— Уле! Он невинный совсем.
— Ты упоминал, что ему какой-то парнишка в общественном месте минет сделал. И что Шин в постель к тебе нагишом преспокойно полез, спал себе в обнимку и не краснел. Ты мог в любой момент дотянуться и облапать его спелый банан с орешками. Мог покувыркаться не хуже, чем с Котом — если б не витал в ванильных облаках. Всё ещё уверен, что он чист как младенец?
Не уверен. И возразить мне нечего. Но пока Шинни был рядом, безмятежный и ясноглазый, просто не верилось, что ему хотелось чего-то настолько неромантичного. И даже когда я сам был во власти похотливых демонов — разве мог допустить мысль о непристойном влезании в его попу? Я знаю, что был пьян в хламину, дым и щепки и что в похожем состоянии я впервые переспал с Кисо. И ни фига тогда не было стыдно, несмотря на грязь и аморальность. Или было?.. Я запутался и хочу подумать о чём-нибудь более приятном. Мне всё равно не удастся избавиться от двойных стандартов и перестать быть милашкой с одними и мудаком — с другими.
Приехали. Уле шныряет по кладбищу как у себя дома, ориентируется, будто сам тут лет десять назад был похоронен. Я озираюсь в поисках мелких немецких детишек, ряженых в чёрное, но вдоль ровно подстриженных аллей только воробьи прыгают. Не мрачно у них тут, не заросло всё и не оплелось паутиной, не готическая атмосфера, короче, нифига не располагающая к молитвам Сатане, как например, в колоритных фильмах Бёртона. Надо было нам какое-нибудь старое заброшенное кладбище выбирать, чтоб сквозь сорняки не продраться было, чтоб сердце в пятки, чтоб бурелом под ногами, чтоб от внезапного завывания ветра мамочку звать хотелось, чтоб…
А где Уле?
Уле, бля! Взял и пропал на ровном месте! Тут же спрятаться негде, абсолютно лысая благоустроенная площадка! Ярко горящие фонари, ухоженные могилки, красивые цветочки, зелёный газон и белые таблички. И как можно было посреди этого некрофильского рая бесследно испариться? За считанные секунды… Неужели грибов переел и рухнул где-то тихонько без чувств, экстремал недорезанный? Настолько эффектно свалить в качель даже у Копперфильда не получалось.
— Бон! Бо-он, ёбаный ты в рот, Машина!
Охренеть. Ни ответа ни привета. Во все стороны гробы, дорожки, кресты и камни торчат, три далёких дерева за поворотом к центру кладбища, метрах в ста, не меньше, и я — четвёртым деревом, озверевшим и глазастым. Пялюсь, медленно и беззвучно поворачиваясь, чтобы уловить малейшее движение. Если кто-то шевельнётся, пусть только попробует вскочить или проползти мимо меня незаметно. Убью. И похороню на месте, уже окончательно.
Шевеление заметил. Не то, правда, которое хотел. На параллельной дорожке дюжина чёрных полукруглых надгробий, и на одном — контрастно белый лист. Полетел было по ветру, но я поймал. Бумажка оказалась обычным рекламным проспектом: магазин сувениров “Kannewelt”, уникальные вазы и кувшины, декоративные изделия из цветной глины под заказ, телефончик, адрес в Берлине. Никаких маркировок и дополнительных надписей нет, но понимаю, что проспект — для меня, оставлен нарочно. Грёбаные подростковые игры в «найди и принеси». И Уле как сквозь землю провалился. И сатанистов нет, дошло уже, что и не было их тут никогда, а чья-то очень хитрая задница сочинила их предлогом, чтобы… ну, как минимум выманить меня из отеля. А вот зачем — предстоит ещё узнать. И во второй раз за отпуск я спрашиваю — нахрена я красился?! С люминесцентными тенями битый час провозились, с балахонами… Ох, чую, чьей-то жопе скоро не поздоровится, даже целая банка вазелина не спасёт.
Обратно в город ехать было невесело. Абонент Уман предсказуемо находился в полной отключке, набирать Кота я не стал принципиально, а жаловаться Эмилю — рано. Я взрослый мальчик, уж как-нибудь разберусь с творящимся дурдомом. И ехать ни в какую глиняную лавчонку не буду по тупому приглашению.
Сорок пять минут спустя я тем не менее вовсю шарился по “Kannewelt”, проклиная злокозненных друзей, что хуже врагов, ловко сыгравших на моём любопытстве. Хозяева лавки о шизанутом квесте были предупреждены: как дорогого гостя приняли, показали все полки с крамом и разрешили трогать их, пока я не найду, что должен. А что я должен найти? Господи, таким ослом, идущим за свисающей с верёвочки морковкой, я в своей жизни, богатой на провалы, нечасто себя чувствовал.
Магазин официально закрывался в восемь вечера, сам я прибыл туда около полуночи. Как много заплатили немцам, чтоб я тут всё вверх дном перевернул? Восемь стеллажей, пять застеклённых витрин, три подоконника и один прозрачный шкаф. Я перетрогал столько присыпанных пылью мисочек, вазочек, горшочков и кувшинчиков, что кожа на руках ссохлась и чесалась. Спасибо, что меня не отвлекали, не заставляли общаться о погоде, политике и валютных котировках с терпеливо ждущими торговцами. Взгляд одного горячо буравил мне затылок, когда некоторые изделия слишком сильно звенели о полки или друг о друга. Но ничего я не разбил. Когда в уже абсолютно никакой выжатой кондиции перевернул очередную полую фигурку какого-то животного, возможно, медведя-эмблему города — не сразу понял вообще, что из неё что-то выпало. Опять бумажка. Бумажка, небрежно скомканная в шарик. Надеюсь, это не флаер-приглашение к стоматологу, белозубо обещающее пятипроцентную скидку.
Нет. Ну, вроде. “Style is war” гласила находка. Три больших непонятных слова забубенно-дизайнерским шрифтом на всю ширину листочка в клетку.
— И это всё, förbannade fitta¹?! — вскричал я вслух, не вытерпев. Опомнился, коротко извинился перед шокированными бюргерами и выбежал.
Материться буду в отеле. Разнесу пару-тройку паршивых керамических ваз там. Выебу нерадивого администратора, который примчится их спасать. Выебу Уле, если этот мазафакер уже выбрался с кладбища и на моей постельке с невинной рожей сидит, грибной суп лакает, меня ждёт. Выебу телевизор — просто потому что бесит. Выебу еду, которую принесут на ужин. И человека, который её принесёт, тоже выебу. И затем, возможно, но не факт — успокоюсь. А, ещё швейцару фэйс подправлю, чтоб не ухмылялся сытой гиеной. Несложно сообразить, чем всё кончится. Охране отеля придётся вызывать из-за меня полицейский наряд. Ну и славно. Ну вот и повеселимся. Давно я за решёткой за буйное поведение не сидел.
«Не боишься снова пострадать от предсказуемости, шлюхоёб?»
И тебя, Эмиль, выебу. Чтоб твой воображаемый голос в моей голове не умничал в самый неподходящий момент. Всех выебу, крикнуть «помогите» не успеют!
Но голос, к сожалению, был прав. Едва я высадился у «Ритца», ко мне галопом подоспела целая бригада заранее проинструктированных и прекрасно обученных людей, не в чёрных форменных куртках, правда, как вся местная полиция, а в зелёных халатах. Врачи. Врачи?! Skit också!
Я ринулся обратно к медленно отъезжавшему такси, но они были быстрее. Сволочи. Схватили, я даже начать отбиваться не успел. Сразу четыре пары сильных и вежливых рук, и пятая, самая вежливая и деликатная — возникла у моей шеи с коротким шприцем.
— Тихо, тихо, ситуация под контролем, герр Бергх. Дышите ровно, один маленький кусачий укол — и вам станет бесконечно приятно…
Шёпот был странный, не мужской, не женский, но сексуально горяченький такой. Я это понял даже на грани потной озверелости, а затем — за гранью, погружаясь в возмущённый полуобморок. Уши и глаза как ватой забило, очень белая темнота, очень плотная тишина. И в довершение — кто-то наклонился ко мне, осторожно уложенному на носилки, и злонамеренно оставил поцелуй на моих онемевших губах, через плёнку, нет, через быстро толстеющую преграду из моих отмирающих нервных кончиков. Я знаю, органы чувств откинулись временно, передают искажения, спят и видят грибные сны, но почему именно сейчас всякие разные пухлые шлюхогубы мне так нравятся? Чьи они? Кисо? Skitunge², теперь моя последняя мысль перед нирваной будет о противном носатом придурке! Ненавижу!
Темнота. Тишина.
Кисо…
Нирвана окрашена в цвет его глаз.
Нет, это какая-то подстава.
Почему я всё ещё как будто в сознании?
А можно меня просто и неизящно вырубить?
Кисо.
Я не хочу всюду видеть его лицо.
Почему нельзя было спрограммировать перед входом лицо Шинни?
Эмиль, я с тобой разговариваю!
Плохой укол.
И время тянется, как в очереди на женскую консультацию.
Кисо.
Да пошёл он… дурак манерный.
Ладно, я сдаюсь. Я помешан, я зависим, всё, я признался. Дайте мне Кисо, и движемся по вашему бессовестному плану. В нирване секс должен быть буддистским: бесконечным, плавным и невозможным, в недостижимости оргазма. Оргазм уже разлит повсюду. Если.
Красивое имя. Эрик. Эмиль. Не знаю, какое нравится больше.
Красивое тело. И ноги, обвившие мою шею. А вдруг оргазм реален?
Кисо…
Комментарий к Глава 10
¹ Пизда проклятая (швед.)
² Гадина, поганец (швед.)
========== Глава 11 ==========
Никогда ещё не трахался так. Обняв космос, выйдя на околоземную орбиту, в чёрном вакууме, в белых звёздных лучах. Кот полусна-полунаркотической дымки молчал, выполняя все мои прихоти. Целовался с закрытыми глазами. Послушно поднимался и опускался, не трогая меня, и я сам придерживал его за горячо взмокший торс, вечно растрёпанные волосы кто-то убрал ему назад, открытое лицо светилось незнакомыми эмоциями. Привлекательное. Голое, без маски шута. И мне хотелось облизывать его рот, просунув язык между тесным кольцом пирсинга и пухлой нижней губой, снова и снова, прижимая к себе, не давая сосредоточиться на сексе. Я изнывал от этого желания, пока рывком не перевернулся, уложил его под себя. Кисо, в протухшей действительности мира, обращающегося вокруг солнца, ты не будешь таким покорным любовником никогда. Но хоть в недрах химической иллюзии, в чёрных впадинах спящего разума я могу… всё могу. Насладиться твоей искренней податливостью, запомнить, как твоё тело принимает меня целиком, глубоко между раскинутых и задранных ног — и глубоко в пересохшем горле, моя плоть на твоей, побеждённой, всей тяжестью. Ты выгибаешься так сильно, будто я пропускаю через тебя высоковольтный дуговой разряд… Я вынимаю из тебя истомлённый язык, прячу его, чтобы более спокойными и невинными поцелуями покрыть лицо, которое мне так нравится, которое не портит нос, не портят толстые губы, ты слабо шевелишь ими, мокрыми от моей слюны, в полушёпоте-полустоне выдаёшь мне моё имя. Но я не слышу, я лишил тебя голоса, я выпил его, пока пил всего тебя, через раскрытое и чувственно сжимавшееся горло. Я хочу тебя, давно находясь внутри тебя и двигаясь в сумасшедшем ритме скоростного поезда, крепко зажав тебя за руки, прижав к себе, больно и насильно стиснув, меня пронзает твоим жаром, сильнее, чем я пронзаю тебя, но сводит с ума и приканчивает ножом в спину мысль, что единым целым не стать нам никогда. Ломающаяся линия пикового наслаждения, падение и скатывание вниз — и в тяжёлом вздохе ты отодвинешься, даже если я на миллиметр ещё не отпущу тебя от себя, не вынув ничего из твоего использованного тела, из остатков пламени пожара уже выглянут твои привычные, скептически сощуренные глаза. И маска самовлюблённого нарцисса привычно наползёт на уставшее удовлетворённое лицо…
Губы. Я всё ещё целую чьи-то губы. Но они пахнут не горячим порнографическим сном, не ласковым ядом транквилизатора, у них запах обыденности и маслянистый привкус чёрной помады. И они сверху, а не снизу. А? Я никого не обнимаю. Руки. Минуточку.
— Уле… — целой минуточки, необходимой для утрясания в мозгу важнейшего обстоятельства, из-за которого Уман делает то, что делает, не боясь получить по морде, мне не нужно. Слабый рассудок и его сонные попытки объяснить что-то мирным путём — глушатся голосом, чёртовым громоподобным голосом, его наполняет злобная мощь, которая у меня сроду не бывала на сцене, потому что на сцене мной управляет не ярость. Господи, я и горжусь, и ненавижу его. — УЛЕ?! РАЗВЯЖИ МЕНЯ СЕЙЧАС ЖЕ!
— Не плюйся, — барабанщик отступил на безопасное расстояние. — И не ори напрасно, никто вызволять тебя не придёт, пока сам не успокоишься настолько, что обнаружишь, как именно устроены ремни — и они отскочат как миленькие. Администрация отеля выставила охрану по периметру, список твоих возможных выходок и достойную денежную компенсацию управляющий тоже получил. И я бы не отстегнул тебя от кровати, даже если бы ты пообещал меня не бить. А ты такого обещания не дашь, Андреас.
— У тебя… — я зашептал мягко, нежно до ядовитости, весь мелко дрожа от бешенства, — ровно половина шанса… остаться в живых, выложив всё начистоту, — но опять сорвался, вспомнив, что это он меня — а больше некому! — весь сон процеловал. Вместо Кисо. — Зачем привязал?! За что? Vad i helvete¹!
— Потому что психопат непредсказуемый. Я знал, что ты разозлишься из-за маленького приключения с кувшинами. Извини. Так надо.
— Ты ведь понимаешь, что чем дольше я скован, тем изощрённее будет моя расправа? И что удерживать меня до развития внезапной амнезии в положении лёжа не получится.
— К сожалению, понимаю. Вип, послушай. Я просто выполняю оставленные мне инструкции. Никаких зубов на тебя не точил, никаких личных счетов у меня нет. Из Вестерботтена был вызван по плану, на прогулку вывел тоже по плану, грибов наварил внепланово, но вышло вроде весело, а? А теперь действительно меня послушай, пока я ещё более-менее адекватен. Сейчас около восьми утра. Ты отключался на всю ночь. Тебе хотели вводить этаминал натрия, пока я не подсказал, какой ты алкоголик и тебе нельзя. Укол барбитуратом заменили на синтетический аналог морфина, болеть ничего не должно, но на всякий случай — водку и виски сегодня не пей. Через час тебе привезут дежурный перекус с кофе и яичницей, и через час я уйду. Разберись самостоятельно, как быть дальше.
— А что дальше?! Ну что за намёки тупые, Уле! Куда наушники надеваешь? А как же чёртовы путы, да освободи ты меня, я нормальный!
*
В три ремня, туго перетягивавшие меня и кровать поперёк, были встроены датчики, реагирующие на учащённый пульс. Я обнаружил это, когда злость мало-помалу испарилась, пожрав меня целиком и не найдя больше подпитки. До мёртвого спокойствия я не дошёл, но основательно устал кипеть и беситься. Безразлично уставился в стену, замер, не вырываясь. И услышал шесть коротких последовательных щелчков: захват ослаб, язычки ремней вылезли из пряжек, мне даже дополнительно расстёгивать их не пришлось — просвет оказался достаточный, чтобы высвободить руки, а затем и ноги вытащить.
Уле, комфортабельно развалившийся на кушетке в наушниках, с блаженно закрытыми глазами, представлял уж слишком лёгкую мишень. Пусть у какой-нибудь другой сволочи достанет говна в кишках бить лежачего, беззащитного и фактически спящего. А я, чуть пораскинув мозгами, на цыпочках двинулся к мини-бару, мужественно преодолев дрожь, сунул одну ладонь в ведёрко со льдом и шампанским, продержал так, сколько получилось вытерпеть тающие донельзя колючие кристаллики, и вернулся к Уману. Второй ладонью, оставшейся тёплой и сухой, неторопливо и аккуратно оттянул ему штаны вместе с трусами и…
Моя очередь блаженно жмурить глаза. Да, месть сладка. Уле умеет визжать как девчонка, надо же. Ну-ка, ещё немного поори для меня, но никуда не бросайся и не вскакивай, больно себе же сделаешь, болван.
— Наушники поправить? — спросил я, чувствуя неровно блуждающую по моим губам не самую добрую улыбку, и покрепче сгрёб в пятерне его съёжившийся и будто пытавшийся выскользнуть из ледяного объятья член. — Совсем сползли… Пообедаем, как вчера?
Уле, временно лишённый дара речи, достоинства и вообще всего, кроме инстинкта самосохранения, кивнул с выпученными глазами. Задышал ровно и по-человечески, только когда я вытащил руку из его трусов и посгибал пальцы, разминая после лютого холода. И наушники я всё-таки с Умана снял, чтобы нормально слышать меня не мешали за хрустом работающих челюстей. Опять нам принесли семнадцать видов колбасы, джема и горчицы на хлеб. Аппетит у барабанщика как у быка, но видок был чуть пришибленным. Никак не отошёл от минутного массирования гениталий даже после пятого бутерброда. Обмороженные яйца с шелковистым пушком мне, кстати, понравились. Хотя гладко выбритые прелести Кисо сексуально привлекают больше, они, мм… они голо выпирают, такие нарочито развратные, манящие с умыслом… Так, опять я не о том придурке думаю. Сосредоточимся на Уле.