"Почтальон, шире шаг!" – это наверняка с фронта. Солдат пишет.
А если наоборот – с Большой земли солдату какому-нибудь, тогда: "Жду ответа, как соловей лета!" Или: "Лети с приветом – вернись с ответом!" Девчонка, – это уж точно.
Костя на своих конвертах писал: "Срочно!"
Каждое его письмо состояло из "здравствуй", "до свидания" и целой кучи вопросов. О себе он писал мало. Зато меня заставлял писать – на два вечера хватало. И прото ему расскажи, и про это, и про пятое, и про десятое…
Я писал. Старался ответить на все вопросы. Если мог, конечно.
Однажды он спрашивает:"Как там Смольный?"
Насчёт Смольного я Косте тогда не ответил ничего. Потому что это была военная тайна.
– А что? – спрашиваю. – За водой?
– И за водой, и само собой. И вообще… Билет вот я тебе принёс. В жакте дали. На ёлку.
Я даже не понял. Наполовину из-под "наполеона" вылез. Сел.
– На какую ёлку?
– В клуб, – говорит дядя Никифор. – Тебе вот и дружку твоему. Подарки будут. Хлеба, говорят, дадут. Без карточек. Да ты что глазами-то хлопаешь? Не во сне я. Вот они – билеты. Вставай!
На столе лежали белые квадратики с печатями. Два. Мне и Вовке. Всё правильно. Не во сне.
На ёлку мы пошли часа за два до начала. Во-первых, идти целых три квартала. А во-вторых, Вовка сказал, что если и вправду будут давать хлеб, то всем может не хватить, надо очередь занимать. Как в булочную.
Клуб был уже открыт.
– Раздевайтесь, мальчики, проходите, – встретила нас тётенька в белом халате. – На второй этаж.
Елка стояла в зале. Не такая, как до войны, но всё-таки ёлка. Настоящая. С зайчиками, с белочками, золотыми стеклянными шишками и с пикой на макушке.
Мы раз пять обошли её вокруг. Вовка даже оторвал несколько зелёных иголочек, посмотрел, понюхал и отправил в рот.
– От цинги помогает, – сказал он. – Из этих иголок специальное лекарство делают. И всем велят пить.
Вдоль стен в зале стояли столы, покрытые большими простынями. Они, как огромные сугробы, окружали ёлку, и было непонятно: что тут главное – столы или ёлка? Наверное, всё-таки столы. Потому что, когда стали приходить ребята, сразу же заскрипели стулья, задвигались скамейки. Вовка тоже дёрнул меня за рукав.
– Куда садиться будем? – озабоченно спросил он.- С того конца или с этого?
Мне почему-то хотелось поближе к сцене.
– А если от дверей давать будут? – усомнился Вовка.
Мы сели посредине.
Елку открыл военный. В начищенных сапогах, в портупее, с двумя кубиками в петлице.
– Здравствуйте! – сказал он.- Я не дед-мороз. Я командир взвода. Да и вы не просто ребята, вы – солдаты. И очень хорошие солдаты. Я знаю. Зажигалки тушили?
– Тушили, – откликнулся кто-то из ребят.
– У парадных дежурите?
– Осенью дежурили, – пропищала моя соседка в огромном полосатом платке.
– Ну вот, я же говорил! – заулыбался командир.- А деду-морозу сейчас не до праздников. Занят он. Командует партизанским отрядом. Заодно ещё вымораживает непрошеных гостей по траншеям да по окопам. Носы им красит добела! Ну и другие есть дела. – Командир так весело улыбался, что и другим захотелось улыбаться. А он ещё, как нарочно: – Улыбайтесь! Улыбайтесь! – говорит. – На ёлке должно быть весело. Фашисты думают, что мы тут растерялись, испугались, слёзы горючие льём. Как бы не так! Мы ещё и песню споём. Вот вместе с Элеонорой Осиповной. – Командир показал рукой на сцену, и все увидели большой чёрный рояль. Возле него стояла маленькая старушка в длинном шёлковом чёрном платье. Седая-седая! Старушка кивала головой в зал, и у неё смешно подпрыгивали мелкие белые кудряшки.
– Но сначала, – продолжал военный, – будет одно деловое предложение. Я хоть и не дед-мороз, но подарки вам принёс. От Ленинградского фронта. Заслужили вы, наверное, и побольше, и получше, но… за нами не пропадёт! Вот прогоним фашистов от города – такой пир устроим! На весь мир! А пока… Раздать подарки! – чётко скомандовал он.