В тот день, когда Чарльз Уоллес пошел в первый раз в первый класс, Мег нервничала куда сильнее, чем он сам. Во время последних уроков она никак не могла сосредоточиться, а когда занятия наконец-то закончились, вернулась домой и обнаружила, что у Чарльза Уоллеса вздулась и кровоточит верхняя губа, а на щеке красуется ссадина. Мег охватило ощущение полной безнадежности – и жгучая ярость. Деревенские всегда считали, что Чарльз Уоллес «странненький» и, кажется, немного не в себе. Забирая письма на почте, покупая яйца в магазине, Мег то и дело перехватывала обрывки разговоров: «А младшенький-то у Мёрри совсем того!», «Говорят, у шибко умных детишки часто рождаются тупыми», «По слухам, он и говорить-то не умеет».
Будь Чарльз Уоллес и вправду глупым, все было бы куда проще. Но Чарльз Уоллес был умный, и у него не очень-то хорошо получалось скрывать, что он знает намного больше всех остальных шестилеток в классе. Один только словарный запас его бы выдал: он и в самом деле заговорил сравнительно поздно, зато сразу полными предложениями, безо всякого там младенческого лепета. При посторонних он до сих пор почти не разговаривал – это была одна из причин, почему его считали тупицей, – и тут он пошел в первый класс и вдруг заговорил, как… как его родители или сестра. Сэнди с Деннисом – те прекрасно уживались со всеми. Неудивительно, что Чарльза невзлюбили. Все думали, будто он отсталый, а он разговаривает, что твой толковый словарь.
– Ну, ребята, – сказала учительница первого класса в первый школьный день, лучезарно улыбаясь стайке первоклашек, – давайте теперь каждый из вас что-нибудь расскажет мне о себе. – Она заглянула в свой список. – Начнем с Мэри Агнес! Кто у нас Мэри Агнес?
Маленькая девчушка с выпавшим передним зубом и соломенными волосами, заплетенными в две тугие косички, сообщила, что живет на ферме и что у нее есть свои куры – сегодня они снесли целых семнадцать яиц!
– Отлично, Мэри Агнес! Ну а ты, Ричард… тебя зовут Дикки, да?
Толстый мальчик встал, кивнул и улыбнулся от уха до уха.
– Что нам расскажешь ты?
– Мальчишки – они не такие, как девчонки, – начал Дикки. – Мальчишки – они совсем по-другому устроены, потому что они, это…
– Хорошо, Дикки, хорошо. Об этом мы поговорим позднее. Ну, Альбертина, давай теперь ты.
Альбертина осталась в первом классе на второй год. Она встала, оказавшись почти на голову выше всех остальных, и гордо поведала:
– Наше тело состоит из костей, кожи, мышцев, кровавых сосудов и всего такого.
– Отлично, Альбертина! Правда, ребята? Я смотрю, у нас в этом году собралась целая компания настоящих ученых! Давайте похлопаем Альбертине! Ну а теперь… – она снова заглянула в свой список, – Чарльз Уоллес. Тебя зовут Чарли, да?
– Нет, – ответил он. – Меня так и зовут – Чарльз Уоллес.
– У тебя ведь родители ученые, да? – спросила она и, не дожидаясь ответа, сказала: – Ну давай расскажи нам что-нибудь.
Чарльз Уоллес («Ну думать же надо было!» – упрекала его вечером Мег) встал и сказал:
– Сейчас меня больше всего интересуют фарандолы и митохондрии.
– Что-что, Чарльз? Какие еще ипохондрии?
– Митохондрии. Митохондрии и фарандолы происходят от прокариот…
– От кого?
– Ну, в общем, несколько миллиардов лет назад они, вероятно, проникли в то, что потом сделалось нашими эукариотическими клетками, и остались там жить. Они обладают собственной ДНК и РНК, а это означает, что они существуют отдельно от нас. Они находятся в симбиотической связи с нами, и что самое удивительное – что мы полностью зависим от них в том, что касается кислорода…
– Ладно, Чарльз, давай-ка ты больше не будешь выдумывать всякие глупости и в следующий раз, как я тебя вызову, постарайся не выпендриваться. А теперь ты, Джордж. Расскажи что-нибудь классу…
В конце второй недели занятий Чарльз Уоллес как-то вечером сидел у Мег на чердаке, в ее комнате в мансарде.
– Слушай, Чарльз, – спросила Мег, – а ты не можешь просто ничего не говорить?
Чарльз Уоллес, в желтых пижамных штанишках, весь облепленный пластырями, с опухшим красным носом, лежал в ногах большой латунной кровати Мег, опустив голову, как на подушку, на блестящий черный бок пса Фортинбраса. Голос у него звучал устало и вяло, хотя тогда Мег не обратила на это внимания.
– Не помогает это. Ничего не помогает. Если я молчу – значит я дуюсь. Если я говорю – я непременно говорю что-нибудь не то. Рабочую тетрадь я исписал – учительница говорит, что это вы мне помогали, а хрестоматию я уже наизусть выучил.
Мег сидела, обняв колени, и смотрела на малыша и собаку. Вообще-то, Фортинбрасу строго-настрого запрещалось валяться на кровати, но тут, в мансарде, это правило не действовало.
– Может, тебя просто перевести во второй класс?
– Там будет еще хуже. Они все настолько больше меня!
Да. Мег понимала, что Чарльз прав.
И она решила сходить к мистеру Дженкинсу. В семь утра она, как обычно, села в школьный автобус. Утро было серое и неприветливое, надвигающийся циклон сулил непогоду. Автобус начальной школы, которому ехать было совсем недалеко, приходил на час позже. На первой остановке, в деревне, Мег незаметно выскользнула из автобуса и прошла пешком две мили до началки. Начальная школа находилась в старом, тесном здании, выкрашенном в традиционный красный цвет. Классы там были переполнены, а учителей не хватало. В общем, школа действительно нуждалась в обновлении – даже налоги подняли, чтобы построить новую.
Мег юркнула в черный ход, который открывали раньше всего. Из холла, от главного входа, где было еще заперто, доносилось гудение электрополотера. Мег под шумок пробежала по коридору, шмыгнула в тесный чулан для метел и привалилась к висящим на стенке швабрам. Швабры зловеще загремели. В чулане пахло пылью и плесенью. Мег от души надеялась, что сумеет не расчихаться до тех пор, пока мистер Дженкинс не придет к себе в кабинет и секретарша не принесет ему дежурную чашку кофе. Мег подвинулась и прислонилась к косяку – отсюда ей сквозь щелочку была видна застекленная дверь кабинета мистера Дженкинса.
У нее опух нос и заболели ноги к тому времени, как в кабинете наконец-то зажегся свет. Потом Мег прождала еще как будто полдня – хотя на самом деле полчаса, – пока наконец по натертой до блеска плитке пола процокали каблучки секретарши. Потом раздался гам толпы детей, которых впустили в школу. Мег представила себе, как Чарльза Уоллеса со всех сторон пихает волна ребят, большинство из которых намного больше его…
«Как будто заговорщики, накинувшиеся на Юлия Цезаря, – подумала она. – Только Чарльз, конечно, не похож на Цезаря. Впрочем, наверно, в те времена, когда вся Галлия делилась на три части, жизнь была намного проще…»
Заверещал звонок на урок. Снова процокала по коридору секретарша. Наверно, кофе понесла мистеру Дженкинсу. Каблучки удалились. Мег выждала, по своим подсчетам, минут пять, потом выбралась из чулана, прижимая указательный палец к верхней губе, чтобы не чихнуть. Она пересекла коридор, постучалась к мистеру Дженкинсу и тут наконец не удержалась и чихнула.
Он, похоже, удивился, увидев ее (еще бы!), – удивился и совершенно не обрадовался, хотя и сказал:
– Нельзя ли спросить, чему я обязан этим приятным визитом?
– Мне надо с вами поговорить! Пожалуйста, мистер Дженкинс!
– А почему ты не в школе?
– Я в школе. Ведь это же школа.
– Мег, будь так любезна, не хами. Я смотрю, за лето ты совершенно не изменилась. А я-то надеялся, что в этом году у меня с тобой проблем не будет! Кто-нибудь знает, где ты находишься?
Его очки сверкали в лучах утреннего солнца, и глаз было совершенно не видно. Мег поправила свои очки, но так и не поняла по его лицу, что он думает, – у него, как всегда, был такой вид, как будто под нос ему сунули нечто вонючее.
Он чихнул.
– Я попрошу секретаршу отвезти тебя в твою школу. Хотя это означает, что я на добрых полдня останусь без секретаря!
– Да нет, спасибо, я на попутках доберусь.
– Как будто ты без этого мало набедокурила! Ты разве не знаешь, что в нашем штате ездить автостопом противозаконно?
– Мистер Дженкинс, я совсем не об этом хотела поговорить. Я пришла, чтобы поговорить о Чарльзе Уоллесе.
– Маргарет, твое вмешательство крайне неуместно.
– Его большие мальчишки обижают. Если вы их не остановите, рано или поздно они его изобьют всерьез.
– Если кого-то не устраивает, как я разбираюсь с данной ситуацией, и кто-то хочет это со мной обсудить, полагаю, это должны быть твои родители, а не ты.
Мег старалась держать себя в руках, но бессильный гнев заставлял ее говорить все громче и громче.
– Ну, наверно, они умнее меня и заранее знают, что от этого никакого толку не будет! Мистер Дженкинс, я вас умоляю! Я знаю, многие считали, что Чарльз Уоллес не слишком умный, но на самом деле он…
Мистер Дженкинс перебил ее:
– Все наши первоклассники прошли тест на ай-кью. Ай-кью твоего братишки вполне удовлетворителен.
– Мистер Дженкинс, но вы же знаете, что на самом деле он намного умнее! Наши родители тоже проходили с ним всякие тесты. Просто у него ай-кью настолько высокий, что он не вписывается в рамки стандартных тестов.
– По его школьным успехам этого не заметно.
– Ну как же вы не понимаете! Он же нарочно не дает себе работать в полную силу, чтобы мальчишки его не били! Он их не понимает, они не понимают его. Многие ли первоклашки знают про фарандолы?
– Маргарет, я понятия не имею, что ты там мелешь. Все, что я знаю, – это что Чарльз Уоллес кажется мне довольно нездоровым.
– Да все с ним в порядке!
– Он очень бледненький, и у него мешки под глазами.
– Ну а как бы вы сами выглядели, если бы вам то и дело давали в нос и ставили фонари под глаз только за то, что вы знаете больше других?
– Если он такой умный, – мистер Дженкинс смерил Мег ледяным взглядом сквозь выпуклые стекла своих очков, – хотелось бы знать, зачем ваши родители вообще отправили его в школу?
– Да потому, что по закону так положено. А то бы, может, и не отправили бы!
И теперь, стоя на каменной стене рядом с Чарльзом Уоллесом и глядя на два валуна, возле которых не было никаких драконов, Мег вспомнила, что говорил мистер Дженкинс про бледность Чарльза Уоллеса, и содрогнулась.
– Почему люди всегда не доверяют тем, кто на них не похож? И неужели я настолько иной?
Мег провела кончиком языка по зубам – с нее только недавно сняли скобки – и с любовью и печалью посмотрела на брата:
– Ах, Чарльз, я даже не знаю! Я же твоя сестра. Я тебя знаю с рождения. Мы с тобой слишком близки, чтобы я могла сказать «да» или «нет».
Она села на стену, сперва тщательно оглядев место, куда садится: в стене жила большая смирная, совершенно безобидная черная змея. Близнецы ее обожали и наблюдали за ней еще с тех пор, как она была крохотным змеенышем. Теперь змееныш вырос в роскошную змеюку. Змеюку звали Луиза, в честь доктора Луизы Колубры, – близнецы как раз выучили латынь достаточно, чтобы знать, что «colubra» по-латыни «змея».
– Доктор Змея! – говорил Деннис. – Вот смехота!
– Хорошее имя! – сказал Сэнди. – Давай нашу змейку в честь ее назовем. Будет Луиза Большая.
– А почему Большая?
– Чтобы не путать с доктором Луизой!
– Ну, доктор Луиза-то все равно больше змеи!
– Для змеи, которая живет в стене сада, Луиза Большая очень даже большая! – взъерепенился Сэнди. – А доктор Луиза для доктора очень маленькая. Ну, в смысле, как человек. Как доктор-то она о-го-го!
– Ну, докторам-то все равно, какого роста быть. Но ты прав: она действительно маленькая, а наша змея большая.
Близнецы вообще редко спорили, а если расходились во мнениях, то быстро договаривались снова.
– Только доктор Луиза – она больше на птичку похожа, чем на змею.
– Ну а разве змеи и птицы когда-то давно, много миллионов лет назад, не принадлежали к одному типу – или как это называется? В общем, по-моему, Луиза – отличное имя для нашей змеи!
К счастью, доктора Луизу это от души позабавило. Люди вообще недопонимают змей, сказала она близнецам, и она лично считает за честь, что ее именем назвали такую прекрасную змею. Кроме того, добавила она, змея украшает собой кадуцей, эмблему профессии врача, так что это более чем уместно.
С тех пор как змею окрестили Луизой Большой, она заметно подросла, и Мег, хотя и не боялась ее по-настоящему, все же, прежде чем сесть, каждый раз оглядывалась, нет ли там Луизы. Впрочем, Луизы было не видно, так что Мег успокоилась и снова вернулась мыслями к Чарльзу Уоллесу.
– Слушай, ты, конечно, намного умнее близнецов, но ведь и они не дураки. Как же они-то выживают?
Чарльз Уоллес сказал:
– Хотел бы я знать! Но они не говорят.
– Для начала – в школе они не говорят так, как дома.
– Ну я же думал, что, раз мне интересно про митохондрии и фарандолы, другим тоже будет интересно!
– Ты был неправ.
– Но ведь мне же это правда интересно. Вот ведь странно…
– Ну, если у тебя родители – физик и биолог, это не так уж и странно, мне кажется.
– Я имею в виду, что большинство людей ничем таким не интересуются.
– Так ведь у них же родители не ученые. Нам от родителей вообще досталось много недостатков. Вот я, например, никогда не буду такой красивой, как мама…
Чарльзу Уоллесу давно надоело разубеждать Мег.
– В фарандолах самое невероятное – это их размеры!
Мег думала про свои волосы. Скучные, прямые и цветом – как шерсть у мыши-полевки. То ли дело – мамины каштановые кудри!
– А что?
– Они же такие крохотные! Максимум, что с ними можно сделать, – это обнаружить их существование. А разглядеть их не получится даже в самый мощный электронный микроскоп. Но они для нас очень важны, без них мы бы не выжили. А в школе это никому ни капельки не интересно! У нашей учительницы мозгов как у кузнечика. Быть сыном известных родителей – это совсем не преимущество, как ты и говорила…
– Если бы они не были известными – а я могу поспорить, весь город знает, когда нам звонят из Лос-Аламоса или когда папа ездит в Белый дом, – нам бы было не легче. Мы просто не такие, как все, вся наша семья. Ну, кроме близнецов. У них все в порядке. Может, это потому, что они нормальные. Или просто умеют притворяться нормальными. Но с другой стороны, что вообще значит «нормальный»? Как это определишь? А почему ты так интересуешься фарандолами?
– Мама над ними работает.
– Она много над чем работает, тебя это раньше никогда особо не интересовало.
– Если мама докажет, что они действительно существуют, она, наверно, Нобелевскую премию получит!
– Ну и что? Тебя же явно не это грызет.
– Мег, а если с нашими фарандолами что-то случится – ведь это же будет катастрофа!
– Почему?
Мег передернула плечами – ей вдруг и правда сделалось холодно. Она застегнула свой кардиган. По небу неслись облака, поднимался ветер.
– Помнишь, я упоминал про митохондрии?
– Ну да. И что?
– Митохондрии – это крохотные живые организмы, живущие внутри наших клеток. Можешь себе представить, какие они маленькие?
– Ну да.
– Для митохондрии человек – это целый мир, так же как для нас – наша планета. Но в то же время мы куда сильнее зависим от своих митохондрий, чем планета зависит от нас. Земля прекрасно может обойтись и без людей, а вот если что-нибудь случится с нашими митохондриями, нам конец!
– А почему с ними вдруг что-то должно случиться?
Чарльз Уоллес слегка пожал плечами. В сумерках он казался особенно бледным.
– Ну, с людьми же происходят несчастные случаи. Болезни всякие. Что-нибудь случиться может с кем угодно. Но судя по тому, что я слышал от мамы, у многих митохондрий какие-то проблемы из-за фарандол.
– Мама тебе прямо так и сказала?
– Отчасти. Остальное я просто… ну, собрал.
Чарльз Уоллес постоянно собирал сведения из мыслей мамы, из мыслей Мег – будто ромашки на лугу.