7
Десять дней пролетели как золотые пчелы, Екатерине Николаевне казалось - прошел месяц, так быстро она перестала тосковать. Разжался кулак внутри, и теперь она присматривалась к жизни не с равнодушием человека здорового, но с внимательной надеждой выздоравливающего. В конце недели она поехала смотреть на покойных ликийцев, живших когда-то в узких норах в горе, как стрижи. От гор отражались крики муэдзинов. На обратном пути экскурсионный автобус высадил их перед храмом святителя Николая. Под тесные каменные своды полз с улицы белый жар. Мужчина с русой бородкой и бледными, словно застиранными руками, в автобусе сидевший рядом с ней, вдруг стал ей рассказывать откровенно, как близкому человеку, что приехал не как простой турист, не за катамаранами и морем, а хотел видеть остатки Византии. Конечной целью его путешествия был Истамбул, Константинополь, а оттуда он следовал в Израиль к Гробу Господню. Он хотел видеть все это своими глазами, а также потрогать, считая, что предметы несут на себе отпечаток истории, и если к ним прикоснуться и войти под нужные своды, на тебя осядет часть золотой пыльцы, называемой верой, а он полагал, что в ней нуждается. Все это он заключил сообщением, что у его собеседницы интеллигентное, располагающее лицо, и Екатерина Николаевна не знала, куда от него деваться.
Гид в своей незабываемой манере рассказывал, как были похищены из храма барийцами святые мощи:
- Когда саркофаг вскрыли, над городом раздался сладкий запах мира, тогда жители поняли, что святыня украдена, и пустились в погоню... Догнать не сумели, но благоухание было таким сильным, незабываемым, что стояло в воздухе еще несколько дней!
Женщина в красной кофте басом спрашивала у мужа:
- Ты сфотографировал меня с саркофагом? - и простиралась на камне.
Паломник тоже потрогал саркофаг и с благоговением понюхал пальцы, заключив:
– Раньше был запах мира, а нам достался только запах пыли! Если хотите освятить крестик, надо приложить его к саркофагу на три секунды.
Екатерина Николаевна провела пальцем по каменному выступу. "Запах мира?" - подумала она о своем. Не пахло ничем.
Вечером в баре было многолюдно и шумно. К Екатерине Николаевне пристал местный фотограф - днем он щелкал ее на пляже, а теперь пытался всучить фотографию за шесть долларов. Был, впрочем, востребован, судя по стенду в холле отеля, увешанном фотографиями девушек и женщин с солнцем на ладони, или змеевидно изогнувшихся в полосе прибоя. Она вынуждена была уйти.
В темноте она слышала за собой шаги, - к ней, нагнув голову, спешил Ахмед. Она удивилась. Покосившись на столики с празднующими, он, понизив голос, зашептал:
- Я заканчиваю через час. Буду ждать тебя за оградой, придешь?
- Почему за оградой? - глупо спросила она.
- Здесь нельзя, - покачал головой, и уже быстро шел обратно. Она пожала плечами и рассмеялась.
8
Некоторые столы выступали из кафе на тротуар, точно отдельно растущие грибы на краю грибницы. Сонер пригласил Аню отметить их первый юбилей. На стол принесли шампанское в серебряном ведерке со льдом, морских гадов, которых Аня жевала из вежливости и потому, что это дорого и незнакомо. Вокруг сидели нарядные веселые люди, над столами стоял гул разговоров, женский смех. Аня и Сонер чокались фужерами с тонким звоном, потом она спохватилась, что он тоже пьет, и спросила, можно ли у них водить машину, выпив. Он помрачнел, потому что ее наивность, так его поначалу возбудившая, сейчас почему-то охлаждала, и он выпил залпом еще пару бокалов, чтобы нельзя было отступать.
Когда он расплатился и они вышли из кафе, Сонер взял ее под руку. Он делал вид, что пьян, дурачился, шатался, опирался на ее плечо и кричал:
- Не могу найти, где ставил машину!
Долго водил ее по соседним улицам, машина не находилась.
- Переночуем здесь, - сказал он наконец, - я сниму номер.
Она шла рядом с ним притихшая, черты лица ее заострились от усталости, и от позднего времени она казалась грустной. Он понял, что теперь может отвести ее куда угодно - и она бы на все соглашалась и молчала.
Они шли по набережной в поисках недорогого отеля, когда путь им преградила толпа, слушавшая уличного музыканта. Они тоже остановились. Певец, молодой парень в джинсах, висящих на бедрах, не понравился Сонеру. Потряхивая смазанными гелем волосами и двигая тазом, он пел модный шлягер Таркана, подвывая, как развязный муэдзин. Женщины слушали его с удовольствием, опуская ресницы. Ревниво следила за ними из толпы девушка, видимо, встречавшаяся с музыкантом. Но и Аня тоже разглядывала певца, подавшись вперед и выпустив руку Сонера. I want marry you, пел парень, и она смотрела на него зачарованно, как ребенок в магазине на леденцы у кассы. Дело было не только в молодости, понял Сонер. Это развязно пела сама жадная жизнь. Обещала ей многое... В отличие от Сонера, которому давно не обещала ничего, и одной ночью этого было не исправить. Он вдруг впал в дурное настроение. Стало скучно. Хотелось спать.
Он отвез ее домой.
9
Всю обратную дорогу Сонер думал. Продолжал он думать всю ночь, лежа в кровати рядом с женой. С моря дул ветер, плющ царапал окно, Сонер лежал с открытыми глазами и страдал, что он уже не молод и не хорош собой. Жизнь его более-менее устроилась, и Сонер боялся потревожить ее. Но вдруг ему стало это горько. Подумал о жене почему-то с ностальгической нежностью. Он не понимал, почему она вышла за него замуж, почему и как получилось, что они должны жить вместе. Вся его понятная, не требовавшая усилий, привычная жизнь вдруг показалась ему чужой и запутанной, как нехороший сон, снящийся в духоте на закате. Как будто что-то дремало в нем все эти годы, и внезапно пришло в движение, и теперь знакомый себе Сонер должен был уступить место кому-то другому, которого он не знал. Думал он про девушку, представлял себя рядом с ней, и был неожиданно себе неприятен, вспоминал ее лицо яблочком и царапину на круглой лодыжке не с яростью желания, а по-отечески, с отстраненностью. Он теперь понимал, что было все это невозможно, не нужно. Именно это и значило, что он любил ее, он ничего не успел испортить. За одну ночь он последовательно разбирался со всей свой жизнью, отделяя важное от неважного, вспоминал, почему работает портье, думал, что надо будет переселяться в края более прохладные и менее удобные для жизни. Теперь ему требовалось много времени в одиночестве и тишине, чтобы наблюдать, как поднимается в нем новое, неизвестное. В первый раз за много лет он знал, что ему надо делать. Решения приходили сами, и было ему спокойно - никогда еще ему не было так спокойно. Сонер был счастлив.
10
Екатерина Николаевна вышла за ворота, слушая, как стучат подметки ее туфель о плиты дорожки. Провожаемая взглядом охранника, она, стыдясь, поспешила выйти на дорогу, за шлагбаум отеля, за подвластную ему территорию, и оказалась в тени. Вокруг жила чужая ночь, дышала жарко и влажно, как животное; и чернота над головой, и страшный лес впереди, качающий макушками незнакомых деревьев, были темной шкурой, на которой звезды дрожали каплями. Белый запах поднимался из горячей темноты, он сладко пах обещанием, какой-то предсмертной истомой, которую надо успеть узнать, или она навсегда останется тебе неизвестна. Она беспокоилась, в ней поднималась почти обморочная тоска, и уже было ясно, что это мучает ее желание, и тем более оно было мучительно, что она в точности не знала, чего именно так сильно желает.
Ночь выпускала облако, как каракатица. Впереди не было ничего, кроме тьмы. Слева вдоль дороги росли кусты в длинных шипах, заплетавшие заборы, за заборами были здания отелей, горели огни, звучала музыка, сновали оглушенные радостью безделья люди, и все они в этот час были внутри, за оградами, а она была снаружи. Справа стоял лес и смотрел на нее темными глазами неизвестных ей птиц и животных.
«Что это я делаю?» - подумала она завтрашнюю, дневную мысль. Еще было не поздно повернуть обратно. Но дневная мысль съеживалась и казалось блеклой, неживой, одна оболочка мысли, и любое слово в ней ничего не значило. Поискав опору в себе и не найдя ее, она отпустила никчемную мысль с облегчением. Теперь она мало чем отличалась от окружавшего ее мира: колеблемого ветром, густо растущего, источающего запах и обоняющего, живущего, как придется. И тогда она пошла вперед.
Он ждал ее за поворотом, в стороне от света фонаря, и надо было сперва миновать круг света, чтобы потом увидеть белеющую в темноте рубашку и огонек папиросы, расцветающий хризантемой. И она сразу представила, как он стоял тут, прячась в тени, курил и все думал, что она, наверное, не придет.
Не зная, что сказать, пошли рядом. Он - шаткой мальчишеской походкой, показывавшей независимость, будто он просто так гуляет рядом с ней, случайный прохожий. Угрюмо взглянув на нее, он взял ее за руку, и теперь уже он вел ее, обретя от этого некоторую уверенность. Они миновали несколько отелей, прошли мимо кафе с открытой террасой, хотели присесть, но выглянул хозяин и стал закрывать ставни. Тогда свернули на гравийную дорожку, вышли на пустой остывший пляж, утопая в песке, и сели среди валунов.
Море, казалось, преодолело линию горизонта и поднялось за нее высоко. Далеко в море висел золотой гроздью корабль в огнях. Море было невидимым, тянуло серебряные нити, впереди шел гребень пены, за ним волна, и снова.
- О чем ти думаешь?
- Я думаю – море похоже на вечность, а на горизонте стоит золотой корабль.
- Я боится с тобой.
Глаза у него были черные, сливались с цветом зрачка. Мысли его были какие-то иные, и она ничего не могла в них понять. От него сильно пахло дешевым одеколоном.
Здесь, без публики, он был другим, смуглое лицо было бледным от усталости, так что выделялись на нем оспинки. Он начал пространно ей жаловаться, с детской обидой, как управляющий отбирает чаевые, заставляет работать по две, три смены, и ссориться с ним нельзя, потому что на всем побережье владельцы отелей знают друг друга. Что иногда не успевает на последний автобус, а на такси жалко денег, платят в месяц триста долларов, и ночует прямо тут в лесу, что времени на личную жизнь у него нет, сил тоже нет, и секса не было полтора месяца.
Потом она рассказывала ему, почему приехала.
- Холодно. Пора спать, - наконец сказала она, и они пошли, и она тут же, еще идя с ним рядом, начала вспоминать и камни, на которых они сидели, и холод песка, и корабль, потому что все подробности почему-то казались ей ценными и необходимо было их навсегда запомнить, не потеряв ничего.
В последней тени у трассы он мрачно поглядел на нее и вдруг обнял и поцеловал ее в губы, свет и дорога были так рядом и безопасны, на расстоянии шага, она не стала сопротивляться. Она положила руку ему на затылок, волосы у него были грубые, как на холке лошади, жесткие, и подбородок усыпан был жесткой крошкой.
Вышли на трассу, молча не останавливаясь пересекли ее, вошли в лес на ощупь. Казалось, начали общее дело, а теперь зачем-то вынуждены его довершить. Потом он спросил у нее сигарету и курил, отвернувшись. Она лежала на спине и смотрела, как чужие сосны качают макушками на фоне чужого неба.
Выйдя из леса, пошли по шоссе к отелю, держась теперь на расстоянии. Оказалось, они ушли довольно далеко, и впереди попалась стоянка такси, он попросил ее подождать и один вошел внутрь деревянной будки, где вповалку спали на полу водители, оставив обувь снаружи. Он о чем-то долго говорил с ними по-турецки, потом все засмеялись. Вышел водитель, завел мотор. Ахмед подошел к ней и скоро зашептал каким-то умильным, новым голосом:
- Он отвезет тебя до отеля, а мине нужно в город, автобусы уже не ходят, такси до города пятьдесят долларов - или мне придется ночевать в лесу. У тебя есть пятьдесят долларов? Дашь мне пятьдесят долларов?
Потом ехали в такси, она на заднем сиденье, он рядом с водителем, и всю дорогу она холодно думала: "Почему всего пятьдесят?"
11
Екатерина Николаевна пришла в номер, разделась, долго принимала душ, чистила зубы, потом легла и стала думать. Переворачивала мысль и думала ее с обратной стороны. Разницы не было. "Так, так", - думала она в такт цикадам, и снова - "так, так". Помедлив, оставила она в стороне пошлость. Выходило так-так, что завести курортную интрижку в ее возрасте и обстоятельствах, как русская туристка, не страшно, можно с этим жить, и вполне понятно - жара, безделье. Она раньше презирала рассказы про местные нравы, и потому это застало ее врасплох, что она не подозревала за собой стихии, как случается с людьми, уделяющими много внимания голове и забывающим о своем животном.
Был он ей совершенно чужим, его твердый язык, то, что оказался обрезан, и запах его одеколона, который, казалось, до сих пор исходит от ее рук. Но было еще иное, страшное, глупое.
То, чего она не умела назвать, находилось между событий, как между строк: ночь, и корабль на горизонте, и апельсиновые заросли, и сосны в ветер, и камни, на которых они сидели. Все это было остро, больно, и особая нежность была в сознании того, что все это преходяще, уже и завтра таким не будет. Хотелось что-нибудь сделать с этим, но она не умела и не знала, что. Получалось, своей любовью она не управляла, та просто жила в ней, но никому не принадлежала - только случайно фокусировалась на каком-нибудь предмете, собиралась, как солнце при помощи линзы, неизвестно, зачем, почему, и так нежно.
Правда была такая: она была счастлива всеми этими моментами, никогда это не было курортной интрижкой. И поняв это, тогда уже расплакалась от ужаса.
Наутро, совсем не спав, она встала с тяжелой головой и поехала в аэропорт, и всю дорогу ей казалось, что она галлюцинирует - пел в голове мужской тяжелый хор, начиная с нижних басов, карабкаясь наверх, и повсюду чудился ей сильный запах дешевого одеколона, и много дней еще преследовал ее, истончаясь и превращаясь незаметно в другой, незнакомый, сладкий запах.
12
Анюта была расстроена: Сонер пропал. Он не звонил, не появлялся на работе. Она ждала его четыре дня. Мечтала, что как только он придет, она ему скажет... Что скажет? Стыдясь, она даже зашла к управляющему, тот посмотрел на нее с мужским интересом, и сообщил, что Сонер уволился.
Придя в номер, Аня расплакалась от обиды, плакала долго и сладко, жалея себя. Подушка быстро сохла. Потом, успокоившись и все обдумав, она сообразила, что это к лучшему. Она была наблюдательной во время их прогулок по городу, и оказывалось постепенно, что Сонер - вовсе не тот мужчина, каким представился ей вначале. Всего лишь портье, как она теперь думала с брезгливостью - "какой-то" портье. Она начинала понимать, что ей нравится.
Ей нравились легкие романы, красивые платья, праздные, нарядные люди, жизнь в белых коттеджах, быстрые машины, вечера в кафе за коктейлем, музыка всю ночь, огни дискотек, украшения, деньги, делающие человека свободным, жизнь - праздник, мотыльковое и бездумное порхание в теплом воздухе.
Выйдя на балкон, она смотрела на море и видела вдалеке белые яхты, и думала о тех, кому они принадлежат.
Александр Шуйский
Девочка с куколкой
В городе было холодно и светло. На дворе стояла зима, до нового года оставалось всего ничего, и сотни цветных лампочек отражались в лужицах от подтаявшего снега. Везде пахло елками, выпечкой и фейерверками. Девочка ходила от дома к дому, останавливалась под яркими, теплыми окнами и прислушивалась. Дома с темными окнами она проходила мимо.
Вот дом за аккуратным палисадником: в окнах – свечи и звезды, на входной двери – еловый венок с красными колокольчиками на золотых лентах. В палисаднике, посреди сугробов - упряжка электрических оленей везет сани Санта-Клауса. У оленя Рудольфа вместо носа горит большая красная лампочка. Дверь дома распахивается, на крыльцо выскакивают двое мальчишек, постарше и помладше. Старший внезапно оборачивается: