– Я решу.
– Что бы ты ни решил, я все пойму. Но только не разрывайся на две части. Я этого больше просто не выдержу. – Она захлопнула дверь и пошла допивать коньяк.
9
По дороге домой Васильев долго и сильно переживал. Ничего хорошего из его визита с Санькой не вышло. Разве только время удалось потянуть. «Но чего я, собственно, ожидал? – задал сам себе риторический вопрос. – Только ситуацию усложнил…» Затем, сгорая от стыда, попросил:
– Сынок, знаешь, ты пока не говори маме, что мы были у этой тети. Хорошо?
– Хорошо. А почему?
– Ну, мама будет волноваться, может быть, даже заругает нас…
Васильев не знал, что его неугомонная Нинка не просто волновалась. Она решила не сдаваться и подняла на ноги всех своих подруг и знакомых, кто работал в госпитале или был хоть как-то связан с ним, и узнала о своей сопернице все или почти все: должность, стаж работы, семейное положение, подробности ранения, внешний вид, характер и даже кое-что о первом муже. Ну, и конечно же, домашний адрес. «Ростов – город маленький, несмотря на почти полтора миллиона населения», – лишний раз убедилась Нина и почему-то успокоилась. Неизвестность тревожила ее, полная ясность – наоборот.
– Ужинать будешь? – спросила Нина.
– Буду, – после короткого колебания кивнул головой Васильев и пошел в ванную мыть руки. «Эх, бритву и все туалетные принадлежности у Ольги оставил», – вспомнил Женя и задумался: где же у него теперь дом?
Ни за ужином, ни после Нина выяснения отношений не затевала. А Васильев и рад был хоть на короткое время отдохнуть от бесконечных разборок. Все позже. Как-нибудь само вытанцуется.
Стыдно было самому себе признаться, но ночевать у Ольги и спать с ее культей ему почему-то не хотелось. Ольгина ущербность Женю теперь совсем не вдохновляла. И когда жена спросила, где ему стелить постель, ответил с тайной надеждой на совместную ночь:
– Где хочешь…
Нина постелила ему в детской комнате, а сына забрала к себе. Но среди ночи пришла к Женьке и молча, с остервенением, сверкая в темноте глазами, не просто отдалась мужу, а почти что изнасиловала его, оставляя на Женькином теле фиолетовые засосы и царапая до крови спину и плечи. Так она боролась с враждебным ей, внезапно возникшим у Васильева миром и мстила основательнице этого мира. Пусть видит ее, Нинкины, метки на Женькином теле, пусть знает, кому принадлежит эта вещь – полный сил, здоровый, интересный мужик.
Васильев, искусанный и иссеченный ногтями, недолго млел от острого наслаждения. Голова его вскоре снова воспламенилась от раздумий. У Женьки это была уже вторая подряд бессонная ночь.
За окном шелестел дождь.
Утром, за завтраком, Санька проговорился.
– Мама, а если у маленьких детей ото’вет ногу, то новая не вы’астет? – искренне беспокоился о своем здоровье мальчик. За ночь он забыл про обет молчания, данный отцу накануне.
У Васильева екнуло в груди.
– Это только у ящерицы новый хвост вырастает, если старый отвалился, – сразу ответила быстрая на язык мама и тут же онемела, сощурила глаза и полоснула черным взглядом, словно лезвием, по Женькиному бледнеющему лицу.
– А ты встретил человека без ног? – вкрадчиво спросила у сына.
– А мы с папой видели тетю без ноги. Ей очень больно, – без особого сострадания к тете признался Саша.
– Ну-ка подь сюды! – вскочила из-за стола Нина и поволокла Женьку за руку в коридор. – Ты что, водил ребенка к этой своей сучке?! – зашипела на мужа, брызгая слюной.
– Водил, – признался Женя, не зная, куда девать глаза.
– Идиот! – Нина с правой влепила ему такую пощечину, что у Васильева зазвенело в ухе. – Подлец! – тут же вмазала еще и с левой.
У Женьки усы встали дыбом.
– Вон отсюда, скотина! – И она, открыв дверь, вытолкнула мужа на лестницу, а через несколько секунд выбросила Васильеву фуражку. – Чтоб я тебя больше не видела!
Женька быстро сбежал со своего пятого этажа, выскочил на улицу и уже здесь напялил фуражку на бедовую свою голову. Измочаленное лицо горело, как фонарь. Васильев, постояв немного в растерянности, двинулся в магазин за сигаретами. «Нет, – думал он по пути, – в таком состоянии к Ольге идти нельзя. Только в полк, к мужикам, к пушкам, куда угодно!..» Да и на службе в конце концов надо было обозначиться…
Нина, накормив ребенка, выпытала у него подробности визита к «тете Оле» и побежала к соседке:
– Валя, сегодня воскресенье – в детсадике выходной, а мне по делам в город надо смотаться. Саньку оставить не с кем. Приглядишь за ним часика полтора?
– Ну, конечно. Какой разговор?!
…Нина ехала в город на такси, почти уверенная, что Женька сейчас у своей зазнобы. Хотелось застать «на горячем». Невольно вспоминала, как Васильев уходил к ней от первой жены. Ассоциации получились болезненные. Нина то и дело вытаскивала из сумочки зеркальце и проверяла боевой окрас своего лица. Схватка предстояла нешуточная. Нина еще раз вытащила бумажку с записанным адресом. Из-за волнения никак не могла запомнить.
Дом и подъезд нашла сразу. Быстро вбежала на третий этаж и нажала кнопку звонка. За дверью долгое время было тихо, а затем послышался характерный стук костылей. Нина набрала воздуха в грудь. Щелкнул замок, открылась дверь, и Нина столкнулась с удивленными серыми глазами.
– Где Васильев? Я его жена!
– Не знаю, – выдавила Ольга всколыхнувшейся грудью. – Я думала – с вами. Вы проходите. – И неловко двинула костылями, уступая дорогу.
– Ноги моей не будет в твоем блядском доме! – прошипела Нинка. – А уж тем более не будет здесь ноги моего сына! – Из ее глаз летели искры. – Если вы с Женькой думаете, что вам удастся Саньку у меня отвоевать, то знай – я тебе и вторую ногу выдерну, и Васильева сгною! Поняла?!
– Да вы не кричите так. – Ольга опустила голову. – Соседи же вокруг.
– Плевала я на твоих соседей! Да и на тебя! – И Нинка, развернувшись, побежала по лестнице вниз, продолжая обвинительную речь так, чтобы Ольга слышала: – Ишь че удумала! Правду люди говорят: Бог шельму метит. Не успели съехаться-разъехаться, она уже ребенка к себе тащит, корова одноногая!.. – И так грохнула дверью подъезда, что штукатурка посыпалась.
Сразу после ухода жены Васильева Ольга, обрызганная ядовитой слюной, закрыла входную дверь на все замки. Затем достала из стопки пластинок «Реквием» Моцарта и включила проигрыватель. На кухне она открыла духовку в газовой плите и повернула все ручки до отказа. Кухня стала наполняться резким запахом газа. Ольга вернулась в комнату, сделала музыку громче и поставила проигрыватель на автоповтор, чтобы «Реквием» не кончался. Опять пошла на кухню и плотно закрыла за собой дверь.
За окном шел дождь. По стеклу глухо стучали капли и стекали струйками на подоконник. Ольга смотрела в окно, пока голова не стала тяжелой, а перед глазами не вспыхнули звезды. Тогда она легла на пол и положила костыли рядом.
В полку Васильев с горя выпил с друзьями, но душевную боль не заглушил. Нужно было окончательно прибиваться к какому-нибудь берегу, и Женя, укрепив волю водкой, поехал к Ольге.
По дороге говорил сам с собой, предчувствуя, что теперь в его жизни будет мало радости. Нину наверняка потеряет, для Саньки постепенно станет чужим, а с Ольгой будет мучиться…
Закрытая дверь озадачила, но не очень удивила. «Опять Ольга демонстрирует характер и независимость, – подумал. – Это теперь обязательная программа». Он еще раз нажал кнопку звонка, постучал… Не открывала. Женя закурил, не зная, что предпринять.
Из-за двери слышалась печальная музыка. Он прислонил к двери ухо и прислушался. Что-то знакомое. Женя напряг память. Ага… «Реквием» Моцарта. Ольга что-то говорила об этом. Сердце Васильева стало вдруг распухать в груди.
– Ольга! – крикнул он. – Ольга, открой!
И тут он уловил запах газа.
Разбежался и ударил в дверь плечом. Что-то хрустнуло в раме. Снова разбежался и ударил всем телом. Потом еще. Дверь распахнулась. Женя бросился на кухню. Его окатило волной газа. Увидев лежащую на полу Ольгу, он рванул на себя ручку окна. Одна створка открылась, но вторая не поддалась – не пускал закрашенный насмерть шпингалет. Васильев грохнул по стеклу кулаком. Зазвенели и посыпались осколки. Порезанная рука оплыла кровью. Холодный влажный воздух ворвался в квартиру, но Жене показалось этого мало. Он схватил Ольгу на руки и поволок на улицу, задыхаясь от тяжести и пару раз уронив тело. Наконец вытащил, уложил ее на скамейку перед подъездом и принялся трясти и хлестать по щекам.
Привлеченные звоном разбитого стекла и шумом на лестнице, в окна стали выглядывать соседи.
– Что случилось? – спросил какой-то лысый мужчина.
– Вызовите «Скорую»! – крикнул Васильев. – Человек умирает! Вызывайте быстрее! – поломанный голос его срывался.
Васильев стоял на коленях возле Ольги, гладил ее по мертвым остывающим щекам и стирал капли дождя. А над ним, вырываясь из разбитого окна на третьем этаже, плыли звуки моцартовского «Реквиема». Возвышенные и земные.
«Адюльтура»
Дома пахло грехом. Майорский китель с желтой нашивкой за ранение висел в прихожей, как музейный экспонат. Хозяин квартиры – молодой бездетный супруг лейтенант Валериан Волк – почувствовал, что голова наполняется раскаленной плазмой и распухают виски. Он толкнул дверь комнаты, и комната, как парилка, окатила Волка жаром любовных флюидов и ветром форсированных дыханий.
Волчий взгляд магнитом приклеился к смуглой мужской заднице, с белым шрамом на правом полушарии, которая барахталась меж полных и бледных ног Ольги. Валерианова жена Ольга полулежала поперек старого дивана, принесенного солдатами своему взводному со свалки соседнего немецкого городка. Глядя на внезапно нарисовавшегося в дверях мужа, Ольга захлебнулась вдохом и дернула желтой ступней. Тут же повернулось к Волку влажное от сексуального труда лицо стоящего на коленях майора Хафизова, заместителя начальника политотдела учебного полка, где служил Валериан. Жгучий глаз хафизовского профиля заморгал в страхе.
Ошпаренный кипятком диванной сцены, Волк грохнул дверью и выскочил на улицу, мокро-холодную от осени. Волка ждал грузовик из батальонного хозвзвода. Валериан запрыгнул в кабину и скомандовал усталому задремавшему водителю: «Гони!» Сердце Волка захлебывалось и разбивало грудь.
По дороге в полевой лагерь некурящий Валериан выкурил три термоядерные сигареты «Волна» из оранжевой, как очищенная морковь, водительской пачки и с отравленной головой направился по закачавшемуся под ногами полигону к палатке, где хранилось оружие. Оттолкнув упершегося на входе в «ружпарк» дневального – робкого солдата-татарина, – лейтенант Волк хватанул автомат, магазин к нему и загреб из цинковой коробки горсть патронов. Патроны торчали между пальцами Валериановой руки латунными любопытными головками и не пролезали в карман куртки.
Услышав возню у палатки с оружием, замполит батальона майор Марчук, располневший за 25-летнюю службу, подошел поинтересоваться причиной шума. Волк запихивал в карман патроны и глядел на замполита отвердевшими мраморными глазами.
– Что-то быстро ты из городка вернулся, – стал прощупывать Марчук Валериана.
Валериан молчал и сопел, готовый на пути к цели свернуть гору марчуковского тела.
– Никак пострелять немного хочешь? – подкрадывался замполит, не теряя из виду растерянного дневального, который стал бояться кары за свою нерешительность и Волчий прорыв к оружию.
– Я еду расстреливать замначпо Хафизова. – Волк расставил короткие, кривые мускулистые ноги и прицелился в Марчука серым немигающим взглядом из-под белых бровей. – Я его сейчас со своей женой застал.
Мясистое лицо Марчука медленно наливалось кровью. Глаза заморгали, но взгляда майор не отвел.
Набычившийся Волк, сжимая в руке автомат, как таранное бревно, внутренне приготовился ломануться на штурм марчуковских моральных укреплений и сделал шаг вперед.
– Правильно. Убей гада, – ляпнул Марчук, пошатнув внутренний настрой Волка.
Лейтенант, не встретив преграды, рассеял часть атакующей воли.
– Ты же знаешь: я Хафизова не люблю, – маневрировал дальше Марчук.
– Не знаю. – Валериан стал теряться от финтов замполита.
– Пойдем, расскажешь, что к чему, – продолжал пеленать волчью волю Марчук.
Но Валериан еще стоял на ногах и не падал.
– Я еду расстреливать Хафизова! – попытался вырваться из незримых объятий замполита Валериан.
– А я тебе что – запрещаю? – по-стариковски буркнул Марчук, подталкивая закачавшегося Волка. Кинув взгляд куда-то в сторону, заторопил: – Пойдем-пойдем, а то здесь командир полка с комбатом шмон наводят – комиссию из Вюнсдорфа ждут. Увидят тебя с пушкой – по мозгам получишь… Пойдем, я тебе про Хафизова по секрету одну вещь скажу.
Волк сдался. Военная косточка дала вибрацию. Он вспомнил про комполка и комиссию. Замполит не врал. Именно из-за внезапного приезда высших офицеров из Вюнсдорфа, из штаба Группы советских войск в Германии, Волка и послали с машиной в военный городок, чтобы он привез оставленное полку за ненадобностью снаряжение – перед комиссией учебно-материальная база должна быть в полном комплекте. «Лучше бы его не посылали», – подумал замполит.
– Пойдем от греха подальше, – потянул Марчук ослабевшего Волка. И Волк ступил за ним.
– Сынок, крикни там, чтоб в палатке, где ленкомната размещается, чаю организовали, – оглянувшись, озадачил замполит дневального солдата-татарина, свежезамороженного невольно услышанным разговором двух офицеров.
Крепкосшитый Волк с автоматом в бледной руке побрел на кривых ногах за Марчуком. Федор Степанович Марчук нес свое грузное тело, шумно дыша и нащупывая в кармане снотворное, без которого все чаще не мог совладать с предпенсионной бессонницей.
– Расстрелять Хафизова есть за что, – бормотал он, чувствуя спиной бредущего позади Волка.
Федор Степанович, отец двух дочерей, «двух дылд толстоногих» (старшую летом еле впихнул в пединститут в Краснодаре), не одобрял скотскую страсть Хафизова к женщинам. Марчук, конечно, не был святым и пару раз сам изменил своей худой суетливой жене – воспитательнице детсада, все силы отдающей дочерям-лентяйкам. Случались у Марчука измены, когда он отбывал на курорт лечить больную печень. Что было, то было… Однако грешил хоть и без взаимных обязательств со своими избранницами и серьезных намерений – а все же с частичной растратой душевной энергии и сердечным трепетом. С легким раскаянием впоследствии. Хафизов же, считал Марчук, – чистой воды кобель, у него души нет. Не дай бог, переживал Марчук, младшая дочка под Хафизова попадет. У нее одна любовь сейчас в голове. А Фарид – мужик красивый, спортсмен. К тому же этот чертов теннис! Жена дочку заставила жир в спортзале сгонять. А Хафизов там катает шарик по столу регулярно. То ли тоже фигуру сохраняет, то ли в каждодневных маленьких победах нуждается…
Знал Марчук и о других увлечениях Фарида из-за соседства рабочих кабинетов. Построенная еще при кайзере старая казарма за десятилетия «советского военного присутствия» множество раз переделывалась: в ней ломали стены, замуровывали окна, перегораживали коридоры – в зависимости от специфики расквартированной здесь части, но чаще – от вкусов быстро меняющихся начальников разных калибров: от командира полка до главнокомандующего Группой советских войск в Германии.
В результате многочисленных перестроек политотдел учебного полка соседствовал теперь через стенку с батальоном, в котором замполитствовал Марчук.
Кабинет заместителя начальника политотдела полка одно время был буквой Г, но когда его хозяином стал Хафизов, то приказал двум солдатам (своим землякам – чтоб не «продали») построить перегородку. Образовалось две комнаты: одна – большая и длинная – так и осталась рабочим кабинетом, другая – поменьше – для случайного посетителя вовсе не существовала. Фарид маленькую дверь, прорубленную в перегородке, забаррикадировал платяным шкафом, у которого выломал заднюю стенку. Получилась потайная маленькая комната с потайным же входом. «Военное искусство маскировки по-суворовски, – говорил, улыбаясь, Фарид гостям своего лежбища, – применимо не токмо в сражениях на поле боя, но и в нелегкой мирной жизни».