Остальную часть больших темных комнат занимала дедушкина работа. Гэлли не имела ни малейшего представления, в чем дедушкина работа состоит, за исключением того, что она, видимо, предполагала необходимость держать весь мир в поле зрения. Одна комната целиком посвящалась газетам и журналам на разных языках – большинство из них были научными, с мелким шрифтом, – а другую комнату заполняли карты: пришпиленные к стенам, сложенные стопками на полках или разложенные на наклонных рабочих столах, готовые к работе с ними. Гэлли всегда завораживал большой глобус в центре этой комнаты. Остальные комнаты были до потолка забиты книгами и забросаны бумагами, телефонами и радиоприемниками всех цветов, за исключением комнаты в подвале, полной компьютеров. Единственной комнатой на первом этаже, в которую Гэлли официально дозволялось входить, являлась гостиная – и то, только если сначала она умоется, – где ей разрешалось сидеть на одном из жестких стульев и смотреть телевизионные передачи, которые бабушка считала допустимыми.
Гэлли не ходила в школу. Бабушка сама давала ей уроки наверху, в классной комнате – в которой Гэлли также ела, – и эти уроки представляли собой испытание для обеих. Так же, как пушистые непослушные кудри Гэлли беспрестанно вырывались от бабушкиного расчесывания и заплетания, так и попытки Гэлли читать, писать, решать задачи и рисовать всё время нарушали стандарты, которые бабушка считала правильными. Бабушка держала со своей стороны стола тяжелую плоскую линейку, которой била по костяшкам пальцев Гэлли каждый раз, когда та выходила за линии рисунка в альбоме для рисования, или писала что-то, смешившее ее, или получала ответ в мешках сыра, а не в деньгах.
Сидя в гостиной Замка рядом с ненастоящим котом, Гэлли тихонько вздохнула. Она рано поняла, что никогда не сможет соответствовать бабушкиным стандартам. Бабушка не одобряла беготню, крики, смех и пение так же, как выход за линии во время рисования. У нее существовали стандарты на всё, что есть в мире, а Гэлли постоянно переливалась через бабушкины границы. Сейчас, когда Гэлли сидела на диване в гостиной, ей пришло в голову, что у бабушки, оказывается, четыре дочери – нет, шесть, если считать маму и тетю Элли, которая жила в Шотландии, – и она заинтересовалась, как, ради всего святого, они все справлялись, когда были девочками.
К счастью, дедушка никогда не был таким строгим. Если только он не разговаривал по телефону с кем-нибудь важным, вроде дяди Юлиона или премьер-министра, он никогда не возражал, чтобы Гэлли пробиралась в одну из его комнат.
- У тебя чистые руки? – спрашивал он, повернувшись от того, чем занимался.
И Гэлли кивала и улыбалась, зная, что это дедушкин способ сказать, что она может остаться. Она снова улыбнулась и погладила ненастоящего кота, думая о дедушке – громадном и бородатом, с круглым животом, плотно обтянутым синей клетчатой рубашкой, – когда он поворачивается от своих экранов, чтобы указать на книгу, которую нашел для нее, или включить ей мультфильм на другом экране.
Дедушка был добрым, хотя явно не имел представления о том, что подходит маленьким девочкам. Гэлли помнила несколько связанных с этим разочарований. До того, как она научилась читать, дедушка дал ей книгу, полную серых изображений тюрем, думая, что ей понравится смотреть на них. Гэлли совершенно не понравилось. Так же, как не понравилась, когда она только научилась читать, книга под названием «За спиной Северного Ветра», которую дедушка пихнул ей в руки. Шрифт в ней был плотным и маленьким, и Гэлли не могла понять содержание.
Но позже дедушка давал ей множество книг, которые ей понравились. И он часто – и довольно непредсказуемо – показывал Гэлли необычные вещи на одном из своих компьютеров. В первый раз, когда он это сделал, Гэлли была решительно разочарована. Она ожидала еще один мультфильм, а тут дедушка показывает ей изображение большого вращающегося футбольного мяча. В то время как он вращался, на него наискось падал свет, как и на мяч для гольфа, который энергично носился вокруг футбольного мяча, по мере передвижения делаясь то полным, то наполовину освещенным, то невидимым.
- Это не «Том и Джерри», - сказала Гэлли.
- Нет, это земля и луна, - ответил дедушка. – Пора тебе узнать, как получаются день и ночь.
- Но я знаю, - возразила Гэлли. – День наступает, когда восходит солнце.
- И, полагаю, ты считаешь, будто солнце двигается вокруг земли? – спросил дедушка.
Гэлли подумала над этим. Благодаря глобусу в комнате с картами она знала, что земля, вероятно, круглая – хотя она и считала, что люди могут тут ошибаться, – так что вполне логично, что солнце должно вращаться вокруг нее, иначе у людей в Австралии будет всё время ночь.
- Да, - ответила она.
Она страшно возмутилась, когда дедушка объяснил, что земля вращается вокруг солнца, и была склонна посчитать, что дедушка всё напутал. Даже когда дедушка уменьшил футбольный мяч и показал ей солнце, похожее на пылающий пляжный мяч, и двигающуюся вокруг него землю с несколькими горошинами и теннисными мячами, Гэлли нисколько не была убеждена. Когда он сказал, что ночь и день получаются оттого, что земля вращается вокруг своей оси, а лето и зима – оттого, что земля вращается вокруг солнца, Гэлли всё еще думала, что он может ошибаться. Поскольку это были лишь картинки на экране, она подозревала, что они не реальнее Дональда Дака или Тома и Джерри. А когда дедушка сказал ей, что горошины и теннисные мячи являются другими планетами – Меркурием, Венерой, Марсом, Юпитером, Сатурном, Нептуном, Плутоном, – такими же как Земля, а крошечные штучки, носящиеся вокруг них по орбитам в форме английских булавок – это кометы, Гэлли почувствовала возмущение и ревность из-за того, что Земля не единственная. У нее ушли месяцы на то, чтобы принять, что это действительно так.
По-настоящему она приняла это, только когда дедушка начал показывать ей другие вещи. Он показал ей медленное вырастание Земли из голого скалистого шара, через долгие изменения климата, в течение которых участки суши перемещались по ее поверхности, словно плавающие в пруду листья, а скалы вырастали и превращались в песок. Он показал ей динозавров и крошечных существ на морском дне. Потом он показал ей атомы, молекулы и микробы – после чего Гэлли долгое время путала их с планетами, вращающимися вокруг солнца, и, когда бабушка настаивала, что надо мыться, чтобы избавиться от микробов, задумывалась, не пытается ли бабушка счистить с нее космос.
Дедушка показал ей и космос, в котором Млечный Путь напоминал серебристый шарф звезд, а другие звезды плавали, составляя фигуры, которые вроде как должны быть людьми, лебедями, животными, крестами и коронами. Он также показал Гэлли таблицу элементов, которая произвела на нее впечатление чего-то маленького, но тяжелого, закрепленного в середине всей остальной плавающей, вращающейся, сияющей странности. Она подумала, что элементы, наверное, представляют собой маленькие кнопки в форме цифр, держащие всё остальное на своих местах.
Бабушка имела склонность возражать против того, чтобы дедушка показывал Гэлли такие вещи. Бабушка могла зайти, когда Гэлли мирно сидела перед мультфильмом или планом космоса, и щелкнуть выключателем, сказав, что это неподобающее для Гэлли зрелище. Она всегда пролистывала книги, которые дедушка давал Гэлли, и забирала такие как «Фанни Хилл», или «Радуга», или «Там, где заканчивается радуга», или «Путешествие пилигрима». Гэлли никогда не могла понять, почему они неподобающие. Но когда дедушка показал Гэлли мифосферу, бабушка была близка к тому, чтобы запретить компьютерные показы вовсе.
На самом деле это была случайность. Шел дождь, так что Гэлли не могла отправиться на обычную послеобеденную прогулку на пустырь. Бабушка ушла отдыхать. Дедушка тем утром только вернулся домой после одного из своих таинственных исчезновений. Дедушка обычно исчезал два-три раза в год. Когда Гэлли спросила, где он, бабушка посмотрела угрожающе и ответила:
- Он отправился навестить другую свою семью. Не будь любопытной.
Дедушка об этом вовсе никогда не говорил. Когда Гэлли спрашивала, где он был, он делал вид, будто не слышал. Но она всегда искренне радовалась, когда он возвращался. Дом чувствовался ужасно тоскливым без жужжания компьютеров на заднем плане и без постоянного звона или гудения телефонов. Так что, как только дверь в спальню бабушки закрылась, Гэлли тихонько поспешила вниз – в компьютерную комнату.
Дедушка сидел там тяжелой массой перед экраном, внимательно отслеживая на нем что-то световым пером. Гэлли на цыпочках приблизилась, чтобы посмотреть ему через плечо. Это было изображение Земли, медленно вращающейся в темно-синей пустоте. Когда она подошла, мимо проворачивалась Африка. Но Африку было сложно разглядеть, поскольку ее и весь земной шар окутывал тусклый разноцветный туман. Туман, казалось, состоял из тысяч крошечных бледных нитей, и все они двигались и закручивались наружу. Каждая нить, двигаясь, сияла мягким жемчужным светом, и получалось, что Земля вертится в светящейся радужной вуали. Пока Гэлли наблюдала, некоторые из нитей свернулись вместе в сияющий моток, который вырастал за пределы, становясь ярче, и на него становилось сложнее смотреть, а потом поворотом мира его мягко отбросило в сторону, так что он стал серебристо-красной спиралью. Там были дюжины таких мотков, когда Гэлли присмотрелась внимательнее, дюжины серебристых цветов. Но под ними находились тысячи других сияющих нитей, которые деловито дрейфовали, соединялись и сплетались близко к Земле.
- Как красиво! – воскликнула Гэлли. – Что это?
- У тебя чистые руки? – рассеянно спросил дедушка.
Его световое перо постоянно выхватывало сияющий золотой набор нитей под спиралями и следовало за ним внутрь и наружу, туда и сюда, сквозь прозрачную массу. Похоже, он посчитал само собой разумеющимся, что Гэлли помыла руки, поскольку продолжил:
- Это мифосфера. Она состоит из всех историй, теорий и верований, легенд, мифов и надежд, возникших здесь, на Земле. Как ты можешь видеть, она постоянно растет и двигается, когда люди придумывают новые сказки или находят новые предметы для веры. Более старые нити выходят наружу, чтобы стать этими спиралями, где вещи имеют склонность становиться грубыми и опасными. Видишь ли, они закаливаются.
- Они настоящие – как атомы и планеты? – спросила Гэлли.
- Совершенно такие же настоящие – в некотором смысле даже более настоящие, - ответил дедушка.
Гэлли повторила для себя название, чтобы не забыть:
- Мифосфера. А что ты с ней делаешь?
- Отслеживаю золотые яблоки. Интересно, почему они никогда не образуют собственную спираль? Они всё время смешиваются с другими нитями. Смотри, - дедушка сделал что-то на клавиатуре, чтобы заставить Землю повернуться и растянуться в плоскую петлю с медленно кружащимися по ней континентами. Золотые нити поднялись от Индии, от северного плоскогорья, от Средиземного моря и от Швеции, Норвегии и Британии. – Смотри: здесь, - большая волосатая дедушкина рука направляла световое перо туда-сюда, по мере того как всплывали нити. – Эта нить смешивается с тремя разными историями о драконах. А эта… - световой луч передвинулся на юг, - смешивается здесь с двумя совершенно разными историями. Вот эта – суд Париса, а здесь у нас Аталанта, девушка, которую отвлекли от победы в бегах несколькими золотыми яблоками. А здесь сотни народных сказок… - перо передвинулось на север к золотым нитям, растущим, словно трава, по Европе и Азии. Дедушка покачал головой. – Золотые яблоки повсюду. Они являются причиной смерти и вечной жизни, опасности и выборов. Они должны быть важными. Но ни одно из них не объединяется. Ни одно из них не становится спиралью и не затвердевает. Я не знаю почему.
- Если они настоящие, - сказала Гэлли, - может человек пойти по ним, или они как микробы и атомы – слишком маленькие, чтобы их видеть?
- О, да, - ответил дедушка, нахмурившись на нити. – Только я не советую входить в спирали. Там всё становится довольно яростным.
- Но ближе. Там ходят или плавают? – поинтересовалась Гэлли.
- Ты можешь поехать на лодке, если хочешь, - ответил дедушка, - или иногда даже на машине. Но сам я предпочитаю ходить пешком. Это…
Однако тут ворвалась бабушка и схватила Гэлли за руку.
- Ну, в самом деле! Честное слово, Тант! – воскликнула она, оттаскивая Гэлли от экрана. – Ты должен бы понимать, что нельзя позволять Гэлли впутываться в это.
- Это не причинит ей никакого вреда! – возразил дедушка.
- Напротив. Это может принести неизмеримый вред – и нам, и Гэлли, – если узнает Юлион! – парировала бабушка. Она вытащила Гэлли из комнаты и с грохотом захлопнула дверь. – Гэлли, ты больше никогда не будешь иметь никаких дел с мифосферой! Забудь, что вообще видела ее!
Глава 3
Приказ забыть о мифосфере был равносилен приказу не думать о голубом слоне. Гэлли не могла забыть красивые кружащиеся, плавающие, сияющие нити. Она постоянно думала о мифосфере – почти так же часто, как стояла на стуле, глядя на молодые счастливые лица родителей на свадебной фотографии. Будто мифосфера заколдовала ее. Что-то тянуло в груди каждый раз, когда Гэлли вспоминала о ней, и она испытывала непреодолимую печальную жажду чего-то – почти болезненное ощущение.
Несколько дней спустя она впервые по-настоящему познакомилась с музыкантами. Гэлли никогда не была уверена, причастна ли к этому мифосфера. Но казалось вероятным, что причастна.
В любом случае Гэлли знала одного из музыкантов в лицо. Она видела его каждый раз, когда предыдущая горничная водила ее по магазинам вместо прогулки на пустырь. Марсия – новая горничная – всегда улыбалась и кивала ему. Марсия была рослой сильной девушкой с волосами, похожими на белую шелковую бахрому на бабушкиной мебели в гостиной: мягкими и прямыми, постоянно окутывавшими ее круглое розовое лицо. К сожалению, лицо Марсии совершенно не соответствовало ее красивым волосам. Бабушка фыркала и называла Марсию «удручающе невзрачной», а потом вздыхала и выражала желание, чтобы Марсия лучше говорила по-английски. Когда бабушка отправляла Марсию и Гэлли за покупками, ей всегда приходилось давать список, напечатанный большими заглавными буквами, потому что Марсия и читала по-английски не слишком хорошо. Это всё оттого, объяснила бабушка Гэлли, что Марсия родом из Мрачнейшей России, где используют другие буквы, так же как и другой язык. Гэлли впервые заинтересовалась музыкантом именно из-за плохого английского Марсии.
Он был высоким и худым и всегда носил темный костюм с синим шарфом, обернутым вокруг шеи. Сколько Гэлли помнила, он всегда стоял там, в дождь и в солнце – точно на одном и том же месте: неподалеку от паба под названием «Звезда», – играя веселые нежные мелодии на потрепанной маленькой скрипке, которая казалась слишком маленькой для него. Футляр от скрипки лежал открытым на мостовой у его ног, и люди, проходя, время от времени бросали в него медяки или пятифунтовые бумажки. Гэлли всегда было интересно, почему он никогда не играет настоящие мелодии – просто музыку, как она думала о ней.
Ни у Гэлли, ни у Марсии никогда не было монет, чтобы бросить в футляр, но Марсия никогда не упускала случая кивнуть и улыбнуться мужчине. После чего он кивал в ответ, не выпуская скрипку и продолжая играть, и широкая лучезарная улыбка расплывалась на его худом лице, заставляя глаза сиять ярко-синим цветом, под стать его шарфу. Раньше Гэлли думала, что он старый. Но у него была такая молодая улыбка, что теперь она заметила: волосы под круглой черной кепкой, которую он постоянно носил, были не седыми от старости, а того же изысканного белого оттенка, как у Марсии.
- Он ваш родственник? – спросила она. – Поэтому вы киваете?
- Нет. Это вежливо, - ответила Марсия. – Он музыкант.
Она произнесла это так, что слово прозвучало как «волшебник».