Резко зажмурившись, я съежилась под водой, чувствуя, как заклинание «Не верь» теряет свою могущественную силу, стоит всего лишь оказаться рядом с Габриэлем. Тем более он выглядел таким виноватым и растерянным, что было сложно тут же не сорваться с места и не кинуться его утешать. Возможно, от этого меня удерживало лишь полное отсутствие одежды, а может, душащий гнев, который до сих пор оставался на месте и уходить явно не планировал.
– Если ты не расслышал, то я четко сказала, что не хочу тебя видеть, – голос показался еще тверже, чем слышался в голове, из-за чего по коже прошлась неприятная дрожь. Пусть я и ненавидела архангела всеми фибрами медленно прогнивающей души, но это никак не мешало мне продолжать слепо любить его, мысленно оправдывая каждый проступок и неверное слово, поэтому говорить гадости совсем не хотелось, а его реакция только усугубляла ситуацию.
– Ты не говорила этого, – так же тихо отозвался мужчина. Он разговаривал так, будто уже заранее смирился с тем, что придется выслушать тираду, а потом, возможно, и уйти ни с чем, но на этот раз навсегда. – Ты сказала, что не ждешь меня. Разве это одно и то же?
– Это не честно, – вздохнула я, оставив вопрос без ответа. – Ты мог вернуться когда угодно, поговорить на равных, но нет, ты будто специально пришел тогда, когда мне некуда деться.
Действительно, деваться было некуда. Просто встать и уйти я не могла, а другим выходом было разве что поиграть в утопленницу, но шансы благополучно испустить дух, не будучи спасенной сразу же, были ничтожно малы.
– Я не поджидал момента. И пожалуйста, Изабелл, не говори со мной таким тоном, – неожиданно попросил Гейб, негромко кашлянув. – Это удручает.
– Не тебе говорить об удручении, – отрезала я все тем же ледяным тоном. Вдруг захотелось причинить ему хоть сотую долю той боли, что чувствовала я, брошенная и ненужная, еще несколько минут назад. – Я зла на тебя и лежу абсолютно голая в давно остывшей воде. Думаешь, беззащитность придает доброты?
В ответ мужчина лишь протянул мне махровое полотенце, неуверенно взглянув в глаза и, задержав взгляд на одно короткое мгновение, тут же отвел его, отвернувшись сразу же, как только я забрала полотенце из рук, вздрогнув, когда случайно коснулась пальцами похолодевшей ладони. Закусив губу, я шумно выдохнула и поднялась, укутываясь в теплую пушистую ткань, но вдруг нога скользнула по дну ванной, и я бы упала, если бы не быстрая реакция поймавшего меня Габриэля. Так и застыв в этой ужасно неудобной позе, я вцепилась мокрыми пальцами в его рубашку и испуганно смотрела на него, не зная, что делать дальше. Внутри полным ходом шла война между желанием прижаться к нему, забыв несколько ужасных суток одиночества, и злобой на всех и вся: на архангела, на скользкую ванну и прежде всего на себя саму. Наконец взяв себя в руки, я прочистила горло и отпустила мужчину, отвернувшись.
– Тебе лучше уйти, – хрипло произнесла я, теребя краешек полотенца, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Кажется, в эти слова не поверила не только я сама, но и Габриэль, о чем заявил тут же:
– Ты ведь не хочешь этого, правда? – в его голосе слышалась не столько уверенность, сколько надежда, попытка убедить в этом нас обоих, и это буквально полоснуло ножом по горлу, отчего я тут же судорожно провела по ней пальцами, будто пытаясь нащупать кулон, который мирно лежал на полочке в спальне, снятый еще перед злополучным приемом ванны.
– Не правда, – в который раз солгала я, вбивая себе в голову эту мысль. «Ты не хочешь его видеть, ты не хочешь его видеть», – настойчиво твердил внутренний голос, но его слова заглушал стук сердца, гулом разносившийся по всему телу и неприятно пульсирующий в висках, словно отрицая каждую глупую мысль о том, что лучше оставаться одной, чем жить в постоянном страхе снова быть брошенной.
– Иззи, – начал Габриэль, неуверенно коснувшись моего плеча. Электрический разряд, волной пробежавший по телу, в который раз привел меня в чувство, и эмоции вновь нахлынули с новой силой.
– Нет больше никакой Иззи! – выкрикнула я, больше не сдерживая чувств, и сбросила руку мужчины со своего плеча. – Ты превратил меня в сомнамбулу, вечно твердящую загробным голосом: «Все лгут, никому нельзя верить, он не вернется, тебя опять бросили, жди Рождества». Состояние коматоза, а все из-за того, что ты даже не потрудился поговорить, а просто сбежал! Ну, что же ты стоишь? Я же опять кричу, значит, ты можешь улететь в своей излюбленной манере, бросив меня одну теряться в догадках о том, что же я сделала не так, – голос уже дрожал от крика и слез, комом стоявших в горле, мешая дышать. Переведя дух, я твердо посмотрела прямо в глаза мужчине и прошипела: – Если предпочитаешь стоять здесь, то уйду я.
Хлопнув дверью ванной комнаты, я чуть ли не бегом направилась в свою спальню, но прямо на пороге возник архангел, материализовавшись у моего носа, и схватил меня за запястья, притягивая к себе.
– Изабелл, пожалуйста, успокойся, – почти шепотом сказал он, виновато глядя мне в глаза. Возможно, я бы просто обессилено упала в его руки, и все бы на этом закончилось, но то, что мою свободу кто-то осмелился ограничивать, только подлило масла в огонь.
– И не подумаю, – злобно ответила я, вырываясь из его ослабевшей хватки и направляясь к балконной двери. – Думаешь, это все так просто, верно? Оставил свою верную собачку на привязи, вернулся через пару дней, а она только радостно хвостом завиляет? Я тебе не пудель и такого обращения терпеть не собираюсь!
– Куда ты идешь, сумасшедшая? Там же холодно! – запротестовал мужчина, когда я выскочила на балкон, который скорее представлял собою большую открытую площадку, где была только своеобразная крыша, заледеневшие плиты и металлический бортик, покрытый блестящими от лучей заходящего солнца сосульками. Незначительно замедлив шаг, чтобы не поскользнуться, я подобралась почти к самому краю и оглянулась на выбежавшего следом архангела.
– А что тебе до холода? Ты ведь сбежал от самоубийцы. Думал, что я прожду еще пару десятков лет и забуду о своем плане только из-за твоей слащавой мордашки? Черта с два! – ответила я, пытаясь перекричать воющий зимний ветер. Он нещадно хлестал по лицу, обжигая кожу колючими снежинками, насквозь мокрые волосы прилипли к спине и, казалось, начинали покрываться инеем, но я ни на что не обращала внимания, даже не поежившись. – Знаешь, я хотела просто отключиться от передозировки снотворного, но как можно не принимать в расчет романтичный полет вниз?
– Вернись сейчас же! – выкрикнул Габриэль, сделав шаг навстречу, но я тут же и сама отступила назад, давая понять, что спрыгну, если он приблизится хоть на миллиметр. – Изабелл, прошу…
– Думаешь, мне не плевать на твои просьбы? Я тоже просила, я умоляла вернуться, но ты меня не слышал. Глупо надеяться, что я поступлю иначе, – слезы опаляли замерзшее лицо, а я сама дрожала от пробирающего до костей холода, но ослиное упорство не давало просто вернуться, заставляя идти до победного конца, так что я отвернулась, чтобы подойти к ограждению вплотную, но тут же врезалась в Гейба. Не обращая никакого внимания на мое сопротивление, он буквально сгреб меня в охапку и резко поцеловал, не дав опомниться. Казалось, силы мгновенно покинули мое тело, и я безвольно обмякла в теплых и надежных руках, наконец почувствовав себя под защитой, которой так не хватало. Зажмурившись, я все еще продолжала плакать, негнущимися от холода пальцами вцепившись в полотенце, а внутри все резко обожгло ледяной волной. Весь адреналин, не дающий закоченеть, схлынул, оставляя после себя только неуемную дрожь в каждой клеточке тела и мягко разливающееся тепло где-то гораздо глубже, чем под кожей и ребрами. Как оказалось, чтобы растопить стальную корку льда внутри достаточно одного поцелуя.
Отчаянный звон в ушах нещадно скинул приятную пелену сна, и на меня будто свалилась груда камней, придавившая грудную клетку, не позволяя сделать полноценный вдох. Я постаралась втянуть воздух носом, но то ли кислород кто-то заботливо перекрыл, то ли из меня сделали Волан-Де-Морта, забыв оставить прорези для ноздрей. Прикоснувшись кончиком пальца к лицу, я все же убедилась, что такой предмет как «нос, 1 шт.» все еще в наличии, и с помощью отчета об инвентаризации собственных частей тела отогнала глупые догадки, спросонья казавшиеся вполне реальными. Наконец, неподвижно лежать надоело, и я решила насладиться разглядыванием интерьера собственной спальни, но встретилась с таким препятствием, как непривычно тяжелые веки. Сделав над собой огромное усилие, я расплющила глаза, закряхтев так, будто только что подняла штангу весом в центнер, и взялась за созерцание: комната тонула в глухом полумраке, солнце тщетно пыталось пробиться сквозь тяжелые шторы на окнах, и единственным источником света являлся включенный светильник на прикроватной тумбочке. Услышав шаги за дверью, я попыталась сесть, но тут же рухнула обратно на подушку, только сейчас осознав, как жутко раскалывалась голова и ломило кости.
– Можешь даже не стараться, вряд ли выйдет, – раздался приглушенный мужской голос. Я недовольно поморщилась, зажмурив глаза: звук хоть и был достаточно тихим, но головную боль все же усилил.
– Что вряд ли выйдет? – голос слышался будто издалека, будто говорила и не я. Сиплый, едва слышный и до жути гортанный – казалось, что его владельцем являлся пьяный в стельку пират, курящий по два десятка самокруток в день на протяжении вот уже половины столетия.
– Подняться. Ты заболела, что не удивительно с твоим везением – прямо за пару дней до Рождества! – воскликнул Гейб, но сразу же смущенно затих, увидев, какие страдания причинял такой шум. Извинившись, он продолжил, на этот раз шепотом: – Я скоро вернусь, а ты пока попробуй снова заснуть, хорошо? – попросил он, ласково улыбнувшись и проведя рукой по моим волосам.
– Подожди, – прохрипела я внезапно севшим голосом, когда мужчина отошел на несколько шагов. Возможно, он бы меня так и не услышал, не схвати я его за руку. – Куда ты уходишь? И мы что, все же помирились?
– Иззи, мы женаты девять лет, мы априори не можем мириться после каждой ссоры, ведь интервал между ними не больше трех с половиной часов. Если бы мы каждый раз мирились, то на перепалки не хватило бы времени, а без них и отношения уже не те, – усмехнулся собеседник. Женаты? Девять лет?! – Я только отвезу детей к бабушке и потом сразу же к тебе!
– Каких еще детей? – ошарашено выдавила из себя я, мгновенно позабыв о таких мелочах, как брак и обручальное кольцо, которое действительно угрожающе поблескивало на безымянном пальце. Качнув головой, Габриэль мгновенно подлетел ко мне, открывая бумажник, из которого буквально посыпались маленькие фотографии:
– Вот наш старший, Дэвид, ему сейчас восемь, – указал он на веснушчатого мальчугана, – А это пятилетние двойняшки, Розмари и Сьюзи, рыженькие, совсем как ты. О, а вот и Бекки, младшенькая, – умиленно улыбнувшись, пернатый показал последнюю фотографию, на которой он держал маленький сверточек с ребенком, которому было едва больше года. – На папу похожа, правда?
– Сейчас она похожа на плод топинамбура, а не на тебя, – фыркнула я, пытаясь вспомнить хоть один фрагмент из этого десятка лет счастливой семейной жизни. Архангел светился изнутри, будто только и ждал лишнего повода завалить меня изображениями с результатом девяти лет нашей совместной жизни, в которую с трудом верилось, но я чувствовала себя настолько отвратительно, что была готова принять все за чистую монету, лишь бы он заткнулся и испарился хотя бы на пару минут, осчастливив меня отсутствием беззаботного щебета. – И вообще, какие к черту дети? Какие девять лет брака? Ты что, хочешь сказать, что мне уже тридцать четыре, и я живу все в той же несчастной квартирке с целым выводком варваров?!
– Почему же варваров? – озадачился Гейб, с недоумением глянув на меня и приготовившись поведать тысячу и одну историю о том, что это наизамечательнейшие дети на всем белом свете, но я решила ответить прежде, чем начнется пересказ семейной летописи.
– Если они от тебя, то варвары по определению… Так, стоп, – прошипела я, испугавшись собственного голоса. – Это все шутка, верно? Ничего нет.
Мужчина недоуменно покосился на меня, отойдя к двери. В его взгляде читалось искреннее непонимание, будто я – путешественник из прошлого, рассказывающий ему о драконах и русалках с пучком щупалец вместо головы.
– Хорошо, ваше пернатейшество, начнем сначала, – устало массируя виски, выдохнула я и приготовилась начать расспросы о дате, детях и не изобрели ли еще волшебный пульт по управлению фигурой, но собеседник тут же вклинился в намечавшийся монолог:
– Как ты меня назвала? «Ваше пернатейшество»?
– Ну да, это вполне логично, если учесть наличие крыльев у архангелов и прочей небесной братии. Надеюсь, они у вас мягкие, как у прокладки, и все же покрыты перьями, иначе я отказываюсь понимать этот мир и его представление о Библии, – ответила я, но тут же умолкла, когда Гейб подбежал ко мне, пытаясь определить температуру, приложив ко лбу ладонь, а затем и вовсе начал вертеть мое лицо в руках, следя за выкатывающимися из орбит глазами.
– У тебя точно жар, уже бред начинается. Видимо, все хуже, чем я думал, – констатировал он и уже потянулся к телефону, но я тут же выбила устройство из его рук.
– Хватит ломать комедию, это уже не смешно! – я бы взвизгнула, если бы могла, но, к сожалению, получалось только по-змеиному шипеть, что лишь усилило необходимый эффект.
– Сладкая, какую еще комедию?! Ты не узнаешь детей, не помнишь десять лет из своей жизни и кричишь что-то об ангелах и прокладках – как я должен реагировать? Нам нужно позвонить врачу.
– Какому еще врачу? – возмутилась я, крепче сжав руку мужчины. – Просто приложи руку к моему лбу, наколдуй таблеток из воздуха или станцуй ритуальный танец с бубном у костра… Я не разбираюсь в ваших архангельских штучках, но раньше они отлично работали. Помнишь, как тогда в Центральном парке ты вылечил мне разбитую коленку, – я уже давно вышла из состояния психического равновесия, ведь мужчина просто не понимал, о чем я говорю, и это не на шутку пугало.
– Какой еще Центральный парк? Мы познакомились на работе и уж точно не были вместе в Нью-Йорке… Погоди, ты думаешь, что я архангел? – изумленно спросил мой новоявленный супруг, а затем осторожно погладил меня по плечу, опустившись рядом на кровати, и мягко начал: – Иззи, тебе нужно успокоиться, а я пока съезжу за одним знакомым, Брайаном. Он отличный психотерапевт, и уже через неделю…
– Какой Брайан? Какую неделю?! Ты считаешь меня сумасшедшей, да? Ты же чертов Трикстер, архангел или кто ты там еще, так что из нас двоих я наиболее адекватный человек, – в глазах уже стояли слезы от безвыходности ситуации. Я застряла черт знает в каком году, Габриэль – вовсе и не Габриэль, а тут еще и грипп подхватила. Безграничное счастье. Подняв опустевшие глаза на сидевшего рядом мужчину, я почувствовала, как накатывает волна обжигающего гнева – достаточно просто взглянуть на его довольную ухмылку и хитрый прищур, чтобы понять, что все это очередной розыгрыш, который наверняка войдет в список самых идиотских.
– Ах ты козел такой! – прохрипела я голосом умирающего гризли и уже было замахнулась, чтобы влепить гаденышу подзатыльник, но рука безвольно опустилась, ведь силы незаметно исчезли после шока, продлившегося несколько минут.
– Ты бы видела свое лицо, сладкая! – веселился мужчина. – Больше всего меня настораживает то, что ни брак, ни дети не напугали тебя так, как возможность отправиться на прием к психологу.
– Заткнись, Гейб! – взмолилась я, чихая, и, получив от него коробку носовых платков, тут же использовала ее по назначению – как орудие если не убийства, то хотя бы искалечения. Потерев ушибленное плечо, мужчина вскочил на ноги, чтобы находиться на безопасном расстоянии от меня, и уже там продолжил вещать:
– А если серьезно, то ты действительно заболела, но использовать свои силы я не собираюсь.
– Это еще почему? – возмутилась я. Если уж он покруче всяких там врачевателей, то почему бы не избавить страждущую от мук и боли адской? Ни стыда, ни совести.
– Так неинтересно, – в тот момент я еле сдержалась, чтобы не швырнуть в него хотя бы подушку. – У меня появилась отличная возможность искупить вину и заботиться о тебе, не боясь получить за это по почкам, так что упускать ее я не собираюсь. Но так как до Рождества осталось три неполных дня, а у меня все еще есть на тебя планы, ты обязана выздороветь к завтрашнему утру.
– У тебя странное представление о человеческих болезнях, – тихо отозвалась я, кутаясь в одеяло, будто оно могло меня защитить от пугающих замыслов архангела. Зная его характер, я чувствовала, что придется отбиваться, чтобы не начать выполнение той программы в четверо детей уже сегодня ночью, но сил на это было катастрофически мало. Кажется, я обречена.
– Ешь.
– Нет.
– Ешь, – уже тверже сказал Габриэль, подсаживаясь ближе. Я только отрицательно качнула головой, промычав что-то о правах. Шумно выдохнув, он стал на колени перед кроватью и, нацепив на лицо идиотскую улыбку воспитателя из детского сада, притворяющегося, что любит детей, и делающего их же куклы Вуду для расправы во время тихого часа, медленно поднес ложку, наполненную бульоном, прямо к моему рту: