— Не надо, Роджер, пожалуйста, не надо. Обойдётся, зачем резать, я же не перенесу, я…
— Молчи. Это даёт хоть какую-то надежду. Я принесу тебе перебродивших фруктов и попрошу у Джека нож. Но фрукты не перекроют всю боль, так что терпи.
Он поднялся и вышел из шалаша, оставив Генри подвывать от страха.
Джек нашёлся у костра в окружении охотников. Они делили улов и громко говорили, поторапливали малышей, разводивших огонь.
— Джек, — Роджер поманил его в сторону. — Мне нужен нож.
Джек напрягся, припомнив свою клятву не давать нож никому, а в особенности Роджеру.
— Зачем? — Джек прищурился и смерил Роджера подозрительным взглядом. Он в самом деле выглядел непривычно взволнованным.
— Генри наступил на ежа, ядовитого.
— Хочешь пустить ему кровь? — Джек сразу забыл о своём недоверии. Похоже, Роджер говорил правду.
— Нет, вообще-то я хотел отрезать ногу, но твой вариант тоже годится. Так ты дашь?
— Конечно, держи, — Джек не замялся ни на секунду, вытащил из-за пояса нож и протянул его Роджеру. — Помочь тебе?
Роджер представил себе экзекуцию и решил, что помощь ему и впрямь понадобится. Что при пускании крови, что при неумелой ампутации, Генри будет орать как резаный и брыкаться.
— Да, давай. А лучше позвать ещё кого-нибудь.
— Нет, для пары порезов нас двоих хватит, — Джек направился к палатке Роджера, не испытывая естественного беспокойства по поводу того, что сам Роджер идёт прямо за ним с хорошо отточенным ножом в руке.
Генри лежал на подстилке и крупно дрожал. Он редко пересекался с Вождём в замкнутом пространстве и уж точно давным-давно не вступал с ним в разговоры. Наверное, лет десять. Так что он немного струхнул, когда в палатку первым вошёл не Роджер, а Джек. Однако с появлением Роджера стало только хуже — в руке он держал нож.
— Пожалуйста, не надо, Роджер, — шептал Генри бескровными губами и смотрел на Роджера умоляюще, жалобно. Роджера это проняло, и он поспешил успокоить его.
— Не трясись, не будем отрезать. Я только пущу тебе кровь, чтобы вышел яд.
Генри заметно расслабился и шумно выдохнул, даже прикрыв от облегчения глаза.
— Больно всё равно будет, так что Джек тебя подержит, — Роджер так волновался, что назвал Вождя по имени, а тот не обратил внимания. Он уже садился на Генри верхом, лицом к ногам, чтобы придерживать и руки, и ноги. Генри послушно втиснул руки между своими боками и бёдрами Джека, приподнял обмотанную, уже скверно покрасневшую ногу. Роджер взял её странно бережно, осмотрел место прокола, нахмурился, увидев, как далеко уже расползлось заражение, и резким движением надрезал вену на лодыжке у косточки. Это было не столь больно, как предполагал Генри, и он только сжал зубы и застонал. Роджер улыбнулся одобрительно, но Генри этого не видел.
Тёмная венозная кровь потекла Роджеру на руки, и он отчётливо увидел, как нога бледнеет и принимает более здоровый цвет. Синеву можно было скорее объяснить пережатыми сосудами, чем реакцией на яд. Генри облегчённо вздохнул, и Джек слез с него — держать не понадобилось.
Джеку показалось, что тёмное, хмурое лицо Роджера просветлело. На Вождя, правда, это произвело мало впечатления. Роджер, привязавшись к Генри, не переставал быть садистом, подонком и угрозой его, Джека, власти.
— Отдавай нож, — Джек встал рядом с Роджером, глядя на него хмуро, и требовательно протянул руку ладонью вверх.
Роджер поднял глаза, непривычно смирные, и сказал:
— А вдруг ещё раз пустить придётся? А если я не успею до тебя добежать?
Вождь помедлил, пораскинул мозгами, и ушёл, не сказав ни слова, оставил нож Роджеру. Он решил, что заберёт нож, как только Генри пойдёт на поправку, а потом уж никому не отдаст.
Однако его планам не суждено было сбыться: Генри на поправку не пошёл. Весь день после кровопускания он был довольно бодр, но к вечеру у него поднялся сильный жар, и всё племя от костра слышало, как он стучит зубами в ознобе. Роджер, мрачный как туча, выходил из своей палатки только чтобы принести мальчику воды, и, несмотря на то, что ни в племени, ни среди охотников его никто не любил, все как-то разом прониклись к нему жалостью.
Роджер даже позволил Ральфу и близнецам приходить в свой шалаш, чтобы ухаживать за больным. Помогал им промывать рану, придерживал Генри, извивавшегося от боли и ужаса. Беспокоился и нервничал, забывая о своей вражде с большинством членов племени.
Его доброта дошла до такой степени, что, когда на точно такого же ежа наступил Сэм, Роджер пришёл в близнецовый шалаш и при помощи Эрика пустил кровь и ему. Близнецы поблагодарили его, но он вышел молча, погружённый в свои мысли, вытирая нож о бедро.
Когда Роджер понял, что Генри всё-таки умрёт, к нему вернулась его жёсткость и всепоглощающая ненависть. Генри бледнел и таял на глазах, не мог есть, под его глазами уже пролегли чёрные тени. Роджер был в ярости. Теперь он был бессилен — отрезать ногу было уже нельзя, воспаление пошло дальше. В паху, подмышках и на горле Генри набухли лимфоузлы, и он не мог шевелиться из-за адской боли. Он не ел и не пил, из-за удушающей жары не хотел даже в туалет, и Роджер не отходил от него.
Его слепая ярость на несправедливость небес усилилась, когда он узнал, что Сэм поправляется. Ему помогло кровопускание, он был слаб, но ел и пил, щёки его горели, но он шёл на поправку. Не веря ушам своим, Роджер даже пришёл проверить и убедился — Сэм лежал на пальмовом ложе, измождённый, но явно готовый набираться сил. Страшный взгляд Роджера заставил его передёрнуться, да и Эрика тоже, но Роджер вышел молча, играя желваками.
Генри уже не открывал глаз. По телу его ползли тёмные пятна, от ноги и выше, и Роджер знал, что, когда они доберутся до сердца, Генри умрёт. А они были уже близко. Роджер, рассуждая трезво, давал ему времени до завтрашнего утра. В лучшем случае до вечера.
Забравшись в шалаш, Роджер устроился у его головы со слипшимися, потемневшими от пота волосами. Генри, не приходя в себя, тихо стонал. Над ним уже кружили мухи, и Роджер взял пальмовый лист и принялся обмахивать ещё живого мальчика, которого мухи уже готовы были обсесть.
Роджер не спал всю ночь. Обтирал прохладной водой горящий лоб и смачивал запёкшиеся губы, а пятно всё ползло, ползло, заливая живот и грудь. К утру Генри очнулся и попросил пить, но не смог сделать и двух глотков. Роджер приподнял его голову, устроил у себя на коленях и склонился к нему, силясь угадать в тихом шёпоте связные слова.
Наконец, он отчётливо услышал:
— Роджер.
Он весь вскинулся, подхватил Генри, переложил повыше и прижал к груди, поддерживая ладонью голову.
— Что? — он метался глазами по бледному лицу, почти растерянно. — Что?
— Ты любишь меня?
Роджер опешил. Он ждал чего угодно, только не такого вопроса. Он не верил в любовь, он верил только в ненависть. Даже то, что его болезненные, построенные на тяге к жестокости отношения с Генри не походили на ненависть, его не смущало.
Рука Генри слабо приподнялась и зарылась в густые чёрные космы, притягивая лицо к лицу, и Роджер склонился, прижимаясь губами к липким от пота щекам и лбу, целуя сухие губы. Он не мог выразить свою любовь иначе.
— Роджер, — Генри заплакал. Точнее, глаза его налились слезами, от этого став ещё больше. — Роджер, ты меня любишь? Роджер… — он закашлялся и отвернулся. — Скажи, ты… Роджер…
Роджер держал его в руках и чувствовал, как он холодеет. Он становился тяжёлым, и Роджер знал, что это значит.
Когда Генри захрипел и мелко задрожал, нелепо хватаясь за прелые листья и сильные руки, держащие его, Роджер будто очнулся. Он прижал его к себе крепче, пытаясь уловить последние вздохи, последний удар сердца, каждое судорожное движение умирающего тела, и выдохнул хрипло, жалко:
— Я люблю… Я люблю, Генри, я люблю тебя.
Но Генри уже не слышал. Он вскинулся в последний раз и обмяк, голова безвольно повисла, серые глаза, пять минут назад наполненные болью и страданием, бессмысленно уставились вверх.
Роджер просидел, держа его в руках, ещё около получаса. Молча, тупо глядя в зелёную стену шалаша, поглаживая слипшиеся волосы.
Племя подозрительно затихло на палаточной площадке, и Роджер, осторожно уложив тело на листья, выглянул на улицу и убедился. Каким-то таинственным образом все уже знали, что произошло.
Он медленно, неловко выбрался наружу и пошатнулся. Десятки сочувствующих взглядов сошлись на нём, но принесли не облегчение и покой, а ненависть. Он хотел выпотрошить живьём каждого ублюдка, который осмелился смотреть на него с жалостью. Малыши поняли его взгляд и как по команде потупились, зато охотники, с чего-то возомнив себя его друзьями, шагнули навстречу. Впереди всех шёл Харольд и, добравшись до Роджера первым, дружески обнял его за плечи и встряхнул.
— Роджер, дружище, порядок?
Роджеру казалось, что можно было бы увидеть и издали, как от ярости побледнело его собственное лицо. Он молниеносно выдернул нож из-за пояса и хлестнул по податливому горлу. Харольд захрипел, забулькал и схватился за рассечённое горло, пораженно глядя Роджеру в глаза. Постоял пару секунд, заливая кровью руки, и рухнул на камни, к ногам Роджера.
Охотники позади него примолкли, Джек вышел вперёд. Хмурый, нераскрашенный, смешно-веснушчатый.
— Роджер, отдай нож. — Сказал он тихо. Роджер пару секунд глядел на него, прикидывая, не прирезать ли и его тоже, но потом всунул окровавленный нож ему в руку и отвёл взгляд. — За это тебя следует убить. — Кажется, в голосе Джека послышалось сожаление. — Но ты все эти годы был моим другом, и я не хочу, чтобы тебя публично прирезали, как собаку. Я вызываю тебя на честный бой. Завтра утром будешь драться со мной один на один. Кто победит — тот и Вождь.
— А кто проиграет? — хрипло спросил Роджер, уже зная ответ.
— Проигравших не будет, — ответил Джек жёстко и, развернувшись, направился назад к костру. — Выбросьте труп в море, — приказал он через плечо, и Билл с Морисом торопливо подобрали Харольда.
— Роджер, — осмелился Билл. — А Генри? Можем унести и его.
Роджер глянул люто, по-звериному оскалился и рыкнул:
— Я сам.
========== 6. Последний бой ==========
«Бог твердит свой непреложный завет —
брат за братом уходит всегда вослед».
© Александра Науменко
Роджер отнёс Генри на руках на другой конец острова, подальше от крепости. Вошёл с ним в воду и опустил. Лицо у мальчика почему-то было умиротворённое, спокойное, даже счастливое. Он сгорел от яда так быстро, что на его горле ещё остались следы их жестокой, сумасшедшей любви. Роджер нежно провёл пальцами по собственным меткам, огладил шею. Генри плавно покачивался на волнах, безмятежно глядя в высокое синее небо. Роджер не выдержал, наклонился и поцеловал холодные спёкшиеся губы, а потом оттолкнул. Долго стоял и смотрел, как тело медленно отдаляется, раскинув руки, будто отдыхая. Смотрел и чувствовал, как где-то внутри, у сердца чёрной смолой кипит ненависть и боль. Он не знал, кого он ненавидел. Он не знал, за что убил Харольда. Просто теперь он ненавидел их всех.
Когда он спохватился, что так и стоит по грудь в воде, солнце взошло уже высоко. Он побрёл на берег, сел на поваленную пальму, среди черепов-кокосов, и уставился в синюю даль, где много часов назад исчез Генри. Был серый мышонок с лучистыми глазами, а стал — корм для рыб. Роджер поднялся и побрёл, ссутулившись, в джунгли, сам не зная зачем стискивая в руке амулет, подаренный на удачу. Он не вернулся в крепость, бродил всю ночь, а к утру на пару часов заснул прямо на мягкой траве.
***
Джек и Ральф тоже не спали. В их пещере теплились угли от общего костра, а сами они сидели рядом, напряжённые, хмурые. Ральф задумчиво водил пальцем по чёрному в темноте каменному полу.
— Как это мы снова оказались в одном лагере? — спросил он, поворачиваясь к Джеку. Тот сидел за спиной Ральфа и тоже молчал, глядя вниз, на догорающий костёр, на шалаши.
— Ненадолго.
— Понимаю, — Ральф кивнул. — Ты всё сделаешь, чтобы это исправить. Всё сделаешь, чтобы оказаться на моём месте.
— Ты свихнулся? — Джек вскинулся и бешено, яростно глянул на Ральфа. Ральф лёг на живот, перекатился на спину и посмотрел в свирепое лицо Джека снизу вверх.
— Извини, оговорился. Думал о другом. Чтобы не оказаться, конечно.
Джек успокоился и снова замер, почёсывая виски. Ральф ножом сбрил ему часть волос, чтобы не мешались в бою, оставил только довольно широкую полосу ото лба до макушки, переходящую в длинный, до лопаток, хвост. Выглядел теперь Джек воинственно, дико, как раз так, как и надо для поднятия морального духа. И его самого, и племени.
Джек посидел ещё пару минут, а потом ушёл спать, зашуршал листьями, завозился, устраиваясь. Ральф сразу же последовал за ним, наткнулся на его ногу в темноте, запнулся и чуть не упал. Осторожно лёг, касаясь плечом спины Джека, и замер. Раз Джек отвернулся, значит, говорить больше не хотел, но на этот раз Ральфу было что сказать, и это были совсем не злые слова.
— Спишь?
Джек тяжело вздохнул и повернулся.
— Чего тебе?
Ральф не обиделся на грубый ответ. Он чувствовал, как Джек волнуется из-за завтрашнего, и всё ему простил.
— Я хотел тебя попросить.
— Давай быстрее, я спать хочу. Мне надо набраться сил, чтоб тебя.
Он правда устал и вымотался за день, столько всего передумал, а теперь Ральф опять полез к нему с нравоучениями. Но Ральф почему-то положил руку ему на плечо — не случайно, Джек был уверен — и тихо сказал.
— Выживи. Ты единственный, кто действительно может быть Вождём. Ни я, ни Роджер на эту роль не годимся. Ты нужен племени, без тебя Роджер всех перережет. И ты… нужен мне.
Конечно, Джек знал, что Ральф имел в виду: без него, Джека, Роджер первым делом прирежет Ральфа. Но прозвучало это в ночной тишине совсем не так, и Джек не удержался. Протянул руки, и Ральф странно послушно скользнул к нему в объятия, не отталкивая и не замирая, как изваяние. На самом деле, Джек всё ещё планировал поспать, просто притиснул его к себе, чтобы погреться. Но Ральф обнял его с такой готовностью, и в ней читалось столько всего, что Джек понял — поспать не выйдет.
Он перевернул Ральфа на спину, навалился сверху, и тот обнял его руками и ногами, запуская пальцы в полоску волос, сейчас распущенную. Раньше он никогда так не делал, и Джек глухо застонал от возбуждения. Ноги Ральфа разъехались сами, приглашая, он был весь горячий и — Джек даже сначала не поверил ощущениям — тоже был возбуждён. Хотел его. Сам напросился, не подставлялся с унылым и покорным видом, а ёрзал и потирался впервые твёрдым членом, тяжело дышал. И даже в темноте было видно, как пьяно поблескивают у него глаза.
Джек толкнулся внутрь и охнул, потому что Ральф сразу умело сжался и сам выдохнул от острых ощущений. Джек уткнулся лицом ему в шею и двинулся, чувствуя, как приятно руки Ральфа поглаживают голову, вплетаются в воинственную полоску волос. Несколько секунд он двигался медленно, смакуя странную податливость и чувствительность сильного тела, а потом сдался и задвигался резче, нервно и хаотично.
— Джек, — блаженно выдохнул Ральф и сразу же осёкся, втягивая голову в плечи. С Джека бы сталось сменить милость на гнев и прямо сейчас разбить ему губы, но, почему-то, на него это подействовало совсем не так: он дёрнулся, замер, и с тихим стоном опустился вниз, прижимаясь к Ральфу всем телом и срывая с его губ первый болезненный, жаркий поцелуй.
Раньше ему и в голову не приходило целовать Ральфа. Телячьи нежности для девчонок ещё уместны были с некоторыми особо ласковыми малышами, может быть, между близнецами, но Вождь ни с Ральфом, ни тем более с Роджером не считал нужным целоваться.
Ральф понял и почувствовал, что на этот раз настоящее имя подействовало на Джека иначе, и нарочно замолчал. Сколько раз Джек срывал на нём злость, стоило позвать его по имени, а теперь ему, видите ли, самому этого захотелось. Ральф притих и замер, и Вождь, первое время двигавшийся и постанывавший, замер.