Ночь Солнцеворота - особая, священная, самая длинная в году ночь. С ней связано много красивых традиций, например, развешивать мелкие вещицы на ветвях Великого Древа. Каждое из этих украшений символизирует душу одного из Ушедших к Корням, в идеале символ должен быть как-то связан с личностью ушедшего, но наряжать дерево, как правило, отправляют молодёжь, не особенно усердствовавшую в изучении Корней. Да и хмельная рябиновая настойка, распивать которую начинают задолго до собственно Солнцеворота, не способствует сосредоточению.
Однажды юный Ализбар (на тот момент ещё слишком юный, чтобы прикладываться к спиртному), спросил у мастера Лигрика, почему наутро после Солнцеворота нельзя смотреться в зеркало. С каменным лицом учитель ответил:
- В этот день зеркало может показать твоё истинное лицо. И оно тебе вряд ли понравится.
Несколько фейри, не столь юных, разразились саркастическим смехом. Они оценили чувство юмора мастера - маги, как правило, очень тяжело переносят похмелье.
Ализбар, насчитавший уже дюжину Солнцеворотов, имел обыкновение разыгрывать из себя простачка. "Наивному" юноше легко сходило с рук многое из того, за что другого ждала бы нешуточная трёпка, вплоть до серьёзного наказания. Ализбар то и дело оказывался не там, не в то время и не с той книгой в руках, а вместо оправданий задавал внезапные, странные, неловкие вопросы. Преподаватели давно махнули на него рукой, считая забавным дурачком. Не приходись его отец братом королю Лесных фейри, Ализбара и вовсе изолировали бы от прочей молодёжи.
И, надо сказать, его бы это нисколько не огорчило.
В то время, когда Ализбар ещё только учился складывать руны, Лесным фейри нанесли визит вежливости послы Гор. Как полагается в подобных случаях, ухабистый текст официального письма дополняла горка подарков. Сын короля считал себя уже взрослым и с пренебрежением отослал двоюродному брату "детские игрушки". В числе прочего там был магический ящик, полный острых и хрустально-прозрачных осколков льда. Дети гор забавлялись, складывая из этой своеобразной мозаики слова Силы. Одним из самых популярных было "Вечность".
Ализбара ящик тоже заинтересовал. Но вместо того, чтобы выкладывать льдинки на холодной и чёрной, как ночь Солнцеворота, крышке волшебного ящика, бестолковый мальчишка расположился на белом песке под корнями Великого Древа. Лёд, разумеется, растаял прежде, чем кто-либо успел прочитать: "Созерцание".
Сколько себя помнил, Ализбар наблюдал. За переменчивым узором ветвей, колышущихся на ветру, за пугливой и выразительной мордочкой оленёнка, за равнодушным лицом отца, за высокомерным прищуром Наставника. Мастер Лигрик нравился ему больше других учителей. Он никогда не выходил из себя. Ни разу не повысил голос ни на Ализбара, ни на кого-то из молодых шаловливых магов. Его пронзительный взгляд охлаждал пыл самых сумасбродных фейри. Но Ализбар прибился к мастеру не из-за этого. Лигрик любил загадки. Часть из них казались ученикам дурацкими, издевательскими или вовсе нерешаемыми. Но лучшие, любимые загадки Ализбара, большинство молодых фейри даже не замечали.
Вот и на этот раз только Ализбар уловил лёгкое логическое ударение, которое мастер Лигрик сделал на слове "зеркало". Это не было приглашением к обсуждению, подсказкой или зацепкой. Наставник, по обыкновению, ответил, имея в виду что-то своё, не предназначенное для широкого круга слушателей. Потешаться таким образом над подопечными, не давая им даже заподозрить насмешку, было у Лигрика любимым развлечением. Ализбару нравилось разгадывать эти двойные смыслы, но ни разу, даже тенью улыбки, он не позволил Наставнику заподозрить в ученике проницательность.
Как и много раз до того, изливать мысли и обсуждать догадки юноша отправился к Великому Древу. Ализбар привычно перевесил апельсин на сук Орана Карамилла, тряпичную куклу - на развилку сестричек Тартарелли, поправил снежинки, разбросанные по тянущейся к горам ветви, и добрался, наконец, до своих любимцев. Юноша залез на сук, примостил перед дуплом золотой кубок, и достал из заплечного мешка уже одурманенную крысу. Зверёк вяло шевельнул лапкой. Ализбар печально вздохнул. Крысы не вызывали в нём особой симпатии, но всё же они были живыми, теплокровными существами. В отличие от...
Колонковая кисточка уверенно рисовала рубиново-красные руны вокруг неровного провала дупла. Крыса давно затихла, по капле отдав свою кровь праздничному кубку.
- Опять этот маленький негодяй! - Элемиль кокетливо раздвинула листву и призывно уставилась на Ализбара огромными синими глазами. - Выспаться не даст перед Солнцеворотом!
- Дрыхни, кто тебе не даёт? - сварливо отозвался с соседней ветки согбенный, непривычно морщинистый для фейри мастер Сидрик. - Не к тебе пришли.
Элемиль возмущённо фыркнула.
- С наступающим!
Ализбар улыбнулся ей и протянул симпатичный шарик из розового хрусталя. Девушка восхищённо захлопала ресницами. Мальчик помахал рукой старому Наставнику.
В Волшебных Холмах не принято говорить о смерти. Считается, её здесь нет. Но если кто-то из Лесных фейри гибнет - в стычках ли с людьми, или по воле несчастного случая, его тело с почестями зарывают под корнями Великого Древа. И очень скоро на нём появляется новая ветка. На памяти Ализбара никого не хоронили. Если не считать тех самопальных ритуалов, которые он проводил для крыс и лягушек, окончивших свои дни под ветвями Великого Древа. Мальчик надеялся, это поможет мелким тварям обрести новое, более интересное и менее уязвимое воплощение. Странно, но перед ними он чувствовал больше вины, чем перед оленями или поросятами, которых употребляли в пищу. Возможно, дело было в том, что питаться приходилось всем, но он никогда не видел, чтобы кто-то ещё приходил беседовать с мёртвыми.
Ещё он никогда не видел на дереве плодов. Мастер Сидрик однажды заметил, что "этот трухлявый пень давно уже не способен цвести". Но дети в Волшебных Холмах продолжали появляться. Почти всегда - после Самайна, из-под плащей всадников Дикой Охоты. С первыми лучами солнца всадники на взмыленных лошадях влетали в лес, ломая кусты, а, бывало, и волоча за собой одно-два окровавленных тела.
Росли дети быстро. Особенно те, кого грудью поила какая-нибудь из высших волшебниц. Всего за несколько лет малыш превращался в синеглазого юношу, а потом - молодого мужчину, всё так же с удовольствием прикладывающегося к пышной груди, однако уже с другой целью. Впрочем, у некоторых детей глаза наливались не синевой утреннего неба, а закатным красным. Зубы при этом росли настолько длинными и острыми, что вскоре им приходилось менять рацион, и отнюдь не на зелёный мёд, которым питался Ализбар, выкормленный молоком священной козы.
Он не знал, откуда родом была его мать и куда подевалась, произведя ребёнка на свет, и вряд ли когда-нибудь выяснит: отец, похоже, решил унести эту тайну к Корням. Иногда Ализбар мечтал, как великолепного и холодного дин-ши закопают в мягкую землю, обложат камешками, закидают разноцветными листьями, обильно польют, а когда отец прорастёт зелёным побегом, Ализбар отыщет одну-единственную струнку-капилляр, дёрнет за неё и уж тогда наверняка заставит рассказать, кого из короткоживущих соблазнил своей холодной красотой Ночной Всадник. Была ли она простодушной пастушкой, слишком близко приблизившейся к Холмам, или романтичной принцессой, изнывающей от скуки за неприступными стенами отеческого замка. Неприступными для людей - но не для фейри.
- Выходи, Олле, сколько тебя можно ждать?
В дупле шумно завозились, по стволу стрелой метнулась белка.
- О, - удивился Ализбар, - ты пустил к себе жильцов?
- Мы с ней похожи, ты не находишь? - рыжевато-бурая шевелюра показалась из дупла. Олле весело сверкнул угольками глаз и уселся на ветку верхом.
- Принёс угощение? Какой воспитанный мальчик!
- У меня есть вопрос.
- Ах-ах-ах! - Олле смешно сморщил кукольное личико. - А я-то подумал, ты спал и видел, как бы порадовать старого друга перед праздником. Но нет! Всюду корысть и тонкий расчёт, даже в столь юных неоперившихся созданиях. Куда катится этот мир? В наше время дети были честнее, наивнее, чище!
- Брехливый попугай! - мастер Сидрик раздражённо отвернулся, едва не свалившись со своей ветви.
- Вопрос как раз по поводу праздника, - сказал Ализбар, нисколько не обидевшись на шутливую отповедь. - Я спросил у мастера Лигрика, почему наутро после Солнцеворота не принято смотреть в зеркало.
Олле вынырнул из кубка, к которому до этого от души прикладывался:
- Очень интересно! И как же ответил твой загадочный мастер?
- Новой загадкой. Мне кажется, - Ализбар задумчиво покачивал ногой, - он имел в виду какое-то особое зеркало. Или даже Зеркало. Он сказал, что в день после Солнцеворота в нём можно увидеть своё истинное лицо. И оно мне не понравится.
Мастер Сидрик рассмеялся дробным издевательским смехом, Олле, как ни странно, его подхватил. Только красавица Элемиль недоумённо переводила огромные глаза с одного на другого.
Ализбар шикнул, порадовавшись про себя, что на этой развилке всего три крупные ветви: если бы от его заклинания повылазило с десяток-другой ушедших, и все они принялись заразительно гоготать, это привлекло бы ненужное внимание. Юноша запустил в Сидрика кофейным зёрнышком. Старый мастер поймал его на лету и нежно прижал к груди.
- На этот раз надутый индюк перемудрил сам себя, - заявил Олле, выразительным жестом опрокидывая пустой бокал.
- Если бы старый болван видел не одну подёрнутую рябью воду, он бы никогда не стал шутить так в твоём присутствии, мальчик мой, - сказал мастер Сидрик, самодовольно поглаживая бороду.
- Я так и думал, что он, водный фейри, имеет в виду не обычное зеркало, - Ализбар забрал у Олле бокал, а на ветку Сидрика осторожно выложил ещё пять кофейных зёрен. - Речь шла о зеркале озера? Какого-то конкретного?
- Нет, - Олле неторопливо облизывался, как кошка, - твой Наставник говорил о плите Армина. Правда, на самом деле это вовсе не зеркало.
Он замолк, явно ожидая вопроса.
- Что же это? - с театральным нетерпением воскликнул мальчик. Он был знаком с Олле не первый день и снисходительно относился к многочисленным условностям, к которым приходилось прибегать при беседе с ним.
- Никто точно не знает, - ответил Сидрик, не дав Олле выдержать патетическую паузу. - Считается, что дверь. Портал или что-то вроде того. Весьма... специфическое образование.
- Но в самую длинную ночь, - затараторил Олле, торопясь оттянуть внимание на себя, - в ту ночь, когда тьма гуще всего и холод вечной ночи просачивается в разверстые бреши между мирами, плита Армина действительно покрывается льдом. Вроде того, что ты похоронил в песке, помнишь? Только это зеркало не набрано из кусочков, оно абсолютно, совершенно гладкое. И твёрдое, как алмаз. Как его не колоти - даже царапины не оставишь.
- И всё? - разочарованно протянул юноша. - Всего лишь большое прочное зеркало?
- Я бы от такого не отказалась! - напомнила о себе Элемиль, кокетливо поправляя и без того идеальную причёску. Она пыталась смотреться в хрустальный шарик, который подарил ей Ализбар, но результат красавицу явно не удовлетворял.
Сидрик, некоторое время наблюдавший за ней, задумчиво хмыкнул.
- Ты знаешь, как работают зеркала? - спросил он, обернувшись к Ализбару.
- Солнечные лучи отражаются от тел, - скучающим голосом экзаменуемого ученика начал юноша, - падают на зеркало, отражаются под тем же углом, под которым падают, те из них, что после этого попадают в глаз наблюдателя и интерпретируются как...
- Именно! - перебил его Олле. - Сколько условностей! Одни эти солнечные лучи чего стоят! Всего-то один раз разругались с вампирами, и игнорируют их теперь, проходят насквозь, даже не замечают. Ни отражения, ни тени.
- В таком случае, как вампиров вообще видят? - подозрительно осведомился Ализбар, разбиравшийся не только в зеркалах.
- Глаза тут не при чём, - отрезал насупившийся Олле.
- То, что видят наши глаза, - продолжил за него мастер Сидрик, - вернее, глаза тех, у кого они до сих пор есть, мой мальчик - результат наложения большого количества разнообразных картинок. То, что мы ожидаем увидеть, то, что нам внушали с детства, то, о чём мы мечтаем, то, о чём знаем или думаем, что знаем... сотни, если не тысячи нюансов, помимо собственно солнечных лучей и их скромной ноши. Ты и сам, должно быть, замечал, как меняется восприятие, стоит отведать лишь ложечку зелёного мёда. А за границами Холмов... жизнь там настолько обыденная, серая, что не каждый обыватель отличит вампира от фейри. Характерные особенности, отличающие одного от другого, легко можно скрыть дешёвым флёром затасканных слов.
- Кого ты видишь в зеркале, Ализбар? - снова встрял вампир.
Юноша не торопился отвечать, обдумывая ответ.
- Начинающего дендромага.
- О, Ализбар! - с лёгким недоумением воскликнула Элемиль, оторвавшись от созерцания своего искажённого отражения в розовом шаре. - Какой из тебя дендромаг? Ты ведь даже не...
- Ч-ш-ш-ш! - Олле тряхнул ветку девушки, Элемиль испуганно вцепилась в неё и, конечно, замолчала. Вампир обернулся к юноше:
- А знаешь, что? Тебе действительно стоит спуститься к корням и перекинуться словечком с Армином. Если уговоришь его пропустить тебя внутрь, сможешь заглянуть в его зеркало завтра утром.
- И увидеть своё истинное лицо, которое мне не понравится? - надломил бровь Ализбар.
- Как к этому относиться - тебе решать, - мастер Сидрик положил невесомую руку юноше на плечо. - Но дендромагом тебе действительно не стать. Ты уж не расстраивайся.
- Почему? - в голосе Ализбара слышалось несгибаемое упрямство.
Олле закатил глаза. Элемиль опасливо покосилась на него и осторожно произнесла:
- Но, милый, дендромаги - это те, кого слушаются растения, к кому слетаются птички, с кем водят дружбу лесные жители...
- У меня полно друзей, - нахмурился Ализбар. - И все они живут в лесу.
- Маленькая поправочка, - ехидно оскалился Олле. - Она говорит о живых. О тех, у кого в жилах течёт тёплая кровь и всё ещё бьётся сердце.
- А какая разница? - юноша раскачивался на ветке, напоминая сердитого орла. - Скажи, Олле, разве друзьям вскрываю жилы, чтобы согреться теплотой их сердец? По-моему, так поступают только с обедом. Разве слова любви, запечатлённые в камне, остывают из-за того, что сердце, в котором они родились, больше не бьётся? Разве все мы, включая Наставников, не учимся у мертвецов, не становимся им на плечи, чтоб подняться хоть чуточку выше?
- Браво! Слова настоящего некроманта! - расхохотался вампир. - Не вздумай ляпнуть что-либо подобное своему Наставнику. А то кончишь, как мастер Сидрик. И быстрее, чем нам всем бы хотелось. Удивительно, как до сих пор тебя никто не поймал.
- Я, может быть, рановато взялся за заклинания обращения к Ушедшим, - мотнул головой Ализбар, - но не вижу большой беды в том, чтобы научиться им раньше на несколько зим. Пускай Ушедшие - не самое популярное направление, но для чего-то ведь эти книги хранят в библиотеке?
- Д-да, хранят, - голос Олле стал мурлыкающим, как у кошки. - Но детям не выдают. Знаешь, почему?
- Они довольно сложные, - пожал плечами Ализбар. - И часто используют магию крови.
- О, да. Магия крови. Очень немногие жители холмов её изучают. Но вовсе не для того, чтобы когда-нибудь применять.
- Для чего тогда? - смутное предчувствие ответа витало уже вокруг Ализбара, окутанное плотным облаком тревоги.
Олли театрально улыбнулся, продемонстрировав длинные клыки.