая пришла, чтобы рассказать ему свой день и подставить чело для поцелуя в награду за все ее труды и за те часы разлуки, которые ей пришлось пережить. Девушке этой, еще минуту назад диктовавшей законы и выносившей приговоры перед суровыми судьями и строгими министрами, было пятнадцать; юноше, утешавшему ее в печалях и, в своем стремлении отомстить за любимую, замыслившему убийство принца крови, еще не исполнилось и двадцати – дети, посланные на землю, чтобы стать игрушками ужасной судьбы!
Два с лишним месяца прошло после смерти престарелого монарха, и вот, утром 28 марта 1343 года, Филиппа, вдова великого сенешаля, которая уже изыскала способ добиться у государыни прощения за подлую западню, устроенную ею ради того, чтобы сын получил все мыслимые привилегии, вошла в покои королевы, бледная, растрепанная и непритворно напуганная. Она принесла новость, обещавшую посеять при дворе тревогу и скорбь: пропала Мария, младшая сестра Иоанны. Обыскали все сады и дворики, силясь найти хоть какой-то след, обошли все закоулки замка и допросили стражников, угрожая пытками добиться от них правды, но принцессу никто не видел и не было обнаружено ни единого свидетельства, которое позволило бы утверждать, что она сбежала или была похищена. Королева, у которой забот и без того было предостаточно, услышав об этом новом огорчении, совершенно пала духом. Однако, оправившись от первого изумления, она, по примеру всех несчастных, у коих отчаяние отнимает разум, впала в ярость и стала раздавать приказы, к тому времени уже исполненные, и в сотый раз спрашивать об одном и том же, чтобы выслушивать одни и те же ответы, сопровождая их бесполезными сожалениями и несправедливыми упреками. Скоро новость распространилась по городу, изумив многих. В замке поднялся переполох, спешно собрали регентский совет и во все концы разослали гонцов с обещанием трех тысяч золотых дукатов тому, кто сообщит, где прячут принцессу. В отношении солдат, охранявших Кастель-Нуово в ту ночь, когда принцесса пропала, было начато расследование.
Бертран дʼАртуа, отведя королеву в сторону, поделился с ней своими подозрениями относительно Карла Дураццо. Однако Иоанна без раздумий сочла его предположение неправдоподобным: во-первых, Карл не появлялся в королевской резиденции с того самого дня, как между ними состоялось бурное объяснение; когда же они вместе с принцем Андреем выезжали в город, герцог Дураццо демонстративно прощался со спутником у моста, и ни шагом далее; а еще никто и никогда не замечал, чтобы молодой герцог разговаривал с Марией или хотя бы обменялся с ней взглядом. В конце концов, когда опросили всех очевидцев, выяснилось, что накануне исчезновения чужаков в замке не было – за исключением одного нотариуса, чудаковатого и помешанного на благочестии старика по имени Никколо ди Мелаццо, за которого Томмасо Паче, лакей герцога Калабрийского, поручился головой. Бертран вынужден был согласиться с королевой и день за днем выдвигал все менее вероятные предположения, лишь бы поддержать в ней надежду, хотя сам ее не разделял.
И вот, через месяц после исчезновения юной принцессы, в понедельник 30 апреля, поутру, случилось нечто невероятное, небывалое, по своей дерзости превосходящее все догадки. Город застыл в ошеломлении, а горе Иоанны и ее приближенных переросло в негодование. Едва колокола церкви Сан Джованни прозвонили полдень, ворота великолепного дворца герцогов Дураццо распахнулись и оттуда под звуки труб, на конях под богатыми попонами, выехали две колонны всадников с гербом герцога на щитах. Они окружили дворец с тем, чтобы никто из посторонних не нарушил обряд, который вот-вот должен был произойти на глазах у огромной толпы, в мгновение ока, как по волшебству, собравшейся на площади. Во дворе высился алтарь, а рядом – помост с двумя подушками из красного бархата, расшитого золотыми геральдическими лилиями, символизирующими французский королевский дом, и герцогскими коронами. Вскоре появился роскошно наряженный Карл рука об руку с принцессой Марией, сестрой королевы, которой на тот момент не могло быть больше тринадцати лет. Она покорно преклонила колени на подушку, Карл сделал то же самое, и старший капеллан дома Дураццо торжественным голосом спросил у него, с каким намерением склоняется он столь смиренно перед служителем Церкви. Тотчас же мэтр Никколо ди Мелаццо встал слева от алтаря и твердым, отчетливым голосом зачитал сперва акт о бракосочетании Карла и Марии, а затем – послания от его святейшества суверенного понтифика Климента VI, сообщавшие, что своею властью он снимает все препятствия к этому союзу, в числе коих малолетство невесты и близкая степень родства между будущими супругами, дозволяет своему возлюбленному сыну Карлу, герцогу Дураццо и Албании, взять в жены сиятельную Марию Анжуйскую, сестру Иоанны, королевы Неаполя и Иерусалима, и дает им свое святое благословение.
Капеллан соединил руки брачующихся и прочитал приличествующие случаю молитвы, после чего Карл повернулся вполоборота к толпе и громко провозгласил:
– Перед Господом нашим и перед людьми – вот моя супруга!
– Вот супруг мой! – дрожащим голосом вымолвила Мария.
– Долгие лета герцогу и герцогине Дураццо! – стали кричать люди, хлопая в ладоши.
Молодожены тотчас же сели на невиданной красоты лошадей и в сопровождении рыцарей и пажей торжественно объехали город, после чего вернулись во дворец под гром рукоплесканий и звуки фанфар.
Когда невероятная новость достигла ушей королевы, первым движением души ее была огромная радость, что сестра наконец нашлась. Она удержала за руку Бертрана дʼАртуа, намеревавшегося вскочить в седло и во главе баронов напасть на кавалькаду, чтобы наказать похитителя. Иоанна устремила на него взгляд, исполненный глубокой печали.
– Увы, слишком поздно! – грустно проговорила она. – Карл и Мария – законные супруги, раз уж первосвященник Церкви, который, по воле моего деда, является и главой нашей семьи, дал им свое согласие. Мне только жаль мою злосчастную сестрицу, ведь, будучи еще совсем юной, она угодила в сети к мерзавцу, принесшему ее в жертву своим амбициям, мерзавцу, который рассчитывает благодаря этому браку получить права на мою корону. Бог мой! Странный рок довлеет над Анжуйской династией! Отец мой умер молодым, в самом расцвете славы. Моя мать вскоре сошла в могилу за ним следом. И обе мы, Мария и я, последние потомки Карла I, едва вступив в пору отрочества, были отданы подлецам, для которых мы – всего лишь ступеньки, ведущие к власти!