Этого Клэрити показалось мало. Гнев – на высшие силы, провидение, богов или кого бы то ни было еще – захлестнул жаркой волной и требовал выхода. Следом за зеркалом в прихожей статуэткой с каминной полки она разбила зеркало в гостиной. Подобная участь постигла и зеркало в ванной, и в спальне. Клэрити выпотрошила ящики, устроив в комнате настоящий бардак, выудила из косметичек и трюмо все зеркальца, а потом долго разбивала их молотком, чувствуя мрачное удовлетворение.
Она слышала за спиной испуганный голос так не вовремя вернувшейся домой матери, но даже это ее не остановило. Поздно. Тони Хаттон уже давно записала свою дочь в сумасшедшие.
Подозрения Клэрити оправдались, когда ворвавшиеся в комнату санитары – и когда только мать успела их вызвать? – схватили ее и рывком подняли с пола. Она кричала, вырывалась – а чего еще ждать от ненормальной? Тони говорила что-то об обследовании, специалистах и «хорошем местечке», которая она присмотрела для Клэрити. Так она подлечится и все у них будет как прежде.
Как будто «как прежде» у них с матерью все было хорошо.
– Ничего уже не будет как прежде, – выговорила Клэрити плохо слушающимися губами.
А потом внезапно стало все равно. Она перестала вырываться, позволила санитарам довести ее до машины и усадить внутрь. Равнодушно смотрела на мать, которая шептала какие-то успокаивающие фразы. И думала, думала… Как ее размеренная жизнь могла превратиться в этот хаос? Как она могла до такого дойти?
– Милая, с тобой будет говорить доктор Гесберг. Это очень хороший врач. – Тони Хаттон не любила терять время понапрасну. Как только машина тронулась, она сменила материнский тон на деловой. – Тебе нужно будет ответить на несколько его вопросов, пройти пару тестов. Бояться не стоит.
– Мне не пятнадцать лет, – процедила Клэрити.
Тони театрально вздохнула. Покачала головой, всем своим видом показывая, как ее огорчил дерзкий тон дочери.
– Не пятнадцать, но ведешь ты себя соответствующе. – Заметив испепеляющий взгляд Клэрити, она тут же прикусила язык.
Клэрити была послушной. Не ради матери и даже не ради себя. Ради Каролины. Сначала позволила врачам ее осмотреть и обработать порезы – их оказалось куда больше, чем она полагала, – на руках, лице и шее. Послушно отвечала на вопросы, рассказала обо всем, что произошло за минувшие дни – скрывать не было смысла, ведь сама Тони наверняка обо всем доктора Гесберга проинформировала.
– То есть голоса исходят только из зеркал? Любопытно. А что они вам говорят?
Клэрити раздражало, что он постоянно что-то записывал. И еще этот скрип карандаша…
– Ничего. Просто зовут.
Гесберг – немолодой лысеющий мужчина в темно-синем костюме и начищенных до блеска туфлях – оторвал взгляд от блокнота.
– Мисс Хаттон… Клэрити… Я могу называть вас Клэрити?
Она кивнула.
– Что заставило вас разбить все зеркала в доме?
– Ярость, – прошептала она. – Я хотела, чтобы они вернули Каролину, но они лишь дразнили. И еще эти голоса… Я не хотела думать о себе как о безумной, но как иначе, когда постоянно слышишь голоса?
– Клэрити, расскажите о Каролине. Той, кого вы называете своей дочерью.
Она плотно сомкнула губы, словно выстраивая между собой и доктором барьер из невысказанных слов. Что сказать? Правду? Высмеет и окончательно признает ее безумной. Ложь? Она уже говорила о дочери, которой для всех остальных не существует. Нормальные люди о подобном не говорят – если только это не глупая шутка. Но дело зашло уже слишком далеко, чтобы прикрываться одной лишь шуткой.
Поняв, что ничего не теряет, Клэрити все рассказала. О том страшном дне, который разделил ее жизнь на до и после. Позади осталось тихое семейное счастье вдвоем с Кароль, впереди – хаос и разруха.
Гесберг внимательно ее выслушал. По мере рассказала делал пометки в блокноте. Чтобы не раздражаться скрипом карандаша, Клэрити постаралась сосредоточиться на звуке собственного голоса. А голове между тем звучало странное: «Неужели все это правда?». Неужели она действительно разговаривает с психиатром, который препарирует ее сознание острыми как скальпель вопросами? Неужели она, Клэрити Хаттон, кричала на все кафе, неужели она поразбивала все зеркала в собственном доме?
Абсурд. Абсурдно и то, что все это – ее новая реальность.
Как будто некий безумный демиург взял и переписал ее жизнь с середины, решив сделать из обычной молодой мамы героиню драмы – и сумасшедшую по совместительству.
Дальнейшие события слились в одно размытое пятно, где то тут, то там мелькали яркие всполохи – лица работников больницы, вполне даже уютная палата с белыми стенами, большой зал с сумасшедшими, мимо которого, ведомая Гесбергом, проходила Клэрити, где был и теннисный стол, и мягкие диваны, и телевизор. Можно было представить, что действительно находишься в дорогом пансионе… но иллюзия развеивалась, стоило только взглянуть на лица сумасшедших. Безучастные или искаженные в гримасах, лепечущие что-то или возбужденно кричащие…
Обследования мозга, которые не выявили аномалий, процедуры и анализы… и бесконечные беседы. Где-то там, в череду перепутанных кадров, затесался и голос Гесберга. «…основные симптомы: бред, зрительные и слуховые галлюцинации» и голос матери, которая озвучила ей диагноз. Параноидная шизофрения.
Итак, Клэрити Хаттон была официально признана сумасшедшей.
Осколок восьмой
Месяц. Месяц, проведенный в безумии и среди безумных.
По словам доктора Гесберга, Клэрити удивительно быстро шла на поправку. Впрочем, на самом деле в этом не было ничего удивительного. Зеркал в больнице было мало – только в холле, и мимо них Клэрити проходила так быстро, как только могла, поэтому они ей не докучали. Она вела себя тихо, послушно глотала нейролептики, призванные избавить ее от симптомов психического расстройства.
С исчезновением из ее жизни Каролины Клэрити так и не смирилась, нет. Не помогли ни таблетки, ни страх оказаться запертой в психушке на долгие годы. Но она молчала. Притворство – лучшее решение для той, кто не желает выглядеть сумасшедшей, но и не готова поверить в уютную и простую ложь, которую ей пытались внушать окружающие. Никто – ни мать, приходящая на редкие встречи, ни доктор Гесберг не знали: Клэрити не собиралась сдаваться и вот так легко, под гнетом обстоятельств, отрекаться от реальности, которая была частью ее странной жизни. Все будто сошли с ума, сговорились против нее – никто не желает признавать, что ее дочь, ее милая малышка Каролина, когда-то существовала. Но она была готова пойти против целого мира. Она дочь не предаст, как это сделали все остальные.
Она во всем разберется, но сначала… нужно дождаться того дня, когда ей разрешат вернуться к прежней, относительно нормальной, жизни.
И она дождалась.
– Милая, доктор Гесберг говорит, что они сумели добиться устойчивой ремиссии. Ты можешь вернуться домой. Мы продолжим лечение и тебе придется какое-то время ходить на процедуры. Но, главное, тебе не придется больше находиться здесь.
Клэрити отстраненно подумала о том, что вот сейчас, по всем законам слезливой семейной драмы, она должна броситься матери на шею. Она даже представила себе эту сцену: дорожки слез на бледных щеках, губы, подрагивающие от волнения и шепчущие слова благодарности. Что-нибудь драматичное. «Спасибо, мама, что исцелила меня».
Клэрити всю передернуло, но эти несколько недель научили ее запирать эмоции внутри, как в шкатулке. Она не смогла выдавить из себя нужных слов и ограничилась усталой улыбкой.
Дом встретил ее настороженной тишиной. Все зеркала были убраны, без них комнаты казались голыми и неправильными. Проследив за взглядом дочери, Тони сказала:
– Я повесила одно зеркало в ванной. Подумала…
– Все нормально, мам.
Потом пришла Челси и Лей. С вымученной улыбкой подруга протянула лаймовый пирог, который они поели без аппетита. Челси говорила, как рада видеть Клэрити дома. Говорила, что та выглядит лучше… спокойнее.
«Ну еще бы, – мысленно усмехнулась Клэрити. – Знала бы ты, какой дрянью меня пичкали в больнице».
Наконец ее оставили в покое.
– Клэрити…
Голос доносился из ванной.
Она выдохнула, прикрыла глаза. «Реши для себя – ненормальная ты или безумие – неотъемлемая часть тебя самой».
Клэрити повернулась и взглянула на приоткрытую дверь ванной. Медленно, очень медленно она направилась вперед. Ей надоело бежать. Верно говорят – от себя не убежишь.
Так может, настал час выяснить, чего хочет от нее треклятый голос?
И Клэрити вошла, и коснулась кончиками пальцев своего отражения – после того, как ее дочь пропала, а весь мир словно разом позабыл о ней, грань между реальностью и сумасшествием была тонка как никогда… и размыта – как отражение в запотевшем зеркале.
– Кто ты и чего хочешь от меня? Зачем… зачем ты меня мучаешь?
– Каролина… здесь… – Кому бы не принадлежал этот голос, говорить ей было трудно.
– Каролина… – Клэрити захлебнулась словами. – Ты знаешь что-то о моей дочери?
Отбросить из головы мысль, что она разговаривает с зеркалом. Главное сейчас – услышать ответ.
– Тяжело…
– Говори! – До сегодняшнего дня Клэрити и подумать не могла, что может говорить вот так: властно, требовательно.
– Ее затащили сюда. Она здесь, близко.
– Где – здесь? – едва не сорвавшись на крик, спросила Клэрити.
– Вы, живые, называете это Преисподней.
Клэрити отшатнулась от зеркала, хватая ртом воздух. Каролину утащили в ад.
– Кто? Зачем? – слабеющим голосом спросила она.
– Приходи за ней. Если хочешь, – словно бы не слыша, шептала незнакомка из зеркала.
– Как мне попасть в Преисподнюю? – наконец тихо спросила она.
– Ты приняла решение быстрее, чем я ожидала. – С каждым словом голос невидимки становился все тише. – Ты должна знать – мир, в который ты попадешь, совсем непрост и очень опасен. Быть может, попав сюда однажды, ты больше никогда не сумеешь вернуться.
– Это моя дочь, – тряхнув головой, твердо сказала Клэрити. – Я пойду за ней хоть на край света… хоть в Преисподнюю.
– Хорошо. – В голосе незнакомки звучало удовлетворение. – Тебе нужно будет вынуть осколок из своей груди. Брось его – и тебе откроется вход.
Клэрити ахнула. Так вот что все это значило – острая боль, ощущение, что под кожей находиться что-то инородное. Безумие. Все это время она носила в груди осколок зеркала таинственной незнакомки. Слова ее внушали ужас, но Клэрити запрещала себе ему поддаваться. Просто не могла себе позволить поддаться страху. Если боится она – двадцатитрехлетняя девушка с непростым прошлым, то каково сейчас Каролине?
Она не успела ничего спросить – невидимка из зеркал исчезла.
Если всего минутой раньше Клэрити казалось, что самое сложное – это принять решение отправиться за дочерью в ад, то сейчас стало очевидно – самое страшное еще впереди. Ей нужно достать осколок зеркала из собственной груди.
Хуже всего то, что придется сделать это самостоятельно – как она успела уже убедиться, для остальных осколка просто не существует. Клэрити помассировала прохладными пальцами виски, пульсирующие болью. Слишком много всего на нее свалилось – исчезновение Каролины, появление зеркальной невидимки, ее страшные и безумные слова о Преисподней.
Вот только в это безумие Клэрити была готова поверить охотнее, чем в реальность, где ее любимой малышки никогда не существовало.
Как во сне она направилась на кухню. Из выдвижного ящика стола взяла нож – небольшой, но очень острый. Поняв, что если помедлит еще немного, то просто не сумеет решиться, вонзила кончик лезвия в кожу. Закричала, откидывая голову назад. В груди стало горячо, словно взорвалось сердце.
Ослепительная вспышка сменилась размеренной, но неутихающей болью. И все же Клэрити упорно вела нож вниз по груди. Когда он выпал из ее ослабевшей руки, в груди зияла дыра длиной в палец.
Боль будто бы успокоилась, перестав вгрызаться в плоть. Это придало Клэрити сил. С гримасой отвращения она погрузила пальцы в теплую рану. Наткнувшись на острый край зеркала, потянула на себя. Наконец эта бесконечная пытка закончилась – окровавленный зеркальный осколок лежал на ее ладони.
Клэрити понятия не имела, что делать с ранами, где мгновением раньше находился осколок какого-то магического зеркала. Но кровь из раны не хлестала, и боль прошла. Что-то было в этом неправильное, ненормальное. Впрочем… она только что вынула из груди кусок зеркала, чтобы спуститься за дочерью в ад. О какой нормальности вообще могла идти речь? Поэтому она не придумала ничего лучше, чем просто перевязать грудь бинтом. Переоделась, торопясь избавиться от окровавленного платья. Практичные черные брюки и блузка с длинными рукавами, закрывающее бинт – вполне подходящий наряд для путешествия по Преисподней.
Клэрити вернулась к осколку, который оставила на кухне, взяла его и поднесла к глазам. Из-за кровавых разводов увидеть отражение было невозможно. Осколок жег руки, и она бросила его вниз.
В то же самое мгновение пол провалился. Ламинат сминался внутрь, осыпался неровными кусками. Земля разверзлась под ногами Клэрити, обнажив зияющую пропасть. В ней появились ступени, ведущие вниз, в непроглядную тьму. Ведущие в ад. Она сделала первый неуверенный шаг, за ним – второй и третий. Вскоре ее голова оказалась на уровне пола, а лестница продолжала уводить ее за собой.
Она спускалась в Преисподнюю.
Интерлюдия первая
Настал тот час, когда дальше тянуть было уже невозможно – обсидианов, дарящих спасительный свет, осталось слишком мало.
Их дом долгие годы был их крепостью, сияющим факелом посреди живой, нетерпеливой тьмы. Они жили на задворках города – там, куда не доставал свет обсидиановых фонарей. Выйти на улицу без источника света нельзя, вот они и не выходили. Жили, экономя драгоценные осколки лавы, своей маленькой уютной компанией – престарелая мать и молодой сын.
Эна слегла с тяжелой болезнью, и чувствовала, что осталось ей недолго. Но в этом она могла винить только саму себя. Однажды она заснула, не заметив, что догорает обсидиан, а окно, ведущее в ночь, приоткрыто. И как только обсидиан погас, тьма не преминула этим воспользоваться – проникла в дом сквозь оконную щель и оплела шею Эны в удушающем объятии. Она проснулась от собственного крика…
Роковая случайность, стоившая ей невероятных болей и понимания, что совсем скоро ее сын останется совершенно один. Один против вездесущей тьмы.
С тех пор Эна медленно угасала, и боль с каждым часом становилась все сильней – тьма изнутри растерзывала ее душу. Но она не могла допустить, чтобы ее сын узнал правду. Узнает – никогда не оставит ее, а это необходимо. Эна не могла позволить, чтобы он остался здесь, в этом всеми забытом уголке треклятого мира. Не могла позволить, чтобы Адам, как и она, оказался проклят тьмой.
– Адам, я думаю, настала пора тебе отправиться в Скарфолл и попытать удачу.
Он изумленно взглянул на нее поверх зажженного обсидиана, который внимательно изучал – как скоро догорит, как скоро оставит их в кромешной темноте? При взгляде на сына защемило сердце. Истинный ангел – золотисто-русые вьющиеся волосы, светло-голубые глаза. Кто они такие, эти ангелы, Эна помнила смутно – осталось какое-то зыбкое воспоминание на задворках сознания, до которого не дотянуться, не облечь в слова…
– Мама, но…
– Сколько можно сидеть взаперти? Вода кончается, еда тоже. Так не может продолжаться бесконечно. Тебе нужен нормальный дом, а не эта хибара посреди островка тьмы. Да и обсидианов осталось совсем немного – боюсь, дольше тянуть уже нельзя.
Адам молчал – признавал ее правоту, но и оставлять мать одну не хотел.
Эна открыла шкатулку, которую всегда запирала на ключ. Пять обсидианов, надежно запрятанных в зачарованную черную ткань, которая гасила их магию. И шестой – уже почти догоревший осколок, освещающий их дом.