Да, это – особый мир. И многие талантливые и мужественные люди держатся за Идею, отстаивают её и страдают за неё, проходя по жизни через ломки, пытки и унижения, жертвуя своими жизнями и погибая в тюремных казематах. Воровская Идея – это организованный порядок, за который держатся люди, чтобы избежать всеобщего хаоса и беспредела.
Дай Бог вам всего хорошего, и низкий поклон вам, наши братья по Духу!
(Просто смешно смотреть на экраны телевизоров, когда собираются на всякие шутовские форумы бывшие комсомольские шестёрки и начинают рассуждать и трезвонить о какой-то «национальной идее». Да вы, вечные холуи, всегда подрабатывавшие на побегушках у «старших товарищей», когда-нибудь думали самостоятельно? Признайтесь честно, что вам даже во сне никогда никакая мысль в головы не приходила! Нет у вас ничего в головах. Но вы можете принять на вооружение с нашего барского плеча… Воровскую идею. Дарим вам её на вашу духовную бедность… Или вы её давно уже сами приняли?... Нет, не доросли вы ещё до «идей», наркоманы, сидящие на нефтяной игле!).
Как привык Арбалет к этим замечательным людям, с которыми, увы, приходилось расставаться! И не только ужасные, прямо скажем, нечеловеческие условия содержания в этой убогой конуре сблизили их. В каждом из этих отвергнутых обществом страдальцев именно в этих условиях обнаружились вдруг высокие благородные чувства и лучшие человеческие качества. Арбалет увидел и оценил их непростой внутренний духовный мир: их безжалостно ломала жизнь, но они, несмотря ни на что, оставались людьми.
Всем было грустно, никто почему-то не хотел расставаться с нашим героем, каждый хотел что-то подарить, поддержать чем-то своим самым лучшим. Арбалет уже начал и сопротивляться.
– Хорош, братва! Ну как я повезу все эти баулы?
– Давай, давай затаривайся. Дольше нас вспоминать будешь. – юморил неунывающий Коваль.
– Ну, а сигареты зачем? Я не курю уже две недели?
– Ничего, пригодятся. Отдашь нуждающимся.
– Ну, братва… – сердце Арбалета переполняло чувство благодарности и любви к этим отверженным и несгибаемым людям.
– Давай, садись на дорожку.
Все сели и помолчали, пока Коваль не прервал эту трогательную, сентиментальную тишину.
– Ну всё, брат. Дай бог тебе удачи в пути. Всем достойным – привет. Давай, не грусти. Даст бог, увидимся.
Каждый подходил и по-братски обнимал Арбалета.
– Давай, брат, держись…
…А сейчас Арбалет лежал в тесном купе «пассажирского» поезда, думал и вспоминал уральскую братву, которая может быть, и сама не осознавая этого, всегда учила его правильной жизни. Даже сейчас его согревала теплота, с которой провожали на родине его друзья.
Жизнь – везде жизнь. И достойные люди всюду найдутся, для этого достаточно самому быть достойным человеком. Так устроен этот мир. Кому-то суждено жировать и веселиться, а кому-то – задыхаться в промозглых камерах, ездить по этапам в тесных удушливых вагонах, корчиться от боли в ШИЗО под ударами беспредельных служак, скрипеть зубами и молча погибать, через постоянные страдания понимая и осознавая что-то такое, что недоступно пониманию других, добродетельных и добропорядочных, граждан. Истины открываются человеку только через страдания, только от необыкновенных людей, только в трагических ситуациях. Главное, чтобы на душе оставался след, такая приятная теплота от ошеломляющей новизны.
Арбалет ни о чём не жалел, он, наоборот, благодарил Бога за то, что он идёт этим, своим путём. Он никому не завидовал. Он знал, что самая плохая своя судьба лучше любой чужой судьбы… Полусонное бдение этапа продолжалось до самого утра, пока не приехали за зеками воронки, чтобы увезти их в ленинск-кузнецкую тюрьму.
Разгрузка началась крикливо и шумно. Надзиратели были явно навеселе, но почему-то злые, как собаки.
– Давай, быстрей!
Истошные крики и злобный лай резко пробуждали заспанную публику, открывая ей блестящую перспективу новой, лагерной жизни. Этап по обычным меркам был небольшой – всего сорок человек. Всех вытаскивали из вагона и рассаживали прямо на снег напротив трёх воронков. Вокзал был плотно оцеплен.
– Руки – за голову! Головы – вниз! Не разговаривать! Сидеть тихо! – как оглашенный орал начальник конвоя. – Не переговариваться! Шаг в сторону – стреляю!
Он стоял, покачиваясь, перед зеками в новом дублёно казённом полушубочке, а вдалеке деловито спешили куда-то мирные обыватели со своими житейскими заботами, не обращая никакого внимания на этапный гомон (Привыкли, наверное. «Привычка свыше нам дана…»).
Раннее утро. Снег, грязь, слякоть, невыспавшиеся серые лица, злобный лай и истерические крики… Арбалет поднял глаза и увидел на крыше вокзала хорошо узнаваемый портрет Владимира Ильича Ленина! «Ага! Попал из 21-го века в 20-й». – юморил про себя, разумеется, Арбалет. – «Вот это – настоящий гений. Его давно уже нет в живых, а тут, на ленинск-кузнецкой крыше, вовсю живут ещё его идеи».
Рассвет угрюмый. Стоны. Вой.
Собачьи рыки. Злой конвой.
Здесь Богом брошена земля.
Здесь коммунисты у руля.
Начальник конвоя горделиво переминался с ноги на ногу, стоя перед сидящими на снегу зеками. Ему подавали личные дела сразу по несколько штук, он зычно зачитывал очередную фамилию. Зек соскакивал и скороговоркой орал во всю глотку: «Иванов Иван Иванович, 05.05.65 года рождения, статья 105, начало срока, конец…» Всё надо говорить быстро и чётко. Потом зек, не поднимая головы, бежал с баулом через шеренгу конвойных, которые (ясное дело: ретивые служаки) пытались кого пнуть, кого ударить. Вокруг приученные кидаться на зеков собаки. Когда кто-нибудь чуть-чуть тормозил, проговаривая срок и статью, не справлялся со своей речью и от испуга начинал заикаться, его тут же, нагоняя страху подгоняли конвойные:
– Давай, короче!
Арбалет устал сидеть в неудобной позе и постоянно посматривал по сторонам, интересуясь, где и что творится, посмеивался над всякими недоразумениями и казусами, происходящими между зеками и конвоем, и ожидал своей очереди. А смеялся он, прежде всего, над самим собой. Он сам был заикой и представлял, какое это будет кино! Заикание сопровождало и преследовало его всю жизнь (В детстве сбили с ног и напугали собаки вроде интеллигентных, самовлюблённых собачников). Сколько было драк из-за этого! Именно из-за этого своего недостатка не поступил он и в лётную школу…
Решил стать военным лётчиком и пришёл с мамой поступать. Их всех, будущих, юных пилотов, построили в шеренгу и скомандовали: «Рассчитайсь!» Арбалет был в строю пятым, но разволновался и слова «пятый» выговорить не смог.
– П-п-п-п-п-п-п-пя-пя…
Раздался дружный издевательский смех остальных кадетов, а стоящий рядом, то есть четвёртый, загоготал пренебрежительно:
– Ха-ха-ха! Заикоша!
Арбалету было так стыдно, он хотел крикнуть им всем: «Не смейтесь надо мной!» Он покраснел, сжал кулаки и со всего маху врезал «четвёртому», сбив его с ног. Тут все подбежали к нему, подымая и успокаивая пострадавшего и ревущего без умолку насмешника. Потом с криками набросились на расстроенного Арбалета, всячески оскорбляя и понося его. Арбалет понял, что он не поступил в лётную школу, и никогда не будет летать. Ну и бог с вами!
– Пошли, мам! – он взял её за руку. – Нас не приняли.
Мать всё понимала, она всегда старалась поддержать своего ущемлённого прихотливой судьбой сына, чтобы он не переживал из-за своего недостатка. Но это давно уже стало его неотвязным комплексом.
Учителя в школе тоже старались избавить его от заикания, заставляя читать вслух перед всем классом. Класс при этом, естественно, не сдерживался от весёлого и заразительного детского хохота. Всё заканчивалось очередной дракой. Арбалет бил очередного весельчака и уходил из этого враждебного ему и ненавистного людного места, где он чисто по-детски осознавал себя человеком, которых хуже других. Зато в драке ему не было равных, и тут он уж отрывался по-полной. Вот так постепенно он и становился изгоем. Общество само высокомерно отвергало его за незначительный, в сущности, физический недостаток. Он всё чувствовал и болезненно страдал, когда его били кнутом по его открытой людям детской душе… «Ну что ж, смеётся тот, кто смеётся последним». – уже со злостью и ненавистью смотрел на окружающих юный Арбалет. – «Ну-ну, смейтесь. Пощады вам не будет!» Это были его первые шаги в другой, добрый мир, мир преступный, где никто и никогда не насмехался над его недостатком.
Да, он ненавидел всех тогда, в детстве, когда всё было так ярко и оставляло такие глубокие, незаживающие раны в его неокрепшей и впечатлительной детской душе! Потом он повзрослел и научился справляться со своими эмоциями. Сколько бедная мама ни водила его по логопедам, пыталась спасти своего сына от заикания, никто так и не помог. А он очень хотел вылечиться, страдал от бессилия, загоняя всё глубже свой комплекс…
Но всё это было в далёком и счастливом прошлом. А сейчас он явственно представлял себя, не дай бог, забуксующим перед этим, величественным, как сфинкс, и крутым, как цирковой дрессировщик, Начальником конвоя. Он уже предчувствовал эту забавную картину и заранее посмеивался над предстоящим весёлым цирковым представлением…
Но когда назвали его фамилию, он спокойно встал и чётко без запинки, как по бумажке, прочитал начальнику всё о себе: фамилию, имя, срок и прочее. Он, конечно, ожидал совсем другого, но ещё раньше не раз замечал, что стрессовые ситуации почему-то наоборот, собирают его в форму и возвращают душевное равновесие. Чувствовал он себя прекрасно, и сразу позабыл о всех своих недостатках.
Он нагрузил на себя четыре баула, собранные челябинской братвой, и спокойным неспешным шагом преодолел эту пятидесятиметровку до своего воронка. Вокруг была тишина. Все замолчали перед каким-то многозначительным внутренним спокойствием Арбалета. Но когда он залез в воронок и уселся на своё место, крики возобновились с новой, небывалой силой. Конвой ещё громче и жёстче забивал всех в воронки… Ну вот, все на местах. Давай, друг-воронок, вези своих почётных пассажиров в очередную тюрягу!
Ну а тюряга и на самом деле оказалась тюрягой в полном смысле этого слова. Когда их привезли в новокузнецую тюрьму (видимо для того, чтобы перековать их в законопослушных граждан) и всех забили в одну камеру, где грязь не убиралась ещё с царских времён, а вонь не выветривалась с начала перестройки, Арбалет саркастически подумал: «Ну что же. Нас, ребят с Урала, этим не напугать». Но надзиратели неистово надрывали глотки, яростно махали дубинками, стараясь сразу запугать этап, деморализовать его и ввести в ступор.
Только разместились в камере, хотели чаю сварить «на дровах». Старые, опытные арестанты всегда так варят, имея в запасе и кружку положняковую и разорванные простыни, это – «дрова». Их поджигали, кружка накалялась, и через 5 минут чифирчок готов… но уже через несколько минут дверь вновь открылась, и стало не до этого.
– Давай, мрази, по десять человек на шмон. Бегом! – зачем-то орали придурковатые ребята в форме.
Арбалет, чтобы не томить себя ожиданием, пошёл в первой десятке. Ему, как юмористу-любителю, уже начинал нравиться этот балаганный и, очевидно, напускной ажиотаж, который вызывал на его лице только саркастическую улыбку, но страха не было ни капли. Иногда, правда, попадались среди арестантов и такие, кто боялся, на кого производил впечатление этот дурацкий крик. Попадались и такие, кто от страха обсирался или ссал в штаны. Этого, видимо, и добивались шкодливые надзиратели, костяк и квинтэссенция наших «правоохранительных органов». Они, как шакалы, чувствовали исходящий от зеков запах страха и как вампиры питались им, то есть получали желаемый результат.
И вот зеки, все десять человек, в шмон-комнате. Вопрос:
– Деньги, наркотики, запрещённые вещества есть?
У Арбалета, кроме дозволенных вещей никакого запрета не было, поэтому он был невозмутим и спокоен. А вот один дядя сдуру засуетился, глазки забегали… Поднаторевшие в своём ремесле легавые тут же, как клещи вцепились в него. Пара ударов дубинкой, и дядя раскололся, рассказал, что у него в заднем проходе денежки припрятаны. Его сразу увели в туалет для изъятия драгоценных билетов российского Банка… Немного погодя вернулся он крайне расстроенным: денежек, видимо, жалко. Зато надзиратели вернулись довольные, даже радостные от получения внеочередной премии: деньги они, конечно, забрали себе. Даже пахнущие говном бумажки доставляли им возвышенную… холопскую радость. Им, очевидно, нравилась такая работа: ковыряться в чужом говне.
Потом всех обшмонали, грубо раскидав вещи по грязному полу.
– Давай, быстрее поворачивайтесь, мрази! Собирайте, девочки, своё барахло!
И тут Арбалет не выдержал и, глядя в глаза самой наглой рожи, выпалил:
– Ты сама мразь, кукла казённая!
От такой неожиданной отдачи «кукла» несколько секунд ошеломлённо сидела, распялив свой блудливый рот, а потом немного очухалась.
– Ты что базаришь? Да мы тебя сломаем!
Но парни с этапа, уральские ребята, все как один поддержали Арбалета.
– Начальник, завязывай, угомони своё блатное сердце. А то сейчас всем этапом вскроем себе вены, и ты на х… попадёшь.
Надзиратели поняли, что эти ребята шутить не будут.
– Ладно, ладно, успокойтесь. Забирайте свои вещи и давайте в камеру.
Тут же выдали матрасы, одеяла, простыни и кружки. Первый десяток потенциальных бунтарей повели в камеру. Но наглый надзиратель, рыжий детина, шилом бритый, вся рожа в оспинах, видимо в качестве реванша прокричал Арбалету:
– А с тобой мы позже займёмся!
– Ага, давай, рыжая бестия! – не остался в долгу Арбалет и зашагал прочь от профессионального провокатора.
Да ему и не особо хотелось с этим говнощупом ругаться. Давно известно, что зеки всегда не правы. Они для администрации – никто. Вот и стараются их всячески унизить, втереть в грязь. Зеки – это особая каста не принадлежащих себе людей. Попал – и всё. Но наш герой думал по-другому и никому не позволял себя унижать, даже если это и грозило ему побоями. Себя и свою честь всегда надо отстаивать. Если в тебе что-то осталось, хоть грамм человеческого достоинства, хоть крупица памяти о великих прапредках, надо всеми силами это сохранить. Но многие в этой жизни бессильно опускают руки и откровенно плюют на самого себя. Зекам, как и всему нашему народу, часто именно в решающие переломные моменты не хватает сплочённости (а может быть, их смущает свойственное нашему народу обилие козявок, назойливо лезущих на трибуну Вождей народных?). Конечно, в отдалённых местах имеются такие личности, которые могут объединить и сплотить зеков, это, в первую очередь, носители воровской идеи. Обычно административные органы таких людей, воров в законе, бродяг-философов и вообще всех, кто может влиять на людей, всячески стараются отгородить от остальной массы. Вот и содержат этих потенциальных лидеров в одиночных камерах и изоляторах. Конечно, эти люди нередко могли урегулировать почти любой вопрос внутри системы, но как им было далеко до Спартака, героическим образом которого с таким восторгом зачитывался когда-то наш герой!
А пока измотанных этапной толкотнёй, наших несостоявшихся спартаковцев под лязг засовов, под истошные крики надзирателей, под удары дубинок забивали в зловонные газовые камеры.
Тюрьма была очень ветхая и старая, наверное, ещё с екатерининских времён, своды потолков полукруглые. Весь вечер шмонали этап, для чего всех загнали в одну камеру. Этапная сутолока так вымотала Арбалета, что он решил хоть немного отдохнуть. Расстелил матрас, и сразу вырубился… Проспал он всего минут десять. Этого оказалось более чем достаточно. Он почувствовал вдруг, что его тело начинает гореть. Арбалет открыл глаза, посмотрел на матрас… и обомлел. Весь матрас был обсажен клопами, как потаённое таёжное болото клюквой. Считать их можно было даже не десятками, а сотнями. Арбалет никогда ещё не видел столько кровожадной дичи. Каждая тюрьма у нас имеет свои диковатые особенности. Эту сибирскую тюрягу вполне можно было назвать «клопиным царством». Может быть их там специально выращивали для каких-то совершенно секретных государственных целей, а зеков запихивали туда только в качестве дешёвого корма? – Вполне возможно. Во всяком случае, когда кто-нибудь из арестантов залезал в кабуру под шконарями для переговоров с соседями, уже через минуту он выскакивал оттуда: вся спина его была густо покрыта «совершенно секретными» российскими клопами. Уснуть ненадолго можно было только завернувшись плотно в простыни и держа обеими руками её концы. Если человек, не дай бог, во сне расслаблялся и отпускал эти концы, его сразу съедали заживо всесильные хозяева этого тюремного заведения…