Эдвард не может удержаться. Ну нельзя же отвратить от себя такую улыбку. Не ответить на нее. Хоть малость. Хоть самую малость. Он тоже улыбается. И тоже, как и Белла, пытается сделать это с лаской.
В какой-то момент ему кажется, что глаза жены опять влажнеют. За мгновенье затягиваются прозрачной пеленой, пропадающей, впрочем, тут же. Словно бы пришло какое-то озарение, вызванное приливом эмоций. Или, чего бы очень не хотелось, болью. Снова.
— Я хочу тебе кое-что показать, — с легкой дрожью в голосе, но все с той же улыбкой, какой очаровала, произносит она. Поворачивается к прикроватной тумбе, протягивая руку к ящику.
Но траектория выбрана неверно. Чуть левее — было бы лучше. Чуть левее — не пришлось бы медлить. Филатха, не снимаемая ни днем, ни ночью, цепляется своим особо большим талисманом за изрезанную металлическим узором и чуть выступающую вперед спинку кровати. Между цветком маргаритки, кажется, и веткой дерева застревает.
Белла обречено вздыхает, закатив глаза. Садится, стараясь высвободить руку. Отвязать филатху и затем уже решить проблему отказывается.
— Давай позже, — глядя на то, с каким трудом она освобождает фигурки Квадрата Ума, Круга Силы и Треугольника Счастья, про которые столько рассказывала в свое время, просит Эдвард. Желание поспать сейчас как никогда ощутимо, а рядом с Беллой — вдвойне. Слишком долгая ночь выдалась… слишком, слишком долгая…
Ненадолго замешкавшись, девушка, к счастью, соглашается. Вздохнув, ложится на подушки, укрывая их обоих одеялом.
…Через десять минут, уже засыпая, Эдвард чувствует, как маленькие пальчики обвивают его шею, а шелковистые каштановые локоны устраиваются на плече.
Чувствует.
Но не протестует.
*
Белла нашла их случайно. Вышла на балкон подышать свежим воздухом после внезапного и опустошительного явления, именующегося утренним токсикозом, и нашла. В красной картонной коробке в левом углу — как раз возле открытой форточки. Почти год назад именно в этой коробке она подарила Эдварду радиоуправляемый вертолет „Эдвардпрайзес“, по задумке Эсми, с точностью выполненный с его детского рисунка. Тогда на картонке был широкий зеленый бант. Сегодня же — пару толстых книг английских классиков сверху.
Кассет, как и прежде, как и всегда, было три. На первой — записи их дурачеств до и после женитьбы, на второй — медовый месяц, а на третьей, что дальше всех лежала в красивой желтой обертке, — свадьба. На записи настояла Розали. Наверное, просто хотела попрактиковаться в своих навыках перед поступлением на операторский факультет, но получилось, в любом случае, прекрасно. Белла уже не раз благодарила сестру за то, что заставила ее себя послушать и записать торжество. Сколько раз, вместе пересматривая запись, они с Эдвардом смеялись с лиц гостей — то сосредоточенных, то трогательных и умильных — свадебного торта необыкновенной формы (на вкус, впрочем, оправдал все ожидания), с ее платья, где одна из застежек оторвалась прямо перед свадебным танцем, и пришлось срочно подшивать ее, забирая Эсми и Рене прямо из гущи праздничных событий.
Эти маленькие черные кассеты запечатлели в себе их счастливую жизнь. И самый счастливый день в жизни тоже.
Белла смотрит на заветные упаковки не больше минуты. Делает глубокие вдохи, прогоняя тошноту и наслаждаясь мягким, несмотря на приближающуюся зиму, утренним воздухом. Мысли кружатся и кружатся, не в силах принять решения. Но, в конце концов, спонтанное желание побеждает.
Девушка вытаскивает кассеты из их заточения, забирая все три в гостиную. Как хорошо, что не позволила Эдварду выбросить видеомагнитофон. На оцифровку нужно найти время, а здесь — готовый вариант, смотри и радуйся.
Белла включает телевизор, приглушая звук, помня о все еще спящем за стеной муже, и, устроившись в позе лотоса прямо на ковре, терпеливо ждет, пока значок загрузки не исчезнет с большого, темного и плоского экрана. Магнитофон издает характерный звук, извещающий о том, что все готово, и телевизор оживает.
Июль 2006 года. Пятница. Центральный парк и площадка перед большим столетним дубом. Здесь установили четыре отвесные скалы, по которым местные команды должны были дойти до самого верха. Ей выпала возможность побороться за звание чемпиона для „Огненных звезд“ — Белла помнит.
Пока на экране мелькают деревья, скалы и воздушные шары — символы команд — за кадром появляется голос Эдварда. Он называет дату, число, день недели — следуя своей традиции. А затем, посмеиваясь, переводит камеру на нее, пытающуюся как можно быстрее с помощью Элис влезть в снаряжение.
„Попытка не пытка, — хмыкает, приближая объектив и глядя теперь прямо на ее разозленное и покрасневшее лицо. Решающая схватка впереди, а он отвлекает, — как тебе праздник, Беллз?“
Она шипит что-то невразумительное, с яростью дергая ремешки страховки. Элис интересуется, достаточно ли они подтянуты. Эдвард хохочет.
«Увидимся на ринге, — говорит, все еще смеясь, — и пусть прибудет с вами удача, „Огненные шары“, о величайшая из команд…»
И вот уже следующая сцена — камера снова включена и снова она в центре внимания, в центре экрана. Забирается по скале, держась руками за цветные выступы и помогая себе ногами, которые то и дело почему-то сегодня соскальзывают. Эдвард стоит на земле, снимая ее, и выкрикивает лозунги, которые подготовила Беатрис, — капитан их команды. Его голос слышен лучше гула толпы, болеющей за своих любимцев. Пару раз она оборачивается, слыша его особенно четко. Эдвард ухмыляется, что слышно по его едва заметному короткому выдоху, и нажимает на кнопку приближения. Вот ее лицо. Белла улыбается.
А затем звучит та фраза, которую он скажет ей сегодня вечером, уже после отпразднованной победы и выигранного чемпионата. Уже сфотографировав и с кубком, и с командой, и с заветной сине-зеленой медалью „Покорителя горы“.
„Я люблю тебя, моя девочка, — негромко, чтобы слышала только камера, произносит он, мигом превратив свой баритон в самый ласковый из возможных, — и надеюсь, ты согласишься…“
У Беллы на глазах наворачиваются слезы. На экране она все так же идет вверх, к своей цели, а здесь же, в реальности, где незаметно пронеслось уже почти семь лет, сидит на ковре и глупо и широко улыбается. Вспоминает крышу того небоскреба, на которую, не глядя на запрет, они смогли подняться. И как, лежа на покрывале под звездным небом, Эдвард протянул ей заветное маленькое колечко — предложил руку и сердце.
Кадры опять сменяют друг друга. Запись заканчивается, экран потухает. Но и секунды не проходит, как зажигается вновь. В этот раз уже сентябрь. Сентябрь 2006.
Эдвард, неизменно держащий камеру, следует за Элис, выносящей большой шоколадный торт, и вместе с остальными гостями, чьи лица мелькают в полной темноте лишь благодаря двадцати свечкам, поет „С днем рожденья тебя!“. Одними губами Белла что-то произносит, сидя на большом синем стуле — Стуле Именинника, как нарекла его Роуз, — а потом, сделав глубокий вдох, задувает все свечи разом. Гром аплодисментов на темном экране и едва слышный воздушный поцелуй. Она знает, кому он принадлежит.
Восемнадцатое декабря 2006. Уикенд на озере Сэнт-Лоу, как в шутку его называют местные. Домик одолжили мистер и миссис Каллены — вернее, скорее лишь миссис, которой со скрипом, но удалось уговорить мужа. Белла не хотела ехать, зная, какой „любовью“ одаривает ее Карлайл, но Эсми убедила, что кроме них двоих никого там не будет, и это заставило согласиться. Отдых и вправду вышел незабываемым. Чего стоят только эти кадры, прямо сейчас светящиеся на весь экран, где они с Эдвардом, — он рукой, свободной от камеры, а она обоими, не жалея французского маникюра, — строят песочный замок, заселяя его маленькими камешками, — жителями королевства Сэнт-Лоу.
А это… это двенадцатое марта! То самое, в 2007, когда проходила акция „Зубной пасты, которая спасет мир“, и Эдвард, продвигая свое детище на полки супермаркетов, вместе с коллегами предлагал попробовать новинку, демонстрируя свои белые зубы и ослепительную улыбку.
В этот раз — один из немногих — снимала Белла. То его лицо, то покупателей, подходящих к стойке и с подозрительностью осматривавших бело-красные тюбики, то вывеску с названием компании крупным планом… а потом, когда, чтобы развлечь толпу, представители „Пасты…“ стали наперегонки чистить зубы и выдавать каждому зубные щетки для участия в следующем соревновании, Белла хохотала от души — ее смех слышен за камерой. И видео получилось чуть-чуть нечетким — от веселья задрожали руки.
Пересматривая его дома, уже лежа в постели, они с мужчиной смеялись почти так же искренне. И дурачились этой же пастой чуть позже, ночью…
Двадцать пятое декабря, первое января, третье февраля, двадцатое апреля — числа мелькают на экране безостановочно. 2006 и половина 2007 — до свадьбы — пролетают за каких-то полтора часа. Белла теряет счет времени, но откровенно наслаждается всколыхнувшимися воспоминаниями. Погружается в них, как в теплую ванну после промерзлой улицы и, блаженно прикрыв глаза, убеждается, что жизнь прекрасна.
Первая кассета кончается их фразой, которую выкрикивают вместе, перебивая друг друга, в маленькой комнатке тогдашней Нью-Йоркской квартиры, стоя в одинаковых белых майках, и, глядя прямо в объектив, демонстрируют цветное приглашение с розами на обложке:
„Уже через неделю!“
Хохотнув, Белла поднимается со своего места, меняя кассету. На мгновенье, пока очередной значок загрузки не пропадает с экрана, вслушивается во все еще не пропавшую тишину квартиры. Эдвард до сих пор спит. Что же, после бессонной ночи ему не помешает. Хорошо, что догадалась прикрыть дверь, — ничего не потревожит раньше времени.
Девушка опять садится на пол, опять поджимает под себя ноги и опять, как ребенок в рождественское утро, с нетерпением и тайной, греющей душу радостью, смотрит на телевизор.
Седьмое августа 2007. „День исполнения всех моих желаний“ — как назвал эти двадцать четыре часа Эдвард за ночь до грандиозного события.
Это фильм Розали, а потому все выполнено на высшем качестве. Никаких придирок и неустоек.
Все начинается с их квартиры, а вернее, с комнаты, где Эсми, Элис и Рене, а также Роуз, — но толку от нее мало, потому что в основном лишь снимает, — помогают прекрасной невесте, как гласит листовка на столе, облачиться в великолепное белое платье. Наряд, к слову, действительно потрясающе выглядит. Увидев его в витрине одного из магазинов, Белла просто не смогла пройти мимо. И хоть Рене говорила, что платье не подойдет по фасону, село оно замечательно. Как на заказ.
„Приколи вот здесь…“
„Здесь развалится…“
„Выше. Выше голову, мисс…“
„Джаспер позаботится о кольцах?“
„Серьги у Эсми? А диадема?“
„Белла, — Розали обращается прямиком к ней, обходя суетящихся женщин и становясь прямо возле зеркала, — с лучшего ракурса, — поделишься впечатлениями для потомков?“
Она смущенно улыбается, смаргивая навернувшиеся на глаза слезы и стряхнув со своих перчаток невидимые пылинки.
„Ага, видишь, я была права, — улыбается сестра, отходя немного назад, — водостойкая тушь оказалась не лишней“.
„А жениха вы привезли? — отмахиваясь от нее, спрашивает Белла. — За кого же я пойду замуж?“
„Жених здесь с шести утра, Иззи, — Элис знает, как раздразнить сестру, а потому употребляет именно детское прозвище, когда к ней обращается, — кажется, дай мы ему разрешение, он бы спал прямо здесь, под цветочной аркой“.
Роуз смеется, а за ней и остальные, включая и саму Беллу. Она помнит, как в тот момент накатило долгожданное спокойствие, перемешанное с тихим и счастливым восторгом. Эдвард здесь.
Розовые лепестки. Вперед, по белой дорожке, к священнику. Под руку с папой, который, хоть и не одобрял ее выбор, сегодня, в точности как и Карлайл, вел себя великолепно. Видимо, над обоими как следует потрудились жены…
Эдвард ждет у двух невысоких ступенек, протягивая руку и помогая зайти на возвышение, где их должны обвенчать. Его черный смокинг блестит так же, как глаза. Серое море, в которое она погружается, заглянув в них лишь на мгновенье, — сплошное счастье. Ни с чем несравнимое зрелище.
Священник говорит о клятвах, о помощи, о любви и вере… он много чего говорит, и лишь благодаря записи Белла снова и снова это слышит. Там же, под аркой, было не до этого. Вокруг даже гостей, тесным кольцом обступивших их, не существовало. Был только он. Он один до сих пор и остался.
„Согласна…“
А вот и шатер, под которым разбили танцевальную площадку. Звучит классическая музыка, и гости, прервавшие свои тосты, обращаются взглядом на них. Одними губами Роуз, продолжающая снимать, шепчет: „Танец“.
Они с Эдвардом рука об руку выходят из-за своего столика, украшенного белой скатертью и точной копией букета Беллы, спускаясь к площадке. Оба немного смущены и волнуются. У обоих на щеках румянец.
Но репетировали. Но должно получиться.
— Я сам обрезал эту розу… — в такт происходящему на экране, когда Белла прикусывает зубами, как учил их хореограф-постановщик, красную розу и в движениях, напоминающих танго, движется к своему теперь уже законному мужу, слышится сзади.
Девушка поспешно оборачивается, не утруждаясь тем, чтобы поставить видео на паузу. Немного вздрагивает от неожиданности.
Эдвард стоит, опираясь плечом о дверной косяк спальни, и глядя, почти что не моргая, на телевизор. Смотрит.
А Белла смотрит на него.
Волосы потускнели, спутались, а ото сна еще и примялись. Кожа, как и ночью, бледная. Вид уставший и измотанный, пижама помятая, а под глазами темные круги. Он спал или нет?..
— Доброе утро, — ее голос немного дрожит, когда произносит эти слова, и пропадает ощущение невесомости и спокойствия, подаренное видео. День сегодняшний вернулся. А с ним — и день вчерашний.
Мужчина кивает, все еще не отрываясь от экрана. Немного щурится, длинными пальцами скорее машинально, чем осознанно, стискивая края своей футболки.
— Не хочешь присесть?
Сперва ее вопроса он как будто бы не понимает, а затем, все же оторвавшись от просмотра и облизнув некогда ярко-розовые, а теперь побледневшие губы, с сомнением, но кивает.
Два шага, разделяющих их, преодолевает за четыре. При каждом движении хмурится, а когда садится на ковер, и вовсе морщится. Больно.
— Зачем ты это смотришь? — спрашивает мужчина, едва ли не с болью возвращаясь к людям, кружащимся в танце на площадке.
Белла пожимает плечами, легонько и робко, но притронувшись к его ладони. Подвигается ближе, не желая сейчас сидеть далеко. Не желая в принципе быть на расстоянии.
— Я нашла их, и мне захотелось…
Эдвард понимающе кивает. Или делает вид, что понимает.
— Мне никогда не нравилось это движение с подбрасыванием, — негромко замечает он через несколько секунд молчания. С отвращением поглядывает на то, как семь лет назад исполнял свой первый и главный танец, — оно у меня никогда не получалось.
— А мне кажется, получилось прекрасно, — Белла уже увереннее обвивает его руку, робко улыбаясь. Говорит искренне и искренне это демонстрирует. Он не может не заметить.
Правда, кроме легкого кивка, — скорее отстраненного, чем понимающего теперь, — ничего получить не удается.
— Роза, кстати, была замечательно обрезана. Ни одного шипа.
— Правда? — Эдвард поворачивает голову в сторону жены, немного нахмурившись. — Мне казалось…
— Ни единого, — повторяет она, вдохновленная тем, что разговор-таки завязался, — вы профессионал своего дела, мистер Каллен.
На его губах — о чудо! — мелькает робкая улыбка. Маленькая, быстрая, но присутствующая. Но желаемая. И в груди у Беллы снова звучит победный восторг. Прямо как при просмотре других фильмов, до прихода мужа.
Но улыбка потухает, а вместе с тем теряется где-то в недрах сознания и неподвижность ее обладателя. Белла не успевает даже подумать, что происходит, как оказывается на его коленях. Спиной к груди.
Эдвард опускает подбородок на ее плечо, обвивает ладонями за талию и дышит часто, но достаточно ровно, продолжая просмотр. Застывает в новой позе, отказываясь объяснять что-то и что-то еще демонстрировать. Замолкает.