Во втором случае пришедшая к власти крайняя партия может все же попробовать, как полагал Энгельс, выполнить и некоторые из своих собственных партийных требований, не считаясь с объективными условиями. Предсказания Энгельса на этот счет были еще более пессимистическими. «Мне думается, – писал Энгельс И. Ведемейеру в 185З году, – что в одно прекрасное утро наша партия, вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий, вынуждена будет встать у власти, чтобы в конце концов проводить все же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным: в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами знаем отлично, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы, – надо надеяться только в физическом смысле, – наступит реакция, и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже. Трудно представить другую перспективу в такой отсталой стране, как Германия, в которой имеется передовая партия и которая втянута в передовую революцию…»
Не слишком оптимистически высказывался о преждевременных пролетарских выступлениях и выдающийся русский социалист А. И. Герцен. Он, в частности, писал: «Подорванный порохом весь мир буржуазный, когда уляжется дым и расчистятся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь буржуазный мир. Потому что он внутренне не кончен, и потому еще, что ни мир пестрящий, ни новая организация не настолько готовы, чтобы пополниться, осуществляясь».
Почти через сорок лет Ф. Энгельс вернулся к вопросу о возможности преждевременной социалистической революции. Обстановка в Европе в начале 1890-х годов была иной, чем в начале 1850-х. В Германии имелась самая авторитетная и самая массовая социал-демократическая партия, которой Энгельс оказывал очень большую поддержку. Из писем Энгельса видно, что он считал именно Германию страной, наиболее созревшей для социалистической революции. Оценивая возможные сроки революции, Энгельс говорил всего лишь о десяти годах. При этом он был уверен, что революция в Германии развяжет такие же социалистические революции в других странах Европы. Энгельс опасался, однако, что еще до этого срока Россия и Франция развяжут войну с Германией и смогут победить в этой войне. В этом случае будет разгромлено социал-демократическое движение в Германии и в других европейских странах, и в Европе надолго возобладает дух национализма и реваншизма. 1З октября 1891 года Энгельс писал Бебелю: «В случае усиления угрозы войны мы можем заявить правительству, что готовы были бы поддержать его против внешнего врага, – если нам дадут такую возможность, достойно обращаясь с нами, – при условии, что правительство будет вести беспощадную войну всеми, в том числе и революционными средствами. В случае нападения на Германию с востока и с запада любое средство обороны будет оправданно. Речь будет идти о национальном существовании, а для нас также о сохранении тех позиций и тех шансов на будущее, которые мы себе завоевали. Чем революционнее будет вестись война, тем больше она будет вестись в нашем духе. И может оказаться, что ввиду трусости буржуа и юнкеров, которые хотят спасти свою собственность, именно мы окажемся единственной действительно энергичной военной партией. Но может, разумеется, случиться и так, что нам придется взять власть в свои руки и разыграть 1793-й год, чтобы выбросить русских и их союзников».
Хотя приход к власти социал-демократов в начале 1890-х годов Энгельс считал все еще преждевременным, но он уже не повторял на этот счет своих мрачных пророчеств. Он считал, что Социал-демократическая партия Германии уже достаточно сильна, чтобы сохранить за собой власть и начать строительство нового общества. Однако принимая во внимание, что субъективно страна еще не вполне готова к революции, Энгельс считал возможным, что социалистам придется широко применять принуждение и даже террор. В конце октября 1891 года Энгельс писал тому же Бебелю: «Для того чтобы овладеть средствами производства и пустить их в ход, нам нужны технически подготовленные люди, и притом в большом количестве. Их у нас нет… и я предвижу, что в ближайшие восемь-десять лет к нам придет достаточное количество образованных молодых людей, специалистов в области техники, медицины, юристов и учителей, чтобы с помощью партийных товарищей организовать управление фабриками и крупными имениями в интересах нации. Тогда, следовательно, взятие нами власти будет совершенно соответственным и произойдет относительно гладко. Но если в результате войны мы придем к власти раньше, чем будем подготовлены к этому, то технические специалисты окажутся нашими принципиальными противниками и будут обманывать и предавать нас везде, где только могут. Нам придется прибегать к устранению их, и все-таки они будут нас надувать… Поэтому я надеюсь и желаю, чтобы наше великолепное уверенное развитие, спокойно совершающееся с неотвратимостью естественного процесса, продолжало идти своим обычным путем».
Мрачные предсказания Энгельса 1850–1853 гг. по поводу последствий преждевременного прихода социалистов к власти были хорошо известны и русским марксистам. Письма Энгельса 1850–1853 гг. были мало кому известны, так как они публиковались уже после Октября. Но и независимо от этого вопрос о том – созрела ли Россия для социалистического переустройства, оживленно дискутировался в возникшей у нас на рубеже XX века социал-демократической партии. Не излагая всей истории этой дискуссии, отметим лишь, что к 1917 году взгляды большевиков и меньшевиков по этому вопросу оказались существенно различными.
2. Социалистическая революция в России и позиция меньшевиков и эсеров
Социал-демократы (меньшевики) и социалисты-революционеры (эсеры) считали себя революционерами-социалистами, то есть сторонниками социалистической революции и построения социализма в России, меньшевики считали себя также марксистами, даже более последовательными, чем большевики. Эсеры не были марксистами; эта партия возникла из остатков народнических групп, течений и партий, действовавших в России в 80—90-е годы XIX века. Меньшевики опирались на часть рабочего класса и мелкобуржуазной интеллигенции России. Эсеры имели влияние в российской деревне, а также среди студенчества и интеллигенции.
В феврале 1917 года обе эти партии активно поддержали демократическую революцию в России и свержение самодержавия. Они приняли активное участие в формировании Советов и поддержали Временное правительство. Однако как меньшевики, так и эсеры не были организационно прочными и централизованными партиями со строгой дисциплиной, они были раздроблены на несколько групп и фракций, как левых, так и правых. Все фракции меньшевиков и эсеров придерживались оборонческих позиций. Они поддержали также все меры по демократизации российского общества. Однако они не пытались формировать проведение аграрных реформ и Учредительное собрание. Что касается каких-либо социалистических преобразований или курса на социалистическую революцию, то эсеры и меньшевики считали их для России явно преждевременными. Все фракции меньшевиков решительно отмежевались от «Апрельских тезисов» В. И. Ленина, как от документа якобы ошибочного и авантюристического, написанного «при полном отвлечении от обстоятельств времени и места».
Г. В. Плеханов еще в 1905–1907 гг. не один раз заявлял, что демократическая и социалистическая революции в России по необходимости будут отделены друг от друга значительным промежутком времени. В 1917 году Плеханов, оказавшийся со своей группой «Единство» на крайнем правом фланге меньшевистской партии, писал: «Если капитализм не достиг еще в данной стране той высокой ступени, на которой он делается препятствием развитию ее производительных сил, то нелепо звать рабочих, городских и сельских, и беднейшую часть крестьянства к его низвержению. <…> Диктатура пролетариата станет возможной, и желательной, лишь тогда, когда наемные рабочие будут составлять большинство населения. Ясно, что о социалистическом перевороте не могут говорить у нас люди, хоть немного усвоившие себе учение Маркса».
Однако и Л. Мартов, возглавивший левую фракцию меньшевиков-интернационалистов, защищал в 1917 года такую же точку зрения. Меньшевики после Февраля были уверены, что России предстоит еще долгий путь буржуазного развития. Поэтому Советы должны оставаться «трибуной», или «контролером революции». Эта позиция была закреплена в резолюциях майской конференции меньшевиков, где говорилось, что в России происходит буржуазно-демократическая революция, и потому рабочий класс «не может ставить сейчас своей непосредственной задачей социалистическое переустройство общества».
Аналогичные утверждения звучали и в выступлениях на Объединительном съезде меньшевистской партии в августе 1917 года.
Сходных взглядов придерживались в 1917 году и эсеры, хотя программные документы этой партии не были основаны на доктринах марксизма и не проводили столь заметного различия между буржуазно-демократической и социалистической революциями. Эсеры считали, например, что и при капитализме можно создавать социалистические предприятия в форме кооперативных обществ. Социализацию земли эсеры считали социалистическим преобразованием и едва ли не главным мероприятием социалистической революции. Между тем эта мера, означавшая, по существу, раздел всей земли между крестьянами по едокам или по «трудовой» норме, вполне укладывалась, с точки зрения марксистов, в рамки буржуазно-демократической революции.
В программе эсеровской партии можно было найти положение об обобществлении труда, уничтожении частной собственности и деления общества на классы. Здесь говорилось также, что полное осуществление всей партийной программы и экспроприация всей капиталистической собственности предполагают полную победу рабочего класса, реорганизацию всего общества на социалистических началах и в случае необходимости установление революционной диктатуры рабочего класса. Однако понятие «рабочий класс» трактовалось эсерами совсем иначе, чем большевиками-марксистами. В эсеровской программе говорилось: «Нужно добиваться, чтобы все слои эксплуатируемого народа, от промышленного пролетариата до трудового крестьянства, осознали себя единым рабочим классом, видели в своем классовом единстве залог своего освобождения, подчинили свои частные и временные интересы великой задаче социально-революционного переворота». (Курсив мой. – Р. М.)
В соответствии со своим пониманием социализма эсеры были убеждены, что победа над царизмом и ликвидация помещичьего землевладения сразу же откроют путь для социалистических реформ. Однако уже в 1917 году между программой и политической практикой эсеров существовал большой разрыв. Партия эсеров была в это время гораздо больше партии меньшевиков и по своей численности и по политическому влиянию. Однако в теоретических проблемах она по большей части принимала формулы меньшевиков. Эсеры не форсировали своих требований «социализации» земли и тормозили проведение аграрной реформы. Вторя меньшевикам, эсеровская газета «Дело народа» писала в одной из передовых статей: «До тех пор пока в Западной Европе не совершилось социалистической революции, не может быть и речи о ниспровержении капиталистического строя в России».
Л. Троцкий писал, вспоминая 1917 год: «Социалисты-революционеры, даже по сравнению с меньшевиками, поражали рыхлостью и дряблостью. Большевикам они казались просто кадетами третьего сорта. Кадетам они представлялись третьесортными большевиками. Место второго сорта в обоих случаях занимали меньшевики. Зыбкость опоры и бесформенность идеологии вели к соответствующему личному отбору: на всех эсеровских вождях была печать недоделанности, поверхностности и сентиментальной ненадежности… В блоке меньшевиков и эсеров руководящее место принадлежало меньшевикам, несмотря на то что бесспорное численное превосходство было на стороне эсеров».
После июльского кризиса некоторые из лидеров меньшевиков и эсеров вошли во Временное правительство, но они вели себя на посту министров очень нерешительно. Среди меньшевиков и эсеров было немало искренних сторонников социализма, которые за свое участие в борьбе против самодержавия провели годы в тюрьмах, на каторге и в ссылке. Эти люди имели основание считать себя приверженцами мирового социалистического движения. Но теперь они выступали за коалицию с кадетами. И хотя субъективно они не являлись «агентами буржуазии», объективно они выполняли именно эту роль. Оказавшись после Февраля во главе Советов, эсеры и меньшевики не выдвигали лозунга «Вся власть Советам!» – это был большевистский лозунг. Эсеров и меньшевиков не устраивало и двоевластие. Помня о мрачных пророчествах Энгельса, меньшевики боялись реально принимать власть в свои руки. Эсеры были в этом с ними вполне солидарны.
По свидетельству М. П. Якубовича, примыкавшего в 1917 году к меньшевикам, тогдашние лидеры этой партии Ф. И. Дан, И. Г. Церетели, А. Р. Гоц, а также лидеры эсеров В. М. Чернов и Н. Д. Авксентьев даже по своим личным качествам были мало приспособлены к политической деятельности в условиях быстро развивающейся революции, то есть в условиях «бури и натиска». Они не понимали логики революции и боялись «революционных эксцессов». Поэтому эсеры и меньшевики активно содействовали формированию первого Временного правительства, кадетско-октябристского по своему составу. Ссылаясь на буржуазный характер происходящей революции, меньшевики и эсеры хотели, чтобы страной управляли пока буржуазные партии, и обещали им поддержку своих партий и Советов. В таком поведении меньшевиков и эсеров не было, конечно, сознательного предательства интересов народа, в чем обвиняли их большевики и продолжали обвинять советские историки. Меньшевики в 1917 году не только считали себя партией рабочего класса, они отражали взгляды значительной части рабочего класса. Эсеры в это же время отражали взгляды значительной части крестьян и солдат. Но большая часть лидеров этих партий не в состоянии была преодолеть свое доктринерство, они не хотели сами брать на себя выполнение задач буржуазной революции, боясь оказаться в ложном положении.
На беду меньшевиков и эсеров буржуазное Временное правительство оказалось неспособным к последовательному решению даже самых насущных задач буржуазно-демократической революции. Оно пыталось реанимировать монархию хотя бы в формах конституционной монархии. Авторитет Временного правительства в массах уменьшался стремительно. Уже после апрельского кризиса премьер Временного правительства князь Г. Е. Львов в письме к председателю Петроградского совета Н. С. Чхеидзе просил обсудить вопрос о вступлении в правительство представителей Совета. Это предложение вызвало бурное обсуждение во всех фракциях Совета, и лидеры меньшевиков вначале отклонили предложение Львова. Но Г. Е. Львов, П. Н. Милюков и А. И. Гучков продолжали настаивать. Первыми за вхождение в состав Временного правительства высказались трудовики и народные социалисты (энесы), а потом и лидеры меньшевиков и эсеров – В. Чернов и И. Церетели. Созданное при их участии первое коалиционное правительство оказалось, однако, безжизненным и недолговечным. Но столь же неэффективным оказалось и второе коалиционное правительство. Хотя численно в этом правительстве представители социалистических партий даже преобладали, основное влияние на деятельность и политику правительства оказывали кадеты. Именно это правительство под давлением союзников попыталось организовать наступление на фронте. По свидетельству М. П. Якубовича, который был в 1917 году одним из руководителей военного отдела ВЦИК, решение о наступлении было в тех условиях «безумным решением». «Русская армия была психологически неспособна к наступлению. Солдаты в окопах и в тылу страстно мечтали о “замирении”, о скорейшем возвращении домой, где предстоит, наконец, дележ барской, помещичьей земли. Каким образом эти солдаты могли пойти в атаку?.. В лучшем случае армия была способна к обороне, если бы началось германское наступление. Но ни о каком наступлении со стороны России после революции не могло быть и речи… Получилось поражение – беспримерное в истории русской армии. Когда известие об этом поражении дошло до Петрограда, оно произвело огромное впечатление на петроградских рабочих и особенно на солдат Петроградского гарнизона. Результат получился прямо противоположный тому, какого ждали Керенский и Терещенко, а также доверившееся им коалиционное Временное правительство и лидеры меньшевистской и эсеровской партий».