========== Фаза I ==========
У девочки косичка тонкая, жиденькая. Ветер треплет светлые пряди, солнце скачет по курносому носу.
- Как тебя зовут?
Мальчик смотрит внимательно. И глаза у него не по-детски серьезные, глубокие, вдумчивые.
- Соня.
- А я Ньют.
Он ничего не помнит о своей жизни и, кажется, никогда не помнил. Такая пустота. Гольный вакуум в мозгу, словно крышку коробки захлопнули, оставив внутри лишь воздух, не способный пробиться через щели. Незнание душит, убивает, выворачивает все суставы. Он знает лишь, что просыпается в холодном железном ящике, гремящем и везущим его куда-то. Он знает, что его зовут Ньют. Он знает, что ничего не знает. Лишь свист металлических механизмов да грохот стали. Мысли, словно белесые нити, тонкие, путаются, исчезают. Иногда приходят образы, чьи-то голоса, далекие и давно забытые. Все это смешивается в какофонию звуков в голове, давит на череп. Ему остается лишь упереться локтями в холодное железо, согнуться пополам и дышать.
Он.
Ничего.
Не.
Помнит.
И это пугает.
Глэйд встречает его хмурыми лицами, слепящим небом и высокими, циклопическими стенами. Мальчишки — шенки, и их совсем мало — кажутся ему такими же растерянными, как и он сам. Не ведающие, куда попали, не помнящие сами себя, не знающие, что ждет их впереди. Он уверен лишь в одном — надо привыкнуть. И юноша привыкает. Сначала к имени. Замирая иногда, словно зависая в пространстве, никак не желая отзываться на простые четыре буквы. Ньют. Алби — высокий темнокожий парень — как-то говорит, что имя ему подходит. И Ньют лишь вскидывает брови. Имя кажется ему странным, чужеродным и неправильным. Словно это не его имя. Он перебирает в уме все имена, которые помнит, но Ньют приходит к нему раз за разом. Значит, его.
Он привыкает и к высоким стенам. Сначала камню он не верит. Шершавая твердая поверхность содержит какую-то опасность. И грохот, создаваемый воротами, такими гигантскими, исполинскими, будто возведенными для великанов. Ньют лишь задирает голову. Так высоко-высоко. Стены подпирают небо, касаются его своими остриями. Юноше хочется забраться на самый верх. Шальная мысль. А ночью приходит грохот, и стрекотание, и лязг, и пощелкивание. И снова грохот. Ньют не может уснуть. Лежит с широко распахнутыми глазами, смотрит в странное, словно искусственное небо. И липкий страх хватает его за самое горло. Это место кажется ему чумным, диким, чужеродным. Поляна Глэйда обманчиво приветлива, стены — творения нерукотворные, внушающие ужас. И рокот. Ньют осознает, что не хочет знать, кто или что производит подобные звуки. Но его не спрашивают. В этом мире его никто не спрашивает.
— Эй, Чайник! — чьи-то пальцы щелкают у него перед самым носом, и парень поднимает глаза. — Че расселся? Мешаешь.
Ньют хмурится и провожает недовольным взглядом юношу с узкими глазами. У того такая походка размашистая и шаг широкий. Он проходит мимо одного из парней, ударяет его по спине в дружеском, шутливом жесте. Рука у него явно тяжелая, а смех клубится в глотке. Взгляд хитрый, а от самого исходит сила. Страж Бегунов, Минхо, кажется Ньюту слишком самодовольной личностью. Ему словно нравится здесь находиться, словно забавно. Так, играет. У Ньюта аж кадык дергается. Он готов содрать с себя кожу, если только это поможет исчезнуть отсюда. Он не в состоянии наслаждаться жизнью.
У Минхо стоптаны все подошвы, шея и спина взмылены, руки дрожат. Он падает на землю, широко раскрывая рот, вдыхая воздух. Стены сходятся с грохотом, сливаются в единый монолитный блок. Страж Бегунов валится на землю. Грудь его ходит ходуном, глаза жжет, а пальцы трясутся. Ньют закусывает тонкий стебель сорванной травинки.
— Херово это все, — говорит как-то Минхо.
— Херово, — соглашается Ньют.
У каждого здесь свои маски и способы выживания. Юноша знает. У Минхо это бравада, та самая, которая так режет по глазам. Набрасывается со спины, рукой сминает шею, теребит волосы и хохочет. Ньют почти улыбается. Вот-вот и его губы растянутся в улыбке. Обаятельной, юношеской, на пределе эмоций. Он едва не разучился так улыбаться. Лишь искривлять свои губы чем-то неверным. Ему тошно здесь находиться, но Ньют это скрывает. Да и Минхо спасает. Тот еще черт, вечно шутит, сыплет остротами, подначивает. Балагур хренов. Но Ньют знает, что стал чаще улыбаться. Так, губы дрогнут, глаза залучатся, да непонятно откуда взявшийся ветер всколыхнет его ершистые волосы.
— А ты когда-нибудь думал о доме? — спрашивает как-то Ньют, болтая в большой банке какую-то жидкость — она призывно трет стенки.
Минхо лишь поворачивает голову. Смотрит серьезно. Нога согнута в колене, рука покоится сверху. Парень чешет затылок и глядит прямо на стены Лабиринта, в темноте кажущимися дверьми в потусторонний мир.
— Плюк все это, — выдает Минхо. — Вот что я тебе скажу. Забей. Мне по хер, что было там, когда-то. Мне важно, что есть сейчас. И сейчас я хочу выбраться из всей этой гребаной заварушки.
Ньют не отвечает. Лишь задумчиво вертит в руках банку. Его длинные пальцы плотно обхватывают стекло. Минхо такой. Был таким с самого первого дня знакомства. Все еще до сих пор кажется чертовым невыносимым шенком. Но уже родным. И его хрюканье, и бульканье смеха в глотке, и этот прищур глаз, и дружеские подзатыльники. Ньют вот-вот готов улыбнуться, но мысли перевешивают. Он все сидит и думает, в чем же его беда. То ли в анализе, то ли в желании знать, то ли в снах.
Ему часто приходят сновидения. Лежа здесь, под открытым небом, завернутый в спальник, вперивая взгляд в мигающие звезды, ведя рукой созвездия. И откуда он их только знает? Он видит цветные картинки, иногда черно-белые. Они являются размытыми образами, неясными, нечеткими, но он всегда выхватывает одно лицо. Женское. Сначала это девочка, курносая, с неправильным прикусом и россыпью маленьких точек на щеках. Волосы у нее светлые и всегда заплетены в косу. Потом эта девочка становится старше, черты ее лица преображаются, взгляд каре-зеленых глаз становится зрелее. В его ушах часто звучит ее смех, а ее светлые локоны волнами спадают на спину. Девочка красива простой, бесхитростной красотой. Она всегда хватает его за руки. И он чувствует, как прикосновения ее тонких пальцев горят на его коже. Иногда она обнимает его во снах, прижимается тонким телом, утыкается носом куда-то в сгиб его шеи. И он ощущает теплое дыхание на своей коже. У нее большие глаза. И влажные. Когда Ньют просыпается, сердце его колотится, заходится в ударах. Светловолосая девушка из снов слишком реальна.
- Ты невыносимый.
- Но я тебе нравлюсь.
Соня закатывает глаза, туда, к самому потолку, совершает этот невообразимый жест, вытягивая свою длинную шею.
- Невыносимый.
- Знаю.
И улыбка по губам. Они смотрятся друг на друга и улыбаются еще шире.
Она распахивает глаза, но не видит ничего, кроме черноты. Темень такая сильная, словно впаялась в ее зрачки, слилась с радужкой. Девушка моргает, но свет не приходит. Лишь гул и грохот нарастают в ушах. Спину холодит металл, кусает лопатки и позвоночник. Она лежит. В пустоте, в неизвестности, с совершенно полой головой. Нет ничего. Даже образов и картинок, даже осознания самой себя. В мозгу формируются лишь четыре буквы. Соня. Странное имя. Ее ли? Но собственная безымянность не так пугает, как рокот вокруг, как шум, а потом хлынувший свет. Нет памяти, нет знания, есть лишь имя. Ей не хочется вставать на ноги, хочется притвориться мертвой, падалью. Но ее тормошат чьи-то руки. Женские, насколько она может судить. И приходится возвращаться в мир.
Соня ни с кем не говорит. Ходит по поляне, выполняет рутинную работу и ни с кем не общается. Ладони ее все забинтованы, еще кровоточат. Цветные пятна расплываются на белой марле. Красивый цветок, жестокий цветок. Она заплетает свои волосы в косу, пряди выбиваются из бесхитростной прически, падают на глаза. Девушка лишь морщит нос.
— О! Долбанутая! — Соня поднимает взгляд. — Ладошки все еще бо-бо?
Стоящая напротив девица упирает руки в бока. Соня старается смотреть на нее с бесстрастным выражением лица. Бет ненормальная. И она почему-то не любит Соню. Грозится выдрать все волосы, исполосовать лицо. Соню не пугает Лабиринт, гриверы и все это место так, как Бет. Бет высокая и сильная, мясистая. Они подрались как-то. Соня думала, что лишится нескольких пальцев.
— Отвали, — цедит девушка сквозь зубы.
— Что ты сказала?
— Бет, развернулась и ушла!
Соня и Бет синхронно поворачивают головы. У Харриет бритый череп и перекинутое через плечо мачете, с которого капает кровь. Свинью резала, то-то вопли стояли на всю поляну.
— Живо!
Бет кривится, кидает на Соню убийственный взгляд и уходит, забирая с собой своих прихвостней.
— Ну что ты за девица, а? — Харриет падает рядом. — Вечно наживаешь беду на свою голову.
— Она меня ненавидит, — жмет плечами Соня.
— Знаю. Бет всех ненавидит.
Харриет знает, что Соня не боится. Эта светловолосая девушка с каре-зелеными глазами кажется ей странной, будто несколько не от мира сего. Она любит одиночество и с огромным любопытством изучает каменные стены. Она интересуется Лабиринтом и откуда-то умеет держать оружие в руках. Харриет не предлагает ей быть Бегуном. Незачем. Соня слишком любопытная. И проблемная. Белая ворона, и не только по цвету волос. У нее часто бывает мечтательный взгляд и сосредоточенно закушенная губа. Она может ночами гулять по поляне, обходить стены по периметру, касаясь их шероховатой поверхности пальцами. Звуки, издаваемые монстрами, расхаживающими по Лабиринту, ее не пугают. Она как-то говорит Харриет, что у гриверов есть свой, особый язык. Они будто песни поют. Мулатка сводит брови.
— Ты чокнутая.
А Соня не отрицает. Харриет почти привыкает к ней такой. Руки у нее ладные, правильные. Она умная и сообразительная. И впервые за долгое время Харриет понимает, что ей легко. У Сони светлая улыбка и совсем нет страха.
— Ты действительно не боишься?
Девушка лишь вопросительно смотрит на подругу.
— Лабиринта? Всего этого? — и обводит рукой поляну, где копошатся другие девчонки.
Соня лишь жмет плечами и откидывается на траву. Ее волосы растрепались, выбились из косы, покрыли яркие листы. Харриет смотрит на девушку косо и как-то хитро. Соня чистая. Но ее чистота не заключена в наивности. Ее чистота — это знание и покой. Рядом с ней действительно покойно. Она может брать оружие в руки, но все равно оставаться блюстителем мира. Харриет поражает этот контраст — кровь на руках и знание в глазах. И абсолютное отсутствие страха, тяги к Лабиринту. Словно Соня уверена, что сейчас им надо находиться здесь, словно еще рано что-то делать. Она лишь вертит в руках нож и вылавливает из чана картошку. Пальцы длинные и ловкие, очищают корнеплод очень быстро, а потом берутся за второй.
— Мне снится мальчик, — говорит она как-то и смотрит на Харриет. Та лишь изгибает брови. — Высокий, худощавый, светловолосый. Мне кажется, что я его знаю.
Соня замолкает. Юноша ей действительно снится. Каждую ночь, стоит лишь закрыть глаза, приходит его образ. Она уже знает, что у него непослушные волосы, обаятельная улыбка и сухопарые руки, что он высокий и нескладный. И что-то в нем такое родное, такое дорогое сердцу. Будто она знает его много лет, будто касалась его прядей, знает, какие они мягкие на ощупь. Будто он ее друг. Движения его губ ей знакомы, и искрящиеся глаза, и серьезный взгляд. В этих снах она часто обнимает его, чувствуя знакомое тепло, идущее от чужого тела. Соня просыпается и хмурится. Ее беспокоит это. Беспокоит этот мальчик. Ей вдруг впервые становится страшно. Что, если этот парень — ее прошлое? Что, если он был ей братом, другом или кем-то большим? А она забыла, не помнит. Липкое и вязкое чувство бродит где-то под ребрами, обхватывает сердце холодным кольцом. Мальчик ей дорог. Соня уверена.
И тогда приходит желание. Осмысленное, серьезное, ярое. Желание помнить, желание знать, желание вырваться. Теперь девушка смотрит на стены Лабиринта внимательно и задумчиво, молчит еще больше. Харриет это не нравится. Она лишь поджимает губы, но Соню не трогает. У той свой расклад и какой-то юноша в мыслях. Харриет усмехается, кривя линию рта. Ей ведь тоже снится. И глаза у него узкие, а руки крепкие.
- Не плачь.
- Уйди.
Она вырывается из его рук, но чужие пальцы все равно хватают ее за локоть.
- Соня… — голос ласковый, просящий. — Соня…
Она лишь вздрагивает, когда узловатые фаланги касаются ее лица, и поднимает голову.
- Не плачь. Я не могу видеть твои слезы.
Ньют ненавидит Лабиринт. Каждый камень, каждый поворот, каждую плиту под ногами, каждую лиану. Ненавидит. Это чувство клубится внутри, меж ребер, дерет грудь. Ньют едва держит себя в руках, прибегая очередным сумеречным вечером, запинаясь носком ботинка, падая на колени, выставляя вперед ладони. Его трясет, лихорадит. Это бесполезно, это бесчеловечно, это так жестоко. Ничего нет. Есть лишь эти стены и это место. Да гриверы, гребнутые монстры. Ошизеть. Рехнуться. Ньют садится, сгибая ногу и хмуро смотря вперед. Минхо останавливается рядом, упирает ладони в колени, хрипло и шумно дышит, взмыленный и потный. Ньют сидит и смотрит вперед, прямо на то, как закрываются двери. Большие шестеренки прекращают свое вращение, камень застывает недвижной скалой.
— Шенк, ты чего? — окликает друга Минхо. — Завис?
— Меня это все достало, — цедит сквозь зубы Ньют, маскируя раздражением страх и ненависть. Встает на ноги и бредет в Картографическую. — Пошли, — буркает он. — А то все выветрится из башки.
Минхо издает смешок похожий на хрюканье, но за юношей шагает. Ньют ведь прав. Он вообще уже давно не выглядит тем тонким и несколько отстраненным мальчиком, которым попал сюда. Он стал жестче, грубее, тверже. И глаза его наливаются сталью день за днем. Рука у него верная. Минхо с удивлением узнает, что Ньют отлично обращается с оружием, что, несмотря на всю кажущуюся хрупкость его фигуры, он физически отменно подготовлен и развит. Бегает парень будь здоров. Мысли, правда, у него странные. Как-то сказал о том, что девка ему какая-то снится. Минхо тогда смолчал, а сам подумал, что ведь и ему снится цыпочка. Смуглокожая и кажущаяся до безумия знакомой. Вот и у друга такая же хрень. Но Бегун не стал себе забивать этим мозги. И так проблем не огребешь.
Ньют держится уверенно и спокойно. Раздает приказы, изучает Лабиринт. Он кажется надежным и верным. Он один из самых первых, кто реагирует на Превращение, едва сводя брови. Его словно не пугают трудности. Иногда, конечно, ночами он сидит, привалившись к дереву, теребит мятый браслет из льняной ткани на руке и смотрит на небо. Там мигают звезды. Иногда считает их. В такое моменты он становится открыт и чист, почти уязвим. Со стороны он кажется самым удачливым парнем в Глэйде. Спокойным, рассудительным, сосредоточенным, зрелым не по годам. И лишь один Минхо замечает меж бровей друга странную складку.
— Эй, шенк, в чем проблема? Ты как торкнутый последнее время.
Ньют поднимает глаза на Минхо. Тот склабится во все тридцать два зуба, внушает оптимизм. Юноша лишь хмыкает.
— Тебя это все не задрало? Лабиринт, гриверы, сам Глэйд? Мне тошно, Минхо. Вот такой вот плюк.
Друг молчит. Лишь смотрит внимательно. Давит вздох. У Минхо плохо со словами. Ньют это знает. Но он благодарен за одно присутствие. С Минхо просто. Этот шенк — чертов везунчик судьбы, любимец фортуны — его друг. Самый настоящий. Ему даже рот открывать не всегда надо, чтобы Ньют усмехнулся. Хватает хитрого прищура и медвежьей лапы на плече. Ходячий сгусток бешеной энергии. Взрывной, опасный и такой настоящий. Словно грудь его распирает живительная сила, и ее дикий драйв касается и самого Ньюта. С Минхо легко. Дышать проще. И это все, что Ньют хочет знать.
Но ненависть не проходит.
Она множится как самое отвратительное чувство на свете, закипает в его груди, рвется наружу. Ньюту хочется рвать на себе волосы. Ему хреново, так хреново. Бесконечная вереница опостылевших будней, длинные коридоры Лабиринта, мерный стук шагов, стрекотание гриверов по ночам. Твари ползают и ползают. Сукины дети. Ньюту охота завыть. Но он держит лицо. И даже Минхо не замечает, насколько у его лучшего друга все швах.