И «я-там» положила трубку, «я-тут» слушала короткие гудки. Откуда-то донесся звук приближающегося поезда. Я завертела головой – ну конечно! Вот же спуск под землю. Бодрой рысью я рванула к эскалатору. И на этом закончилось все мало-мальски нормальное, что фрагментарно еще присутствовало в моей «молодой и ярко цветущей» жизни. Вместо ленты эскалатора был длинный крутой спуск (детская горка невообразимых размеров), вверху которого торчало нечто, напоминающее детские санки. Я подошла ближе. На стене висела инструкция для пользователей девайса. Надо было сесть в санки, уложить на колени кладь и нажать пимпочку под сиденьем. И отступать некуда – уже Москва. Взгромоздясь в санки, пристроив рюкзак на торчащие под немыслимым углом колени, я стала нащупывать обещанную кнопку. Тут снова раздалось басовое мявканье и давешний рыжий котяра увесисто вспрыгнул на рюкзак. Пальцы нащупали кнопку, и я, не успев турнуть с колен наглеца, рванула с низкого старта вниз. Метрополитеновские фонари стремительно замелькали и сменились чадящими факелами, приближался конец пути. Санки резко остановились, кошака метнуло метра на два вперед, где он и приземлился с негодующим ором и фырканьем. Меня приложило носом в рюкзак. Сноп разноцветных искр окрасил интерьер подземелья.
– Здр-р-р-ра, – сквозь выступившие слезы удалось рассмотреть крупного пса… или волка? – пожалуй, все-таки волка, сидящего неподалеку от места приземления кота.
Как только я собралась высказаться по поводу принудительного бобслея, шизофренических бесед со своим альтер-эго, наглых кошаков и приветливых волков, – около последнего появился Кодя. Я захлопнула рот, досчитала до трех и вежливо поинтересовалась:
– И что тут происходит?
– Да ничего вроде бы. Все как обычно.
– С каких пор эскалаторы в метро заменили горками? Где все люди? Где я, в конце концов?
– По порядку отвечать? – поинтересовался непривычно хмурый Кодя.
– Как хочешь!
– Угу. Тогда бегом. Сейчас электричка отправится. Поторапливайся. – Гном, прихрамывая, пошел куда-то вперед и влево.
Я кое-как расплела ноги и выбралась из санок. Немедленно подошел кот и, утробно мурлыкнув, сильно толкнулся лбом в колено. «Что тебе надо, добрая животная» – уныло подумала я, пристраивая рюкзак на плечи и подпрыгивая на месте.
– Можнооо мнее поооойтиии с тоообооой?
Окружающую действительность опять перекосило. Разговаривает. Кот. Со мной разговаривает кот. К доктору, к психиатру! Стройными рядами и колоннами.
– Мрррррааауммм… моооожнооооау?
– На фига? – спросила я, торопливо стремясь вслед за Кодей.
Кот на ходу исхитрился еще раз боднуть меня ведерной башкой в колено.
– Пригаааажууусь…
– Как хочешь. Нужны проблемы? – Вперед! И ни в чем себе не отказывай.
– Мррраааааум, – радостно взвыл кошак.
– Эй! Быстрее шевелите лапами! – крикнул гном.
– Слышишь? Наддай, рыжий. Тебя как кличут, сиротка? – Ну вот и я говорю с котом. Впрочем, это как раз нормально.
Кот легко перешел в галоп.
– Ммитюнюшкой маамау зваала.
– Митюнюшка. Чтоб тебе стало дивно…
Слева стояла электричка. Кодя открыл дверь вагона, и мы с Митюнюшкой влетели внутрь. Гном вошел следом, хлопнул дверью. Электричка тронулась. Я огляделась. Мягкие сиденья в вагоне располагались как в электричке – спиной к спине. Какие-то туманные облака висели над несколькими местами.
– Кодя, а что это? – шепотом спросила я.
– Пассажиры. Они не хотят, чтобы их видели. – Гном уселся на свободное место, похлопав ладонью рядом. – Садись, Кап. Ехать долго, поговорить успеем.
Кот немедленно вспрыгнул на сиденье напротив и принялся истово вылизываться.
– Долго – это сколько?
– Часов шесть.
– Кодя, а куда мы едем, ну в смысле территории?
– Эт как?
– Ну… область какая?
– Область? Область внутренняя, глубокая. Поверь, где – это не самое главное. Главное – быстро. В Пристанях, – я вздрогнула, – будем до заката. Ты чего?
– Ничего. Там – море?
– Ну да. И море, и маяк, и все дела.
– Кодя, как пропали дети? Сколько детей? Когда?
– Четверо. Всех видели где-то к северу от поселка. В том направлении находится дверь. Поэтому, есть надежда, что они живы и находятся в вашем мире. Про ребенка марвинов…
– Ребенок у них точно пропал.
– Угу. Но про него сказать ничего не могу. Марвины мало общаются с нами. Дверь перестала открываться полтора года назад.
– А как ты попал в мой мир? Ну, если дверь не работает?
Гном заерзал.
– Мне помогли…
– Кто? Как?
– Есть переводчики…
– Чего? Причем тут переводчики?
– Они переводят из мира в мир, им не нужны двери.
– Угу. Понятно. А вы не пытались разобраться, почему перестала работать дверь?
Кодя только вздохнул.
– А почему дверь может перестать работать, вы же знаете?
Гном пожал плечами, и что-то невнятно промычал.
– А чего кот за мной увязался? – вдруг брякнула я. Митюнюшка обиженно фыркнул, попытался развернуться к нам спиной, но увесистый апельсиновый зад соскальзывал с сиденья, и ему пришлось ограничиться оскорбленным прищуриванием.
– Да он уж полгода пытается домой вернуться. Только его никто с собой не берет.
– Почему?
– Сам ушел. Тайком. В щелку проскочил. Помыкался, поскитался, а теперь вот домой захотел. Так ведь? – Кодя ловко цапнул кота за большое ухо.
– Мннннууу тааак! Оооосооозннааааал, раааскаааялся… – загнусил тот.
– Ага. Осознал. Как же! Сколь ты чудес наворочал по Москве? А? Кто в Сокольниках полпарка деревьев повалил? Кто сторожевого пса в Николоямском напугал так, что он по сю пору из дому не выходит, от котят шарахается? Кто скамейки в Нескучном изгрыз в кружевную вязь? Кто ночью в Выхино с крыши метро орал непотребно, обожравшись ворованной валерьянкой? От кого спасатели МЧС в том же Выхине бежали, бросив служебную машину? Кто пытался откусить опору Останкинской башни? Кто в Елисеевском сливки и сметану нагло тырил? Кто на Тихвинском рынке взломал холодильник у продавца Семиногова и все сардельки сожрал? И это среди бела дня! Эх, Тюня, Тюня! Бегемот ты, а не Митюнюшка. Тьфу.
– Даааа?! – обиженно взвыл нью-Бегемот. – А кто крыс в Мытищах вывел?
– Крыс вывел? – прошипел Кодя. – Ты их сначала в зоопарк привел, бесчинствовал с ними ночь напролет. Вся Пресня на ушах стояла! А уж под утро ты их выводить начал! И куда ты их вывел? В Южное Бутово? С песнями и танцами через всю Москву? Все. Хватит. Не испытывай мое терпенье, оглоед!
Я перестала шевелиться и только переводила взгляд с кота на гнома и обратно. Как говаривал один юморист-затейник: «Публика неистовствовала». Неизгладимое впечатление произвела попытка кота причинить увечье Останкинской башне.
– Дорогие мои, – попыталась я отвлечь гнома от кота. – А куда делся волк?
В обрушившейся тишине стало слышно, как Кодя клацнул зубами, и громко сглотнул. Шерсть на загривке у Тюни поднялась дыбом. Роскошное зрелище…
– Что не так?
– Какой такой волк? – осторожно поинтересовался гном.
Здрас-с-с-сьте. Новое дело.
– Около которого ты появился, когда мы на перрон спустились. – Ответила я и поперхнулась, увидев, как у гнома отвисла бородатая челюсть. – Ты волков, что ли боишься?
– Какой волк? Как он выглядел?
– Ну, большой такой. Уши, лапы, хвост. Почти черный. Или темно-серый, с рыжим подпалом, грудь светлая… Он сказал что-то вроде «здра».
Кодя задумчиво скреб в бороде.
– Переводчик это.
– Ааа. С французского на нижегородский? Многое объясняет. А как кот сбежал от вас? Кодя, не темни…
– Некоторые звери… звери некоторые… Могут ходить без помощи переводчиков.
– Угу. А почему эти некоторые звери не могут потом вернуться? Почему необходимо, чтоб их кто-то проводил?
– Не так чтоб проводил. Переводчик образует вокруг себя тоннель, по которому могут проходить другие… всякие… Чем сильнее, опытнее переводчик, тем тоннель больше и тем дольше он может продержаться.
– Кодя… – начала я было.
– Я проскочил в тоннель, который держал ворон, – тихо сказал кот, и накрыл лапами морду.
– Монти? – в изумлении воскликнул Кодя. Помолчал пару секунд, набирая воздуха и чувством выдохнул: – Вот же паразит! Как же ты мог подставить Монти?
Кот прижал уши и забился в угол. Рыжая тушка конвульсивно сокращалась в пароксизме стыда.
– Ворон, говоришь…
– Говорю. И что?
– Да так, думаю.
5.
– Кодя, а как у меня получилось попасть на ваш вокзал? Я же пошла по перрону…
– Да не наш это вокзал. Это перепутье. А тебя Монти встречал. Он тоннель открыл прямо по перрону. Ты прошла, даже ничего не заметила.
– Была странная волна теплого воздуха. Мне показалось, что это из вокзала принесло.
– Угу… я и говорю – Монти. – Гном вынул из-за сиденья желтоватый металлический лист и уложил его рядом с Тюней, бесцеремонно отодвинув того в сторонку, потом порылся по карманам, шустро набрал пригоршню мелкого деревянного мусора и сложил его аккуратной горкой посреди листа.
– Кодя, а волк?
– Чего – волк?
– Что делал волк возле электрички?
– Откуда я знаю? – гном дернул носом.
– Кодя, ты темнишь.
– Ну, не знаю я, – он посмотрел на меня честными голубыми глазищами. Слишком честными.
– Кодя, кого переводил волк? – Собеседник мой увлеченно хлопал себя по карманам и делал вид, что не слышит моего противного настойчивого голоса. – Ммммм? Кого переводил волк?
– Правды сильно хочешь, да? – устало спросил гном. Я согласно кивнула. – Ты – двенадцатая. И самая беспокойная.
– А? В каком смысле?.. – но мне что-то расхотелось слышать ответ.
– Ты двенадцатая «ты», которую мы пытаемся… кхе…
– …использовать? Называй вещи своими именами.
– Ну…
– Кодь, я не в претензии. Просто хотелось бы понимать, куда я лезу. Имею право?
– Ну, имеешь. Одна «ты» не поехала. Одиннадцать ничего не смогли сделать. Десять… Одиннадцатая смогла. Она что-то поняла про дверь. Мы думаем, что у нее получилось добраться до марвинов. Она… она такая… – Кодя отвернулся и стал внимательно смотреть в окно. – Три месяца от нее нет вестей. Монти сказал, что видел тело недалеко от двери, со стороны Круглого леса. Но туда даже марвины редко заходят. Только волосы у нее белые. А по одежке – она. И рюкзак ее. И лесовичка видела. Только она прозрачная была. Требовала, чтоб мы еще раз попытались, чтоб привезли тебя. Сказала, что и как нам делать. Я поехал за тобой. Ты – последняя. Больше нам Дару искать негде.
Меня передернуло. Говорить расхотелось.
– Что ты делаешь?
– Костер мне нужен, – пробурчал он в ответ.
Тюня резво соскочил с места и сел на пол, навалившись толстым боком мне на ногу.
Над кучечкой дров появилась странная металлическая конструкция, через минуту в ней возникло нечто, похожее на котелок, только без ручки. Деревяшки взялись огнем. Неведомо откуда взявшаяся в котелке вода закипела. Гном, бурча и вздыхая, все рылся в карманах, и бросал в котелок извлекаемое – пучки сухой травы, несколько перьев, какой-то порошок, похожий на сухую глину, мелкие косточки, нечто, подозрительно напоминающее сушеные лапки мелкой рептилии. В довершение он повертел в руках большой сосуд с мутноватой синей жидкостью, обнюхал пробку, неодобрительно хмыкнул и засунул его обратно в карман.
Тюня нервно почесывался. Я наблюдала. Кодя глянул на нас исподлобья и все-таки объяснил:
– Ногу я поранил. Плохо поранил. Надо лекарство приложить. До дома не дотерплю.
– А чего молчал-то? – попыталась я возмутиться.
– А чего говорить? Думал, что заживет, ан нет, болит все шибче.
– Давай-ка, показывай.
Гном, порозовев с носа, нерешительно взялся за штаны.
– Ну!
– Ай, неловко как-то…
– Да ёлки зеленые, что ж такое? Экий застенчивый. Так, хромал ты на левую ногу…
Я стянула с него валенок (в нос шибануло портянками) и рванула штанину по шву. Кодя только сокрушенно прихрюкнул. Поздно, друг мой, поздно. Рана была чуть ниже колена, сзади. И очень, очень нехороша – икра, покрытая густыми рыжеватыми волосиками, покраснела и сильно распухла. Нет, ну вы подумайте – даже не перевязал!
– Маооо, – я обернулась. Кот, изо всех силенок вытягивая шею, держал в зубах мой рюкзак. Желтые глазюки разъезжались к ушам.
– Спасибо, – порывшись, я нашла маленькую бутылочку со спиртом и бинт.
Кодя повел породистым носом:
– Это что у тебя?
– Спирт медицинский, а что?
– Ничто. В голову шибает.
– Не то слово. Еще как шибает, – я осторожно чистила края раны. Кодя тихонько кряхтел. Нехорошая рана, нехорошая… Зубами, что ли рвали? – А варево твое прикладывать горячим?
– Ага, холодное дольше действует, – задушено просипел гном.
– Так где ты так поранился?
– Да сам виноват… Охх! Девка эта, с паровоза… словила меня на вокзале… Аааааай!! Я – бежать, а она за ногу когтями… А что там на этих когтях… Охх… Кусок вырвала. Кровищи было… Ааааххххооо…
– Что ж ты молчал?!
– А чего орать-то… Ай!
– Митюня, а найди мне кусок клеенки или пергамента, – кот озадаченно глянул на меня, но спорить не решился. Пока я отматывала бинт и накладывала на него густое горячее варево, Тюня притащил лист вощеной бумаги и вопросительно мявкнул.
– Ага, хорошо, – приложила к очищенной ране бинт с мазью, накрыла бумагой, и плотно забинтовала ногу. – Ну? Как? – Кодя только блаженно жмурился. – Давай я помогу тебе штанину вокруг ноги обмотать?
– Ерунда… – и одним небрежным движением пальцев он вернул одежке целостность.
– Гм…
– Я тебя научу. Потом. А сейчас я посплю малость, ладно? – И Кодя, привалившись к мягкой спинке, засопел.
А что с кострищем делать? Не успела я додумать мысль, как оно пропало… то есть растворилось бесследно в воздухе. Это просто белая горячка какая-то!
В вагоне стали слышны голоса. Я осмотрелась. Туманностей как не бывало. А жаль. Лучше бы как-то постепенно… по одному бы они проявлялись. Первым, кого я увидела, был волк. Серый, классический. Он сидел, вывалив розовый язык из сахарно-зубастой пасти, и одобрительно улыбался. Очень красивая барышня с высокими заостренными ушами и кожей светло-зеленого цвета улыбнулась и помахала ладошкой. Пара гномов, упитанных, розовощеких и застенчивых. Кто-то, с коричневой морщинистой кожей и рыже-зелеными глазами, улыбался из конца вагона. Несколько маленьких полупрозрачных крылатых существ, тонко щебеча и вскрикивая, порхали вокруг. А через проход, непринужденно закинув лапу на лапу, сидел белый медведь.
Меня опять как-то замутило, голова немилосердно закружилась. Этого не может быть, потому что быть этого не может ни-ког-да. Зигмунд, Зигмунд, что ты скажешь? Или правильнее будет воззвать к Проппу? На плече стало тепло, и тонкий голос прошелестел в ухо:
– Ты все правильно сделала! Ты – наша, наша! Мы это знали, знали!
Я осторожно повернула голову и скосила глаза. Голубовато-изумрудное хлопало крошечными крылышками, попискивало и смеялось, прыгая на моем плече.
– Вы кто? – обреченно спросила я.
– Мы – мокрости! Мы живем в воде, в дожде, в снегу! Наша кровь – вода, наши слова – вода! Мы сами – вода! Самая чистая вода! – И оно, мазнув по щеке теплым влажным крылышком, порскнуло к потолку и там зашуршало, защебетало, зачирикало.
Медведь тяжело приподнялся и пересел на сиденье напротив. Тюня сдавленно хрюкнул и, раздирая мне джинсы, забился в ноги.
– Кха-кха… Тарасом Прокопьевичем меня кличут, – густым сочным басом проговорил белый гигант, неодобрительно покосившись на кота.
– Оооооочень приятно. А меня…
– А как же! – рявкнул Тарас Прокопьевич, – Дара. Премного наслышаны о тебе!
– А-а-ага, – в голове привычно помутилось.
– К нам, стало быть?
– Ааааауууугу. Да. Да, дела у вас. У меня… У нас… Ну… – ну, не привыкла я к говорящим медведям!
Медведь обвис мордой и кивнул:
– Да, да. Беды у нас… – и, похлопав меня по плечу, вернулся на свое место.