Хрюша был нужен.
Это была ещё одна капля в чашу весов, ещё одна непростительная оплошность. Неприязнь Джека укрепилась: Роджер умудрился убить самого умного из них. Тогда, в угаре вседозволенности, опьянённый властью, Джек попустил Роджеру непослушание. В конце концов, Хрюша был тряпкой, о которую приятно вытереть ноги, и его смерть тогда показалась забавой и избавлением от занудства. Но теперь, почувствовав, что такое настоящее бремя власти, Джек понял, что он бы, пожалуй, держал Хрюшу при себе. Шпынял его, срывал на нём злость, потешался, но слушал его советы. Потому что он был как раз тем, кого убивать нельзя. Убить можно было Саймона. Убить можно было даже Ральфа, потому что на самом деле его жизнь не имела большого значения. Джек оставил ему жизнь шутки ради, для забавы и развлечения, но и теперь, после стольких лет проведённых бок о бок — пусть даже в качестве врагов — он мог бы убить его и не моргнул бы глазом.
Но Хрюшу убивать было нельзя.
Ральф, конечно, на роль советника худо-бедно тоже годился. Он, по крайней мере, всегда мыслил с Хрюшей в унисон и теперь, может, смог бы что-то подсказать. Джеку не хотелось бы показаться ему слабым, но все эти годы Роджер был его подспорьем. Ненадёжным, сумасшедшим, кровожадным подспорьем. А теперь он выходил из-под контроля, и посоветоваться с кем-то было надо. Да ещё и Ральф тут со своей проницательностью. Джек, конечно, и сам видел, что Роджер наглеет, но со стороны Ральфа вот так бросать ему это в лицо было возмутительно. Это было настоящее дебоширство, хоть и чистая правда.
— Боятся Роджера, говоришь? А ты — боишься?
— Боюсь, — честно сознался Ральф. Он давно понял, что лгать на острове бессмысленно. Лгать хозяину острова — тем более. Они все здесь были словно обнажены, вывернуты наизнанку, и прятать что-то в себе было почти невозможно. — Я вижу, что происходит, Джек. Все видят. Роджер больше не твой цепной пёс, и он больше тебе не друг. Вся потеха в том, что медленно, но верно ты оказываешься на моём месте. Зато Роджеру нечего бояться — его никто не в состоянии будет свергнуть, если он убьёт тебя и захватит власть. Так было изначально. Нас было трое: ты, я и он. Когда он расправится с нами обоими, никто не помешает ему устроить резню.
— Ты настолько уверен, что он собирается претендовать на место Вождя?
— А разве ты в этом не уверен? Он не выполняет твоих приказов, он делает всё, что ему вздумается, меняет малышей, так часто, как ему хочется, даже отбирает их у других охотников. Ты для него больше не Вождь, ты — не авторитет, и он только ждёт момента, чтобы ударить в спину. Я ненавижу тебя, Джек. Но его я ненавижу больше. Ты гадкая сволочь, но он ещё хуже тебя. Я не хочу другого Вождя, и племя не хочет.
Джек самодовольно ухмыльнулся, и Ральф позволил себе повести себя неуважительно: лягнул его пяткой по ноге изо всех сил.
— Из двух зол я выбираю меньшее, вот и всё. Нечего тут улыбаться. С тобой мы хотя бы знаем, чего ждать. Его боятся даже сейчас, когда Вождь — ты. А если Вождём станет он, повторится… — Ральф сглотнул, отгоняя застарелые боль и страх, — то, старое. Всё по новой, только ещё хуже.
— И скоро он ударит, как думаешь? — в голосе Джека послышалось волнение. Ральфу даже показалось, что он различает страх и панику.
— Скоро. Он давно вышел из-под контроля, но сейчас он ведёт себя нагло, как никогда. Племя его боится, наверное, не станет давать отпор, хоть и не хочет его власти, и он этим воспользуется. И тогда торчать твоей голове на палке, заточенной с двух концов.
На несколько секунд стало тихо, как в могиле. Холодный ночной ветер трепал пальмовые листья где-то внизу, на постах перекликались охотники. С площадки, из шалашей племени приглушённо слышались характерные звуки.
— Ты боишься? — спросил Ральф.
— Я ничего не боюсь, — Джек вскинулся, будто его подстрелили.
Это было так по-детски и смешно, что Ральф даже улыбнулся. Он и забыл, что когда-то ведь они правда были детьми — до этого проклятого острова. Ходили в школу, ели тосты по утрам, катались на велосипедах. Это казалось какой-то выдумкой, нелепым миражом. Казалось, не было никакой Англии, не было книжек с картинками, не было пони, которого весело было кормить сахаром. Был только остров, опаляемый беспощадным солнцем, обагрённый кровью невинных детей, превратившийся в настоящий ад на Земле.
Конечно, Джек боялся. Он был всесильный Вождь, власть и закон этого острова, но власть потихоньку ускользала у него из рук, и он на мгновение снова стал мальчишкой. Джеком Меридью, старостой церковного хора.
— Ты боишься, — на этот раз в голосе Ральфа не было вопросительной интонации. — Ты очень его боишься, Джек, я знаю. И он тоже знает.
— Не с ним ли ты заодно? — Джек повернул к нему голову, и его горящий взгляд выдавал не только способность, но и желание прикончить Ральфа здесь же, немедленно.
— Меня он убьёт ещё раньше, чем тебя, — Ральф был спокоен, и его спокойствие каким-то немыслимым образом передалось и Джеку. — Мне незачем быть с ним в сговоре против тебя. Я же сказал, между ним и тобой я выбираю тебя.
— Значит, я должен убить его раньше, — подытожил Джек и повернулся к Ральфу спиной. Это было ясным знаком того, что даже если Ральф и хочет что-то сказать, лучше ему держать язык за зубами.
Правда, последнее время Ральф иногда позволял себе нарушать это правило. Но не сегодня: смерть Роджера казалась выходом и ему самому, увы. Он знал, что убийство — это всегда плохо, но в данном случае речь шла о том, чтобы избавиться от человека до того, как он стал кровавым тираном. Предотвратить новое зло в зачатке, подрубить на корню.
Ральф повернулся на бок и устроился, касаясь спиной спины Джека. Так было куда теплее.
***
Джек нехотя и с трудом приоткрыл слипшиеся веки. Было ещё довольно темно, но птицы уже орали, как сумасшедшие. Снизу, с площадки слышался приглушённый шум голосов, треск разжигаемого огня: малыши готовили завтрак.
Ральф спросонья поворочался, придвинулся ближе и перекинул руку через его живот. Тёплая шершавая от многолетнего физического труда ладонь приятно прошлась по коже и застыла на боку.
Джек позволил себе полениться. Он был ранней пташкой — за годы, проведённые на острове хочешь не хочешь, а научишься вставать с рассветом. Но сегодня, в День Отдыха, можно было и поваляться. Ведь охотники наверняка ещё спали, только дежурные малыши поднялись, чтобы приготовить еду к пробуждению Вождя и его друзей. Спал и Морис, и Билл, и близнецы, и Роджер.
Малышей, принадлежащих кому-то из охотников, реже ставили на общие дежурства: их задача была раздвигать ноги в любое время суток, а не вставать до рассвета и готовить еду на всё племя. Зато собственные хозяева могли приказать им принести фруктов или рыбы лично для себя, но это было куда проще.
Поначалу малыши были шокированы тем, что вытворяют с ними охотники, но вскоре поняли, насколько это выгодно. Если ты «чей-то», тебя не заставят тяжело работать, накормят лучше, чем остальных, а потом, может быть, даже разрешат поохотиться. Не завидовали только малышам Роджера. Даже охотники порой брезгливо морщились и втягивали головы в плечи, когда из его палатки доносились сдавленные отчаянные вопли, а уж малыши и вовсе жались кто друг к другу, а кому повезло больше — к своему охотнику. И даже Вождь поглядывал сочувственно на их багровые синяки, корочки запёкшейся крови в местах укусов и ссаженные коленки. Правда, теперь-то у Роджера остался один единственный малыш, и из их палатки теперь неслись стоны хоть и болезненные, но исполненные наслаждения.
Но сейчас не хотелось думать о Роджере. Рядом спокойно спал Ральф, сквозь сон обнимающий его тяжёлой рукой. И сейчас не надо было спорить с ним, ругаться, сносить его укоризненные взгляды. Конечно, он проснётся уже совсем скоро, отдёрнет случайно приютившуюся на груди Джека руку, ничего не скажет — побежит помогать малышам. Наступит новый день, и Ральф будет как обычно мерить Джека презрительным и укоряющим взглядом, а Джек будет беситься от этого и молчать. Но сейчас Ральф выглядит тихим, спокойным, по-детски мирным — совсем как тогда, много лет назад, когда ему было двенадцать, и он ещё не знал, чем обернётся их увеселительный пикник, затянувшийся на столько лет.
Кстати, а сколько именно? Джек призадумался и почесал щёку, размазывая вчерашний боевой раскрас. Ему совершенно точно было тринадцать тогда. Шёл четырнадцатый год, когда началась война и его забрали прямо из школы и увезли в аэропорт. Прикинув и посчитав в уме, Джек решил, что ему было пятнадцать, когда Роджер убил Хрюшу — волосы у них тогда уже порядочно отросли, мешались и лезли в глаза, и приходилось собирать их в хвостики — тогда они ещё не догадались срезать волосы ножом — а значит, прошла где-то пара лет.
Джек помнил, как они тогда выглядели, все они: Ральф, близнецы, Билл, Морис. Они были мальчишками, угловатыми и костлявыми. А теперь он смотрел на своё племя и не узнавал его — охотники раздались в плечах, красный детский загар сменился бронзовым, скулы выдались, больше не скрываемые детскими щёчками, мускулистые руки, ноги и спины могли выносить длиннейшие пробежки и тропическое безжалостное солнце. Не дети, а молодые сильные мужчины толпились теперь у его трона, да и он сам стал мужчиной. Он помнил, как это досадно — быть маленьким и слабым, но теперь досады не было: он был самым высоким в племени, одним из самых сильных.
Правда, собственное физическое развитие не приблизило его к той цифре, которая хоть примерно обозначила бы количество проведённых на острове лет. Рассчитать это было, пожалуй, проще по малышам. Попав на остров, они ещё просились к маме и писались по ночам. Кажется, им было лет по шесть, кому-то — по семь. А теперь и они сами превратились в статных загорелых юношей, натренированных не столько охотой, сколько физическим трудом и плаванием. Детская угловатость уже не портила почти никого из них, и Джек предположил, что им должно быть от шестнадцати до восемнадцати лет. Тем нелепее было по привычке звать их «малышами», но так уж повелось. Ни одно название, установленное с началом власти Джека, не поменялось, и малыши так и остались малышами, хотя некоторым было недалеко до двадцати лет.
Джек тихо присвистнул, прикинув, что ему самому, выходит, около двадцати трёх или даже двадцати пяти лет, и живут они на острове десять лет.
На свист отреагировал Ральф. Он приподнялся на локте, хмуро глядя из-под нависшей светлой чёлки, и глянул на Джека.
— Что? — и, как Джек и думал, отдёрнул руку, которая без воли хозяина устроилась там, где не надо.
— Спи, ещё рано.
Ральф открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь язвительное и злое, но Джек опередил его — выпутался из-под общего импровизированного одеяла, поднялся и вышел из пещеры, на короткое время перекрыв свет. Ральф сонно покачал головой ему в след, устроился головой на свежей охапке листьев и попытался заснуть, но не смог. Проклятый Джек своим свистом разбудил его окончательно, и ничего не оставалось, кроме как вылезти из палатки и потащиться за ним.
Заметив Ральфа сзади, Джек ничего не сказал. Они шли долго, и Ральф сонно ёжился на прохладном утреннем воздухе.
— А куда мы идём, позволь спросить?
Джек хмыкнул.
— Я тебя с собой не звал. Можешь и не идти. Я иду на гору, посмотреть, где там это свиное логово. И правда ли их там так много.
Ральф кивнул и замолчал. Он сам не знал, зачем увязался за Джеком в День Отдыха, когда можно было отоспаться вволю, но теперь поворачивать назад было уже поздно.
Джек шёл уверенно, точно зная направление и переходя с одной тропы на другую, ни секунды не сомневаясь. Вокруг шумел сочной листвой тропический лес, громко кричали птицы, где-то на грани слышимости шелестел прибой. В джунглях было красиво, и Ральф снова забылся; даже маячившая впереди загорелая, на этот раз не раскрашенная спина не мешала.
Пока они шли, стало тепло, а потом жарко — день вступал в свои права. Карабкаться на гору при таком солнцепёке было довольно тяжело, но Ральф помнил, что Джек его не звал, и теперь мучился молча.
Свиное логово, и впрямь, оказалось на старом месте. Давно никем не пуганые свиньи валялись в теньке, разморённые и не чующие опасности. На самом деле, опасности и не было, Джек ведь явился сюда не убивать, а только убедиться, что еды на острове снова вдоволь. У них и самих было порядочно свиней в загонах, но дикие свиньи в любом случае были подспорьем.
Джек повернулся к Ральфу и прошептал одними губами:
— Две матки, видишь? Завтра изловим поросят и отнесём в загоны.
Ральф одобрительно кивнул и горько подумал: эх, вот если бы сразу так. Как Хрюша и говорил.
Они ушли беззвучно, не потревожив спящее стадо. Стало невыносимо жарко, и Ральф проклял себя за то, что пошёл с Джеком. Тем более что путь назад, самый короткий и лёгкий, лежал через Поляну Голубых Цветов, с которой было связано столько воспоминаний, и хороших, и плохих, тревожить которые не хотелось.
Здесь они с Саймоном оглядывали остров в первый день. Здесь они нашли мёртвого лётчика, про которого кричал Саймон, когда племя раздирало его на части.
Конечно, поначалу они не подходили к Поляне Голубых Цветов — от неё далеко и во все концы несло запахом гниения. Несколько лет дикари боялись и сунуться на гору, где тлел несчастный «зверь», которого так испугались близнецы. Но потом, став постарше и посмелее, Джек приказал притащить лётчика в крепость. Скафандр выкинули, ткань парашюта натянули над палатками охотников, а голый коричневый скелет повесили над троном Джека. Выглядело мерзко и устрашающе, как раз так, как Джек любил. Бурые поначалу кости побелели на солнце и теперь, когда к ним все привыкли, не вызывали ни гадливости, ни благоговейного трепета.
И всё-таки, на Поляне Голубых Цветов тянуло остановиться и подумать. Первым остановился Джек. Он сложил ладони и прикрыл ими глаза от солнца, оглядывая бесконечную голубую даль. Ральф встал рядом и тоже посмотрел на океан. Джек улыбнулся своим мыслям, и лицо его вдруг стало совсем человеческое и не страшное.
— Помнишь?
Ральфу не надо было слышать продолжение, чтобы понять, что Джек говорит о разведке. О первом дне их единства, об их первоначальной дружбе.
— Помню. — Ральф тоже улыбнулся. Тогда всё было совсем иначе, тогда остров был райским уголком, где можно было отдохнуть и повеселиться до приезда взрослых. Но взрослые не явились и не забрали их. А теперь они, кажется, сами стали взрослыми.
— Скажи, а ты когда-нибудь задумывался, почему у нас всё пошло ТАК? — Ральф повернулся к Джеку и всмотрелся в его хищный профиль.
— Чего задумываться, если я знаю?
Такого ответа Ральф не ожидал, и теперь его разбирало любопытство.
— И что же ты знаешь?
— Из-за тебя.
Ральф ошарашенно посмотрел на Джека, сомневаясь, правильно ли расслышал.
— Из-за… меня? По-моему, из-за тебя!
— Нет, Ральф. Мы с тобой могли бы быть равными по силе. Каждый отвечал бы за своё: ты с малышами за костёр, я с охотниками за мясо. Но тебе понадобилось прибрать к рукам всех сразу. Тебе, знаешь, вообще следовало поменьше выставляться.
— Но… — Ральф задохнулся и возмущённо покраснел. — Но я ведь был прав!
— В этом твоя беда, Ральф. Тебе кажется, что ты всегда прав. Но давай ты посмотришь на всё, что произошло, моими глазами. Мы попали на остров, и все выбрали тебя главным. Хороший из тебя получился лидер? Да нет, не очень. Никто у тебя не работал, все знай только болтали на собраниях да нарушали правила. Надо было меня главным сделать, с самого начала.
— Ну, теперь ты главный. И что, это как-то решило хоть одну нашу проблему?
— Это было несправедливо, — Джек пропустил замечание Ральфа мимо ушей. — Все выбрали тебя, и ты сказал, что хор остаётся мне. А в итоге, когда я забрал свой хор на охоту — свой, чёрт возьми, хор — ты закатил такой скандал, что… — Джек помолчал. Его вдруг так потянуло на откровенности, что он понял: ещё чуть-чуть, и он выболтает всю свою подноготную. — А, к чёрту. Я хотел быть главным, Ральф, но выбрали эти идиоты тебя. Тогда — и это логично — я должен был стать вторым по старшинству.
— Но так и было!
— Нет, Ральф, так не было. При тебе вечно ошивался Жирняй со своими нотациями и нытьём. И чуть что, ты бежал плакаться и советоваться к нему. К нему, а не ко мне. И я был прав, когда говорил, что нам мясо нужно, а ты меня не слушал. И я готов был простить тебе твою упёртость, но в тот день, когда я впервые добыл мясо, я тебя возненавидел. Потому что я делал свою работу. Я принёс мясо, и я… Я знаешь как был счастлив? И знаешь, как я хотел поделиться этим счастьем с тобой? Я правда жалел, что тебя с нами не было. Но так случилось, что именно в этот день, в этот час мимо прошёл корабль. Я виноват в этом? Нет. Я виноват в том, что забрал близнецов с поста. Но они, чёрт возьми, мои охотники, и я имел право их забрать. Ты так кричал, обвинял меня во всех смертных грехах, даже вынудил извиниться перед тобой публично. Ты мой триумф сделал позором. А теперь ответь мне на вопрос, который мучает меня все эти годы. Если помнишь, конечно. В тот момент, когда я охотился, что делал ты?