Эндж хмыкнул, погружаясь в невесёлые думы. До смерти надоевшее парчовое платье Ксавьер бросил ему на голову и облачился в довольно элегантный охотничий костюм из оленьей кожи.
— Трактирщик не признает в тебе принцессу, детка, — прокомментировал Ангел его чудесное преображение. — Не боишься, что страуса не отдаст?
— Ерунда, у меня девчачье лицо.
— Смазливое – да. Но не девчачье.
— За своим следи.
— Не огрызайся на каждое слово.
— А не то что?
— Что?
— А что?!
Они уже стояли вплотную друг к другу, раскрасневшиеся, последние реплики от накала страстей заставили голоса повыситься, а затем охрипнуть. Златовлас поднял кулаки. Чёрный Берет поймал его худенькие руки в свои, перехватил за острые локти. Притянул ещё ближе к себе. Шумное дыхание разгневанного принца способно было помутнить и более зрелое и уравновешенное сознание.
— Что ты делаешь…
— Целую тебя, не ясно, что ли?
— Какого хрена, мы же расстались!
— Не ругайся нехорошими словами, ты же аристократ.
— Да пошёл ты, отпусти меня!
— Я лишил тебя невинности. Как честный человек, я должен теперь…
— Ты лишил мой зад невинности и, как двуличный негодяй, просто оставь меня теперь в покое. Гордиться тебе точно нечем, это не подвиг. Жаловаться я никому не собираюсь, просто сохрани эту позорную тайну, она должна остаться между нами.
— И всё?!
— Всё, — Ксавьер насмешливо провёл пальцем по его раскрытым в шоке губам. — Я не девушка… сюрприз, да? Котик мой. Личная трагедия, разбитая жизнь, сопли, в три ряда намотанные на кулак? Чушь какая. Небольшой опыт, даже не очень горький. Спасибо, что вёл себя не как пьяный тюлень на брачных игрищах, а чуточку помягче, я буду иметь в виду на случай недотраха. И обещаю вспоминать тебя всякий раз, когда кому-то достанет наглости положить похотливую граблю мне на бедро.
— Но… ещё вчера! Ты таким не был!
— Знаю. Видимо, что-то случилось. Ты случился, — Ксавьер сел на край постели и скинул сапоги. — Ты что-то собирался о своей банде музыкантов рассказать, помнишь?
— Они деревенские. Я знаю, саму деревню ты не заметил, она начинается за нашим огородом, западнее опушки, а мы с матушкой на самом отшибе живём. В общем, вся группа – мои друзья с детства, вместе росли. Но один – пришлый. Он выглядит не так, как все, он…
— Ты о коте? Да, я видел его на сцене с вами, смотрелся просто феерично. Как он умудряется попадать лапами по нужным клавишам? Когти не мешают?
— Нет, — нетерпеливо отрезал Эндж. — Я не об Антонио. Я о барабанщике. Его зовут Дезерэтт. Никто не знает, откуда он пришёл. Он брался за любую работу, в межсезонье и летом, платили мало, иногда денег и вовсе не было, но он не роптал, а продолжал косить сено, выгонять скот на чахлые пастбища и убирать урожай. Мало-помалу все к нему привыкли. Мне было четыре года, когда он пришлёпал, босой, оборванный и чёрный от пепла, на опушку Холи Вуда. Сказал старейшине, что спасся из грандиозного пожара, прыгал с отвесной стены какой-то крепости, башкой тогда ударился сильно, фамилию свою забыл и всё прочее. Мы его пожалели и приютили. Он построил себе хижину на другом краю посёлка, да и жил в ней, один жил, баб никогда не водил. Прошло почти тринадцать лет. Я вырос, выучился игре на разных инструментах, начал петь, собрал группу… и Дэз пришёл ко мне барабанить.
— Ну и? Что в этом особенного?
— Да то! Что за тринадцать лет он ни капли не изменился! Как был двухметровым шкафом с красным хаером, так и остался. Ни единой морщинки, ни седой волосинки, все зубы на месте, здоров как бык!
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Ну извини. Я всю жизнь помалкивал в тряпочку. Мне… мне просто не с кем было поделиться. Никто как будто не замечал, что с Дэзом не происходит ровно никаких метаморфоз. Старейшина помер, мир его костям, поветрия всякие ходили, овцы мёрли как мухи, потом была эпидемия оспы, мы похоронили мою родную тётку… а Дезерэтт помогал гробовщику, могилы копал. На нём сроду не появлялось царапин или синяков, ни один комар его не кусал, ни шрама, ни оспинки.
— Вы близко сдружились?
— Недостаточно близко, раз он не поделился со мной секретами. То есть… — Энджи немного помолчал, глядя в насмешливые зелёные глаза королевского сына, — я собой всегда был занят больше, чем кем-то другим. Не спросил его ни разу, не проявил участие.
— А теперь ты изменился, значит? Из-за меня? Да полно врать, Ангел.
— До захода солнца я возвращаюсь в деревню. И засыплю его вопросами. Ты бы проверил, если бы уезжал со мной, но тебе в другую сторону.
— Хотел бы я посмотреть, как ты его будешь пытать своим любопытством. Заинтриговал ты меня своим вечно молодым другом. А может, он сам дьявол?
— Дьявол, доящий в четыре утра корову? Дьявол, прищепляющий молодые яблони? Дьявол, несущий на плечах до чана с водой новорождённого ягнёнка? Дьявол, убирающий за поросятами дерьмо? Что-то дьявол в филантропию подался. У него не все дома должны быть в таком случае.
— Ты же сам сказал, он когда-то головой очень ударился. Ну а вдруг?..
— Значит, тебе интересно?
— Не старайся. Мы не помиримся.
— Я хотя бы попытаюсь.
— Ты ещё о своём друге?
— Нет, я говорю о нас.
— Нет никаких «нас», Энджи. Если ты не против, я посплю. И тебе того же советую.
*
Они проснулись на закате одновременно, оттого что замёрзли. Ветхие одеяла валялись на полу, по-прежнему затыкая щели, укрываться ими они оба побрезговали. Корзину с деньгами и другими ценностями Ангел втиснул между стеной и спинкой кровати, её пропажу во сне он, однако, вряд ли бы заметил, но никто к ним не врывался и не грабил. Зато холодно было так, что зуб на зуб не попадал.
— Камина, разумеется, нет, — проворчал Ксавьер, сжимаясь в клубок и кутаясь в собственные руки. На нём была одна ночная сорочка (очередной трофей из бездонного сундука), тонкая и бесполезная, но заставить потомка королей спать в одежде было не легче, чем выдать замуж сорокалетнего трансвестита. — Признайся, ты в сговоре с погодой? Чтобы был предлог обнять меня и греть?
— Я продрог не меньше тебя, — процедил Ангел сквозь зубы. Он лежал в бессменном голубом платье, только чепец сорвал и ботинки расшнуровал. — И у меня в мыслях не было приставать к тому, кто четырежды меня отфутболил.
— Правда?
— Сырные гномы, ну конечно нет! Круглые сутки только и думаю, что о твоей натёртой кремами и гелями коже, от её запаха голова кругом идёт. А ещё ключицы… Ты такой худенький, а они так выпирают…
— Придурок фетиширующий, — Принц повернулся на бок, улёгшись к нему лицом к лицу. — Долго ещё ждать?
— Чего?
— Обнимай меня! Только из платья вынься, оно не гигиеничное.
— Утром стирали ведь.
— Ты хочешь меня всего облапать или где?!
Вывернутое наизнанку платье ракетой улетело на кресло, соседствовать с дорогим парчовым нарядом, а Ангел резко сел и притянул Златовласа на свои бедра.
— М-м, — Ксавьер выгнулся, обхватывая вчерашнего любовника за шею. — В глаза мне смотри.
— Как ты можешь… — страдальчески прошептал Чёрный Берет, — любить меня и прогонять? Разве это не садизм? Я фактически твой пленник, хоть верёвки из меня вей…
— Но ты не любишь меня, — отпарировал Кси сладким жестоким голосом. — Ты любишь потрахаться. Любуешься собой, раздуваешься от гордости, что высокородный аристократ проявил к тебе слабость. Ты не способен полюбить кого-то в ответ. Зачем ты мне такой нужен?
— Я ещё молод, я… А если я исправлюсь?
— Ты предлагаешь мне ждать? Очень смешно. Ты сам знаешь, я рассказал тебе эту историю: в восемнадцать я умру. Тебе стоит подыскать пассию хотя бы с пятилетней гарантией и тренироваться любить на ней.
— А что если… я неисправим в целом? Но буду другим только для тебя? Что если ты станешь кем-то особенным, человеком, рядом с которым я не такой… ублюдок, — он разорвал зрительный контакт, не выдержав холодного скепсиса в глазах Принца. — И я спасу тебя от смерти. Найду способ.
— Ну и что потом? Я наследник престола, а ты безродный олух. Деревенский музыкант. Хочешь быть моим наложником? Заключённым моей спальни, которому на людях стыдно показаться? У нас хороший секс, не спорю, но после того как я докажу родителям, что я принц, а не принцесса, заморскую принцессу в пару мне худо-бедно подыщут, — Ксавьер дёрнул кончиком губ. Его длинные белоснежные ноги крепко сомкнулись вокруг талии Чёрного Берета. — Предлагаешь после женитьбы прятать тебя в гардеробной? Или под брачным ложем? Жить под страхом разоблачения? Пить? Жрать кровоточащим носом кокаин? Ты от такого счастья сыграешь в ящик ещё раньше, чем я. А если нет – вздёрнут на виселице. С гомосеками в Дримленде разговор короткий.
— Почему ты всё распланировал за меня? Решил всё сам, заранее приговорил нас к смерти или унынию… — Энджи осторожно коснулся в поцелуе его груди. Ксавьер был покрыт гусиной кожей, всё ещё слишком озябший, слишком холодный и отстранённый в своих формулах недалёкого будущего. — Иди ко мне. Иди поближе.
Вдвоём они опустились на жёсткую подушку, Ангел задрал мешавшую сорочку, прижимаясь к нему всем телом. С жаром выдохнул в шею несколько раз, руками растёр королевские бока, талию и бедра, как следует вминая своё тепло пальцами.
— Не уезжай один, пожалуйста, — попросил он тихо, когда синевато-белые губы Ксавьера немножко порозовели. — Не бросай меня.
— Вернись к матушке. Объяснись с ней. Открой, что ты мужчина, ну ёлы-палы. Узнай историю Дезерэтта. Достучись до его души, распахни свою, если у вас настоящая дружба, а не пустые посиделки за кружкой эля. И потом можешь показаться в Дримленде со своей донельзя красивой наглой рожей, чтобы пересказать мне всё. Можешь и самого Дэза привезти, если он согласится. Я представлю его при дворе.
— А меня?
— А тебя не представлю, размечтался, — принц приподнял голову, в очередной раз изучая молящие синие глаза. Дерзость, похоть, вынужденная покорность хитрого изворотливого ума… всё в них смешалось в один ядрёный коктейль. Но появилось и что-то новенькое. Что-то похожее на боль. Тупую, мучительную… Ксавьер поймал себя на взволнованном шёпоте с придыханием. — Тебя я себе оставлю. Никому не покажу. Ты будешь моим висельником, Ангел. Или ничьим.
========== Глава 10 ==========
| Часть 2 |
X
Фонари на заборе не горели, окна тоже напугали чернотой. Не двор, а пустырь, все инструменты убраны в сарай, даже старый совок для сгоревших углей не валялся на своём законном месте – у кострища. Ангел спешился, привязал страусиху к деревянному околышу возле калитки, потрепал животное по взмыленной шее и прошептал:
— Я скоро вернусь. Принесу тебе воды и каши. Будешь кашу? Вряд ли откажешься.
Запасной ключ лежал в ямке под крыльцом, дверь отперлась неслышно. Правда, в кухонном коридорчике предательски скрипнула половица, но на это уже было плевать: на верхнем этаже кто-то рыдал, выводя длинные носовые рулады и громко всхлипывая в паузах между вздохами.
— Мама! — Чёрный Берет бросился стремглав в её чердачную каморку. Катрина лежала на полу, упершись руками на спальный тюфяк, в скрюченных пальцах виднелась мокрая и мятая-перемятая прощальная записка, наспех нацарапанная Ангелом утром. При появлении сына женщина даже голову не подняла. — Мам? Ну вафельные же феи… — поборов досаду, он изменил голос на привычный, писклявый. — Мам! Я домой вернулась, мам!
— Шапочка? Детка моя…
Если бы Ангел был сладкой дочуркой, он точно бы пошатнулся и упал под весом прыгнувшей на него матери. Но Катрина удержалась в его объятьях – и даже не заметила на его мужественном подбородке двухдневную щетину.
— Мам, не плачь, я же здесь, всё хорошо.
— Где же ты пропадала весь день?! Напугала меня до спонтанной уборки. Я даже погреб выдраила.
— Прости. Я не сегодня убегу, а завтра. Я перепутала в записке даты.
— Так где ты была? Ты бабушку навестила?
— Да… Видишь ли…
— Она здорова? Лекарство помогло?
— И да, и нет. Видишь ли, мама… она умерла. Её Волк съел.
— Что? Какой волк?
— Серый, мам. Серый Волк. Нет-нет-нет! — он отобрал у заметавшейся матери жакет и шляпку. Крепко схватил её, впадающую в новую истерику, за грудки и встряхнул. — Не надо туда идти, тебе не нужно это видеть. Там столько кровищи было… Волк, понимаешь… прогрыз бабулю насквозь. Прибывшие по моей птицеграмме полисмены угрохали целую бочку кока-колы, пока кровь отмывали. И задержался я, потому что, ну… пока протоколы составили, улики собрали, я на кучу вопросов ответил… ответила! И похорон не будет пока, бабушкины останки проходят как вещественные доказательства. Ты не плачь, пожалуйста. Вот, выпей вискаря с содовой. Волка обязательно поймают! Он же преступник. Преступников всегда ловят. Полицейские кареты весь Лес прочёсывают. Вот…
— Но ты дома, в безопасности, и это главное, — Катрина выронила шляпку, подхватывая стаканчик с виски, и прижала к глазам мокрый насквозь платок. — Я так волновалась… Четыре пирога испекла, три съела, один подгорел. Ты голодна? Устала очень, наверное.
— Не голодна, но спать хочу. Тебе тоже надо поспать. Давай, ложись, мам. Я буду внизу, как обычно. Не бойся, среди ночи никуда не убегу.
— Обещаешь?
— Слово дочери! Дай поцелую… Сладких снов!
Чёрный Берет бегом спустился по лестнице, заперся у себя в комнате, переоделся и посидел немного за письменным столом, вслушиваясь в скрипы и шорохи домика. Когда всё более-менее утихло, он поднял вверх подвижную часть рамы и вылез в окно.
— Слово дочернее твёрдо и нерушимо, — прокомментировал он свою вылазку, крадучись перебегая от изгороди к изгороди. — Вот только нет никакой дочери, прости, маман, промашка вышла.
Минут за семь, обогнув кукурузное поле, он добрался до самой западной точки посёлка – глинобитной хижины с единственным окошком и низенькой дверью. Стекло стоило слишком дорого, поэтому окошко было затянуто промасленной бумагой.
— Псс. Дэз? Псс! Проснись. Эй… Малыш. Пупсик! Как ты там ещё не любишь, чтоб тебя называли…
Дверка бесшумно приоткрылась, из-за неё высунулась огромная лапища, которая с высокой точностью сориентировалась в пространстве над грядками моркови и прикрыла Ангелу рот. Вторая лапища легла на талию незваного гостя и втащила его в хижину. Дверка невозмутимо захлопнулась.
— Ну? — Дэз встал, пригнувшись (потолок его хижины предполагал либо сидение, либо лежание), зажёг огарок свечи и поставил на единственный табурет. Заспанным барабанщик не выглядел, только жутко нечёсаным, будто волосы лет двести не здоровались с гребнем и почти свалялись из немодных колтунов в супермодные дреды. — Что за сюрпризы среди ночи? Я думал, ты уже границу Дримленда пересёк, таможенников соблазнив.
— Ты совсем не рад меня видеть?
— Рад. Просто подтормаживаю, не знаю, как реагировать. Я намеревался начинать скучать по тебе примерно послезавтра. Или третьего дня.
— Дэз…
— Ну ладно, ладно. Ты начертал нам по-японски прощальный знак неровно и забыл проверочный крючок с ударением, видать, спешил очень, иероглифически по новым правилам он означал, что ты… то ли умер, то ли эмигрировал. В общем, мы на поминках старались поменьше пить и побольше шутить, вдруг перепутали всё. А Ману чуть новую гитару не утопил. Увлёкся слегка.
— Дэз!
— Да я серьёзен! Серьёзнее некуда. Ну вот что ты хочешь услышать? Я обиделся, потому что ты накануне ни слова не сказал о побеге. Ещё я корил себя, что мы мало на полуночном бревне тусили, не все звезды досмотрели, восточный и южный горизонты остались не расчерченными. И что ты… так и не признался мне, что спишь иногда с бабами, но никакой радости они тебе не доставляют. Скучные потому что и брезгливые. На минет их вечно уламывать надо.
— Дэз, а мы были близки?
— Кто «мы»?
— Ты. Со мной. Ты и я. Не в смысле, не в том… Не для секса. По дружбе.
— Мне всегда этого хотелось, а что? Ты не особо подпускал к самой мякотке кого-то, только к шкурке, к телу. Ебля, и ничего серьёзного. Я тебя понимаю. Чтоб не было потом мучительно больно.