Белла сама не замечает, как повторяет слова вслух. И как из глаз, словно по сигналу, текут слёзы. Доктор Грей говорил что-то об опухоли… говорил что-то о том, что ни в коем случае нельзя уходить без соответствующего осмотра. Это опасно. Это может летально кончится…
Что же она наделала! .. Что, о господи, она только что наделала?! Как вообще позволила себе совершить столь неоправданную, столь ужасающую по масштабу глупость?
Нет оправдания. Нет ни в слёзах, ни в словах мужа оправдания. И даже в его мольбе.
Можно потерять доверие любимого человека, можно потерять его любовь. Но только не его самого. Только не полностью…
Чтобы заглушить всхлипы, Белла прижимает ладонь ко рту. Полностью поворачивается к окну, стараясь одновременно спрятаться от Каллена и выпустить из поля зрения злосчастный билборд. Он послужил причиной её срыва. Он отвратителен.
Мысли всё идут и идут вперёд, к более страшным отметкам, к более страшным вершинам, а слёзы бегут следом. Их больше, больше, больше… Рука уже не справляется с поставленной задачей — время от времени отголоски её горя нет-нет да пробираются в салон.
Хоть какие-то оковы на рыданиях всё ещё держит лишь то, что она представляет себе маленький комочек, пока ещё полностью зависящий от неё. Свободную руку держит на животе. Уговаривает себя — хотя бы ради него — прекратить плакать.
А если что-то и с ним случится? Если пойдёт не так? Нет, нет! Только не Комочек, нет!
— Белла?
Она поспешно проглатывает рвущиеся наружу всхлипы, смаргивает слёзы. Пытается взять себя в руки и обернуться. Второе удаётся. Первое – нет.
В больших серых глазах с поразительной чёткостью уживаются горе, страх и нежность. Маленькая-маленькая, едва заметная, но всё же существующая. Когда смотрит на неё.
— Белла, я не умру, — обещает мужчина, стараясь унять дрожь в голосе и напустить на побелевшие, посиневшие губы что-то вроде робкой улыбки. Билборд видел. Знает, из-за чего она плачет. Одну из причин.
Миссис Каллен подвигается ближе. Не спрашивает ни разрешения, ни позволения для того, что делает. Просто протягивает руки вперед, а затем соединяет их за талией мужа. Обнимает, пытаясь заставить себя поверить ему. Он здесь, и Комочек тоже. Пока ещё они вместе. Пока ещё всё хорошо.
— Конечно, — бормочет, уткнувшись лицом в его футболку (благо догадалась забрать из дома хоть какую-то одежду на всякий случай), — ещё бы… я же тебе не позволю.
Скованность Эдварда, нервное постукивание пальцев по кожаной обивке салона малость приглушаются. Он делает ровные, глубокие (по возможности) вдохи, терпеливо выдерживая объятья жены. И даже в ответ, судя по робкому прикосновению к спине, обнять её пытается.
— Ты меня любишь, — прикрывая глаза, выдыхает он.
Всхлипнув громче прежнего, Белла быстро-быстро кивает. Отрывисто, явно, чтобы заметил.
— Очень, geliebter. Больше всех на свете.
В ответ не раздаётся ни звука. В ответ он молчит. Но слов и не нужно — прохладные губы робко прикасаются к её волосам.
Дважды. Дважды, как прежде.
И именно в этот момент к Белле возвращается надежда, что можно ещё всё исправить. И если не всё, то большую часть прежней жизни вернуть. Ради Комочка.
С огромным нетерпением жду ваших отзывов. Не забывайте, пожалуйста, про комментарии — это хорошая прикормка вдохновения для продолжения.
========== Глава 4 ==========
Из окна, в которое смотрел Эдвард, открывался чудесный вид на парк. Городской парк. Главный.
Конечно, он не был рядом — предстояло пройти ровно квартал, — но, благо, с девятого этажа обзор был достаточным, дабы разглядеть и кроны деревьев, и беседки под ними, и даже оранжевые стойки лотков с кукурузой.
Этот парк, как гласил туристический путеводитель, что они с Беллой купили ещё в первый приезд в Сан-Франциско, не думая, что когда-нибудь станут жить в этом промёрзлом и туманном городе, был заложен в 1957 году. Тогда же посадили и дуб, вымахавший за пятьдесят пять лет под стать тем столетним, что росли под домом Калленов в его детстве.
Именно под этим дубом — а разбили там большую площадку, выстланную зелёным искусственным газоном, — проходили все развлекательные мероприятия, которые принимал парк.
Но какие теперь развлечения?.. Теперь зима…
Глядя на небо, глядя на землю внизу, на людей, проходящих мимо, Эдвард то и дело проводит пальцами по стеклу открытого окна, но почему-то никаких следов они не оставляют — то ли на улице так тепло, то ли внутри него так холодно.
Из соседней комнаты время от времени слышатся разные звуки, рассказывающие, чем Белла занимается прямо сейчас. Скрип кровати, шелест смятого, только что снятого с матраца покрывала, неприятный звук скольжения по грубой материи свежих простыней…
Меняет бельё. Меняет вконец испорченное им бельё, подаренное её родителями на очередную годовщину, которое этой ночью было надето в последний раз.
Кровавые отметины на простыни и высохшее, но всё равно заметное большое бледно-жёлтое пятно на одеяле встретили их прямо на пороге, не дав даже разуться, — дверь в спальню была открыта. В полумраке обстановка некогда тёплой и уютной комнаты выглядела, как помещение павильона, готовящегося к съёмкам фильма ужасов.
Расправившись с застежками своего пальто, Белла немедля отправилась заканчивать с несвоевременной уборкой, а его попросила подождать и переодеться в пижаму. Пять утра временем для бодрствования не посчитала. Тем более с бессонной ночи.
Сидя на барном стуле на кухне, глядя на то, как медленно-медленно светлеет горизонт, Эдвард был благодарен жене за то, что не заставила его остаться в комнате или, чего хуже (хотя вполне справедливо), самому разбираться с грязным бельём. Даже в этом состоянии и в это время были плюсы. Было что-то приятное.
Ещё бы боль унять…
Сделав глубокий вдох, мужчина попытался абстрагироваться от ненужных ощущений, но попытка оказалась бесполезной. В любом случае, то, что этот доктор… как его… Грей, доктор Грей, не сделал своё УЗИ, за которое так ратовала Белла, — уже победа. Одно ведь её слово — и он бы приступил. Одно её слово — и не пощадил. А так хоть что-то внутри осталось… хоть что-то удалось спасти…
Впрочем, о возвращении в больницу не может быть и речи. Второй раз — не первый. Не переживёт.
Поморщившись, Эдвард кое-как встаёт со своего места, медленными, но уверенными шагами направляясь к кухонным ящикам. Оставляет в покое сиротливо приоткрытое окно, забывает про не задвинутый стул, о который так легко споткнуться, и даже стакан с водой на место не возвращает. Прежний порядок остался там же, где и всё остальное. Позади.
Подойдя к шкафчикам, навешанным ровным рядом вдоль северной стены, мужчина пытается вспомнить, где стоит коробка. Иногда, устраивая генеральные уборки, Белла меняет её местоположение по собственному вкусу. А недавно это как раз и произошло — в третьем ящике слева пусто.
Прочистив горло, Эдвард предпринимает вторую попытку. Обращается к чёртовой памяти, с такой дотошностью выдающей все детали недавней ночи, требуя помочь теперь, когда действительно нужно.
Где ножи и вилки – нет, где тарелки – нет, где специи — навряд ли… а сверху? Сверху! Сверху, над специями. Как раз на уровне его плеч — чтобы Белла сама смогла достать аптечку при необходимости.
Знакомая зелёная коробка. Ну наконец-то.
Внутри — разнообразие почище, чем в аптеке под их домом. Те полгода медицинской практики, кажется, Белла провела за изучением лекарственных препаратов. И всё, что знала теперь, видимо, собрала здесь. Дома.
И где же среди этого „великолепия“ искать обезболивающее?..
Эдвард никогда не тратил столько времени на поиски простой сиреневой баночки. Возможно, всё дело было в его невнимательности, а может, в том, что Белла пополнила запасы, обнаружив, что у большинства так и неиспользованных лекарств кончились сроки годности, но факт остаётся фактом. Во второй раз роясь в просторах глубокой коробки, он снова и снова встречал средства от изжоги, горла, тошноты, жара… были даже витамины с рыбьим жиром, которые он прежде никогда здесь не видел, но только не длинные белые таблетки.
В какой-то момент ему даже пришло в голову позвать Беллу и спросить у нее, но эта мысль сразу же отошла на второй план. Хотя бы обезболивающее он должен быть в состоянии принять сам. Девушка и так делает непозволительно много за него в последние дни.
С новой решимостью Эдвард в третий раз, уже быстрее, чем прежде, проходится по цветастым упаковкам и наконец обнаруживает желаемую баночку.
Сиреневая. Овальная. С длинной белой крышкой, которую так легко раскрутить.
…Слишком легко. Таблетки, потревоженные его неожиданно проявившейся силой, выпадают на ладонь чересчур быстро, чтобы их поток можно было остановить.
Раз — и на ладони большая часть упаковки. Раз — и все.
Мужчина нахмуренно смотрит на наполнившуюся таблетками ладонь, пытаясь рассчитать, как, ничего не уронив, можно вернуть сей набор обратно в баночку. Нагибаться бы и собирать с пола не хотелось — слишком больно.
В конце концов приходит к мысли, что лучше сделать это на кухонной тумбе, – так хотя бы есть шанс промазать на небольшое количество.
Но ни опустить баночку на тёмное дерево, ни даже сделать шаг вперед, дабы сократить ненужное расстояние, Эдвард не успевает.
Неожиданно сильный и болезненный удар — как верно выбран прицел — обрушивается на правую руку. Ту самую, что с таблетками. Вздрогнув, она выпускает свою ношу на волю. Рассыпавшееся тотчас лекарство эхом отдаётся от кухонной плитки.
Не понимая, откуда взялась такая недюжинная сила, мужчина оборачивается — спереди точно ничто не могло её оказать.
А сзади… Белла.
Белла, часто дыша, с большими, распахнутыми от испуга глазами стоит рядом, едва ли не до крови прикусив губу. Отчаянно и непонимающе смотрит на него, пытаясь совладать с дрожащими руками — одной из них и била по его ладони.
— Что ты делаешь?! — с шипением восклицает, подавившись воздухом. Карие глаза заметно влажнеют, несмотря на ужас.
Эдвард не может ни ответить, ни понять, что происходит.
— Сколько ты выпил? — она торопливо оглядывается на пол, судя по судорожным движениям губ пытаясь сосчитать таблетки. — Сколько? Говори немедленно!
— Белла…
— Сколько. Ты. Выпил? — повторяет вопрос девушка, не собираясь слушать ничего, кроме нужной ей цифры. По щекам уже бегут слёзы, но глаза горят. Горят самым настоящим пламенем. И морщинки, собравшиеся на лбу, недвусмысленно подтверждают почему.
— Я не думал…
— Надо вызвать рвоту, — так и не дослушав, принимает решение Белла. Смаргивает слёзы, тщетно стараясь напустить на лицо выражение, не терпящее возражений, — немедленно. Пойдём.
— Я не пил, — Эдвард шумно сглатывает, глядя жене прямо в глаза, — я собирался одну…
— Одну пачку? Одну пачку собирался?! — её едва не подбрасывает на месте. Морщинок становится больше, карие омуты темнеют и наливаются чем-то пугающим.
— Таблетку, — тихо отзывается мужчина, поспешно опуская взгляд. Теперь и от обладательницы маленьких пальчиков исходит опасность. Теперь и она слишком, слишком зла, дабы стать его утешением.
— Ты же… черт! — прорезавшийся сквозь гневную тираду стон возвращает внимание Эдварда. Как по известной только одному сознанию команде. Как по неожиданно проскользнувшему воспоминанию. Мгновенно оторвав глаза от аптечки, он возвращается к жене. Как раз вовремя.
Держась за голову и морщась, как от боли, Белла медленно сползает вниз, упираясь спиной в дверцу холодильника. Её лицо бледнеет и становится почти такого же цвета, что таблетки, рассыпанные на чёрной плитке.
Эдвард сам не замечает, как оказывается рядом. На какое-то мгновенье и о боли, и о лекарстве напрочь забывает. Даже пресловутый кол не мешается за секунду сесть на пол.
— Что? — зовет он, с тревогой глядя на девушку. Объективной причины подобному поведению подобрать не может.
— Сколько? — почти умоляюще шепчет Белла, жмурясь. — Ну скажи мне, пожалуйста…
— Ни одной. Я ни одной не пил, — как заученный с детства стишок, быстро и ровно произносит мужчина. — Что с тобой?
На первое место снова выходит страх. Только в этот раз он другой. В этот раз он сильнее и куда, куда более пугающий. Чёрный Пиджак — одно дело, но Белла… Белла совершенно другое. Живая — из плоти и крови — она здесь, она здесь прямо сейчас. И прямо сейчас с ней что-то очень нехорошее происходит…
— Голова… закружилась… — отвечая, девушка убирает ладонь с собственных волос, наклоняясь ближе к коленям.
— Что тебе дать? — Эдвард беспомощно оглядывается вокруг, замечая, что аптечка все еще стоит на тумбе. Снова нужно встать. И снова сесть. Но в этот раз боль и вовсе незаметна.
— Ничего… - она, кажется, слабо улыбается, глядя на то, как он ставит между ними зеленую коробку, с воодушевлением глядя на упаковки. — Сейчас пройдет…
Меньше чем через полминуты поднимает глаза на мужа. Огонь в них погас. Осталась, как и прежде, только нежность.
— Ты не хотел?..
— Чего не хотел? — мужчина придвигается поближе, всё еще волнуясь. Частое дыхание и страх во взгляде выдают его.
— Пить их… пить их все? — она смотрит с такой надеждой, что даже если бы и пришла подобная мысль, Эдвард всё равно не был бы в состоянии признаться. Качает головой — это все, что позволено, когда на тебя так смотрят.
— Хорошо… — девушка улыбается шире, стирая те слёзы, что уже сбежали, указательным пальцем, а новые предупреждая. — Извини меня…
— Ты дойдешь до кровати? — с сомнением оглядывая хрупкое тельце и все еще не вернувшееся к нормальному цвету лицо, спрашивает Эдвард. Рассматривает вариант, как может помочь Белле, но если раньше взять жену на руки не было сложным заданием — в ней всего пятьдесят килограмм, — то теперь оно попросту невыполнимо. Боль разорвёт изнутри…
— Да, — на счастье, она всё же кивает. Не сомневается. — А ты пойдешь со мной?
И снова смотрит с надеждой. Как совсем недавно, как прошлым утром. Боится услышать отказ и всем сердцем этого не желает, но готова смириться, если придется. Послушаться.
— Да, — говорит мужчина. Сегодня даже не думает об ответе.
Карие глаза опять сияют. Опять в них лёгкие, маленькие, но смешинки. Ему удалось обрадовать их обладательницу.
— Спасибо, — улыбается и, крепко взявшись за кухонную стойку рядом, поднимается на ноги. На миг закрывает глаза, сделав ещё один глубокий вдох. Контрольный.
Эдвард встаёт следом. Волнение проходит, и боль постепенно занимает утраченные позиции. Так просто она не отступит.
— Белла… — он окликает её, вынуждая повернуться как раз в тот момент, когда собирается сделать первый шаг по направлению к спальне, — я хотел бы взять таблетку… одну.
Между бровями девушки в который раз за последние десять минут пролегает морщинка, а блеск глаз немного потухает. Опять переживает.
— Одну, — всё же соглашается, не дав себе отказать, — при мне. Одну, хорошо?
Каллен кивает, доставая из сиреневой банки заветное лекарство. В так кстати подвернувшийся под руку стакан — из него же пил прошлым утром — наливает воды. Глоток — и всё. Глоток — и готово.
Свежие простыни пахнут мятой. Свежие простыни привлекательны для тела, уставшего за ночь. В свежих простынях, кажется, потерялось то, без чего нет ни спокойствия, ни комфорта. Они мягкие…
Эдвард занимает свою половину кровати, облизнув пересохшие губы. Но на подушки не ложится до тех пор, пока их не касается голова Беллы.
— Утро красивое, — мечтательно шепчет она, прикрыв окно и забравшись под теплое одеяло. Смущенно, как маленькая девочка, поправляет волосы, выбившиеся из пучка, в который собраны на затылке.
Мужчина не умудряется отыскать ничего привлекательного в крохотной светлой полоске между небом и землей, но кивает. Кивает потому, что хорошо то, что утро вообще наступило… при свете дня жить легче. И вспоминать.
— Тебе лучше? — спрашивает он, сжав зубы, но повернувшись на бок, лицом к Белле. Этой ночью не может и не хочет спать хоть в каком-то отдалении от нее. Если еще и ее потеряет…
— Да, — она говорит честно. Она не врет. Ей нельзя не верить. А то, как красиво улыбается, как ласково улыбается в ответ на его заботу…