Судя по всему, Деттерас на спешил переходить к обсуждению дела Герсена — несмотря на свою общеизвестную занятость. Возможно, он уже советовался с Войноткачем, а может быть и с Келле. «Бесконечная загадка! — величественно заявил Деттерас. — Насколько люди отличаются друг от друга! И почему?»
«Если Деттерас не торопится, я тоже не буду нервничать», — подумал Герсен. «Вы совершенно правы, — сказал он, — хотя я не совсем понимаю, к чему относится ваше замечание».
Деттерас рассмеялся гулким басом: «Я так и думал. Меня немало удивило бы, если бы вы ответили по-другому». Он приподнял ладонь, предупреждая реакцию Герсена: «Нет, выслушайте меня. Позвольте сделать допущение. Вы — трезвый, прагматичный человек. Но вас обременяет тяжелый груз тайн и мрачных намерений».
Герсен с опаской попробовал арак. Словесная пиротехника могла служить отвлекающим маневром, притупляющим бдительность. Он попытался различить в араке какой-нибудь едва заметный привкус. Деттерас наливал арак в обе рюмки из одной и той же бутыли, предварительно предложил три разных варианта рисовой водки и взял рюмки привычным жестом, по-видимому без расчета. Существовало, однако, огромное множество возможностей устроить подвох, незаметный для ничего не подозревающего собеседника... Напиток не был отравлен — об этом свидетельствовали язык и ноздри Герсена, натренированные на Саркое. Герсен сосредоточил внимание на Деттерасе и его последнем утверждении.
«Вы составили обо мне преувеличенное мнение».
Деттерас ухмыльнулся — рот его распахнулся, как темная зубастая пасть: «Но по существу я угадал?»
«Возможно».
Деттерас спокойно кивнул, как если бы Герсен безоговорочно подтвердил справедливость его предположений: «Наблюдательность такого рода — навык или привычка; она развивается за многие годы повседневных упражнений. Раньше я специализировался в области символогии, пока не решил, что исчерпал этот кладезь мудрости настолько, насколько позволяли мои способности и насколько я хотел в него углубляться. Посему я здесь, на факультете галактической морфологии. Не столь хитроумная дисциплина, скорее описательная, нежели аналитическая, более объективная и менее антропоцентрическая. Тем не менее, время от времени я пользуюсь возможностью применять символогические методы. В вашем случае представилась такая возможность. Вы заходите ко мне в кабинет — совершенно незнакомый человек. Я оцениваю ваши внешние символические признаки: цвет кожи, состояние здоровья, прическу, черты лица, одежду, общую манеру поведения. Вы скажете, что так делают все. Не спорю. Все мы едим, но профессиональные дегустаторы редки. Я измеряю символические признаки личности с микроскопической точностью, и они позволяют мне получить информацию об этой личности. С другой стороны, я отказываю вам в способности к такому же анализу. Почему? Я нарочно демонстрирую случайные и противоречивые символы, постоянно маскируюсь, а за этой маской скрывается настоящий Рандл Деттерас, хладнокровно наблюдающий за людьми, как профессиональный импресарио наблюдает за пестрящей карнавальной процессией».
Герсен улыбнулся: «Мой характер может быть не менее экстравагантным, чем ваш, и я могу его скрывать по сходным причинам — каковы бы они ни были. Кроме того, ваше объяснение своего подхода, если ему можно доверять, обнаруживает вашу сущность с ясностью, не уступающей результатам анализа внешних признаков. В-третьих, какое это имеет значение, в конце концов?»
Деттерас, казалось, забавлялся от души: «Ага! Вы разоблачили во мне мошенника и шарлатана! И все же, не могу избавиться от убеждения, что ваши символические признаки говорят мне о вас больше, чем вы можете сказать обо мне».
Герсен откинулся на спинку стула: «С практической точки зрения это несущественно».
«Не судите опрометчиво! — воскликнул Деттерас. — Вы обращаете внимание исключительно на положительные признаки. Но задумайтесь на минуту о признаках негативных. Некоторых людей тревожат непонятные привычки и особенности их коллег. Вы такие особенности игнорируете на том основании, что символические признаки не говорят ни о чем существенном. Другие тревожатся, потому что не могут объединить и проанализировать всю воспринимаемую информацию». Герсен начал было возражать, но Деттерас поднял руку: «Возьмите, например, дебоширов с Шестой планеты Мицара. Вы с ними знакомы? Это религиозная секта».
«Я слышал, как о них упомянули несколько минут тому назад».
«Как я уже говорил, — не унимался Деттерас, — это религиозная община: аскетические, суровые люди, благочестивые до крайности. Мужчины и женщины одеваются одинаково, бреют головы наголо, говорят на языке, состоящем из восьмисот двенадцати слов, едят одно и то же в одно и то же время — и все это для того, чтобы предохранить себя от затруднений, связанных с необходимостью угадывать истинные побуждения окружающих. Именно так! Таково основное назначение образа жизни дебоширов. Не слишком далеко от Мицара находится планета Сирена, обитатели которой, по сходным причинам, от колыбели до могилы носят традиционные маски, выбираемые в соответствии с высшей степени запутанной системой условностей. Настоящая внешность — их самая сокровенная тайна». Деттерас предложил бутыль с араком, Герсен протянул пустую рюмку.
Деттерас продолжал: «Здесь, на Альфаноре, обычаи еще сложнее. Мы вооружаемся на случай нападения или обороны, а иногда просто ради шутки, тысячами многозначных символических признаков. Искусство жизни на Альфаноре требует неистощимой изобретательности, ежедневно возникают напускные напряжения, неопределенность и взаимные подозрения становятся нормой».
Герсен развил мысль собеседника: «В связи с чем в обитателях Альфанора воспитывается чувствительность к мельчайшим вариациям символических признаков, неведомая дебоширам или сиренам».
Деттерас снова поднял руку: «Опять же, не спешите с выводами. Я изучал и дебоширов, и сиренов с величайшим вниманием — о каком-либо отсутствии чувствительности к признакам не может быть речи в обоих случаях. Сирены различают тончайшие нюансы неловкости в ситуациях, когда человек надевает маску «не по чину». Дебоширов я не настолько хорошо понимаю, но, насколько мне известно, их личные отличительные признаки не менее — если не более — рафинированы и разнообразны, чем наши. Позвольте процитировать аналогичную эстетическую аксиому: чем жестче каноны того или иного искусства, тем более субъективны вкусовые критерии. Если занять еще более дидактическую позицию, можно рассмотреть другую категорию разумных существ: звездных королей — нелюдей, внутренние побуждения которых заставляют их добиваться буквально сверхчеловеческого совершенства, доказывающего их превосходство. Они вступают, каждый в одиночку, в соревнование с человечеством, будучи совершенно не подготовлены — у них нет даже присущей людям врожденной подсознательной основы для формирования символов. Возвращаясь к Альфанору, однако, следует отметить, что местные жители предоставляют друг другу огромное количество совершенно достоверной информации, помимо многозначных и противоречивых сигналов».
«Что легко приводит в замешательство, если позволяешь себе отвлечься», — сухо заметил Герсен.
Деттерас тихо рассмеялся, явно довольный собой: «Вы прожили не такую жизнь, как я, господин Герсен. На Альфаноре правильное суждение о людях — не вопрос жизни и смерти, мы достаточно цивилизованы. Во многих ситуациях проще принимать на веру самооценку тех, с кем имеешь дело. Другой подход нередко практически нецелесообразен». Деттерас покосился на Герсена: «Что вас рассмешило?»
«Мне пришло в голову, что досье Кёрта Герсена, которое вы запросили в МСБР, еще не прибыло. Тем временем, вы находите практически нецелесообразным принимать на веру мою самооценку. Или даже свою собственную оценку».
Деттерас снова рассмеялся: «Вы несправедливы ко мне и недооцениваете эффективность МСБР. Ваше досье прибыло вовремя, за несколько минут до вашего прихода». Он указал на фотокопию, лежавшую на столе: «Должен заметить, я запросил досье в качестве ответственного должностного лица нашего учреждения. Надеюсь, вы понимаете обоснованность такой предосторожности».
«Что вы узнали из моего досье? — спросил Герсен. — В последнее время я его не просматривал».
«Оно отличается исключительной скупостью сведений». Деттерас поднял документ: «Вы родились в 1490 году, но где? Ни одна из важнейших планет не указана. В возрасте десяти лет иммиграционная служба зарегистрировала вас в космопорте имени Галилея на Земле, куда вы прибыли в сопровождении своего деда, происхождение которого нам, возможно, также следовало бы проверить. Вы посещали обычные школы, вас приняли в Институт в качестве катехумена, вы достигли одиннадцатого уровня в возрасте двадцати четырех лет (впечатляющий прогресс, надо сказать), после чего покинули Институт по собственному желанию. Дальнейших данных нет; это означает, что вы постоянно проживали на Земле или сбежали с Земли незаконно, без прохождения регистрации. Так как в настоящее время вы находитесь в моем присутствии, последнее наиболее вероятно. Весьма примечательно, что человек может дожить до вашего возраста в таком сложно устроенном обществе, как ойкуменическое, не оставив после себя никаких официальных записей! Все эти долгие безмолвные годы вы были чем-то заняты. Чем и где? И с какой целью вы скрывали свою деятельность?» Деттерас вопросительно взглянул на собеседника.
«Если этих сведений нет в моем досье, — ответил Герсен, — значит, я не хотел, чтобы они туда попали».
«Естественно. Итак, досье нам практически ничего не говорит, — Деттерас отбросил фотокопию. — Вам не терпится задать мне несколько вопросов. Позвольте мне ответить на них с упреждением. Да, я знал Луго Тихальта — мы познакомились очень давно, когда я еще был новоиспеченным выпускником университета. Он ввязался в какую-то пренеприятнейшую историю и пропал бесследно. Пару лет тому назад он обратился ко мне с просьбой о предоставлении ему подряда в качестве наводчика».
Герсен глубоко вздохнул. Деттерас говорил с уверенностью, практически исключавшей притворство. Но ведь все они, все трое, говорили с уверенностью, не так ли? По меньшей мере, Деттерас подтвердил, что кто-то из трех — он сам, Войноткач или Келле — беззастенчиво лгал.
Кто?
Сегодня он видел Аттеля Малагейта, смотрел ему в глаза, слышал его голос... Герсен внезапно напрягся. Почему Деттерас ведет себя так раскованно, почти развязно? Кроме того, будучи исключительно занятым человеком, почему он тратит столько времени на случайного посетителя? Герсен резко выпрямился на стуле: «Перейдем к делу — позвольте мне изложить причину моего визита». Герсен повторил то, что уже рассказывал Войноткачу и Келле; Деттерас слушал — чуть заметная улыбка играла на его мясистых грубых губах. Герсен продемонстрировал фотографии — Деттерас небрежно их просмотрел.
«Прекрасный мир! — заключил Деттерас. — Если бы я был богат, я попросил бы вас продать его мне в качестве частного владения. Я не богат. Напротив, мне едва хватает средств к существованию. В любом случае, возникает впечатление, что вы не столько стремитесь продать эту планету, сколько желаете узнать, кто был спонсором бедняги Тихальта».
Герсен заметно насторожился: «Я готов продать планету спонсору, если он предложит разумную цену».
Деттерас скептически усмехнулся: «Прошу прощения, но я не могу притворяться тем, кем не являюсь. Вам придется иметь дело с Войноткачем или Келле».
«Они отрицают свою причастность к договору с Тихальтом».
«Странно. Что же вы намерены предпринять?»
«В том состоянии, в каком оно находится, записывающее волокно для меня бесполезно. Не предоставите ли вы мне дешифратор?»
«Боюсь, что это исключено».
«Я так и думал. Значит, мне придется продать волокно кому-то из вас или университету. Или уничтожить волокно».
«Хмм... — Деттерас рассудительно кивнул. — Над этим следует подумать. Если бы ваши требования не были чрезмерны, я мог бы заинтересоваться вашим предложением... Или, вероятно, все мы втроем могли бы как-нибудь с вами договориться. Хмм... Я хотел бы обсудить эту ситуацию с Войноткачем и Келле. После чего, если это вас не затруднит, вернитесь ко мне завтра — скажем, в десять утра. К тому времени, возможно, я смогу предложить вам сделку на определенных условиях».
Герсен поднялся на ноги: «Очень хорошо. Завтра в десять».
Глава 8
«Да, мы — реакционная, скрытная, пессимистическая организация. У нас вездесущая агентура. Нам известны тысячи приемов и уловок, препятствующих исследованиям, срывающих эксперименты, искажающих данные. Даже в собственных лабораториях Института работы ведутся осмотрительно и осторожно.
А теперь позвольте мне ответить на некоторые часто возникающие вопросы и предъявляемые нам обвинения. Правда ли, что сотрудники Института пользуются преимуществами богатства, привилегий, власти, свободы от установленных законами ограничений? Откровенно говоря — да, в той или иной степени, в зависимости от иерархического уровня и достижений.
Значит ли это, что Институт — действующее исключительно в собственных интересах, автократическое, непроницаемое извне учреждение? Ни в коем случае! Разумеется, мы рассматриваем себя как интеллектуальную элиту. И почему бы нам не следовало так о себе думать? Поступить в Институт может каждый, хотя мало кому из катехуменов удается достигнуть даже пятого уровня.
В чем заключается наша политика? Это очень просто. Космический двигатель — чудовищное оружие в руках любого обуреваемого манией величия безумца, до поры до времени затерявшегося в бесчисленной массе людей. Существуют и другие знания, которые, будучи доступны таким безумцам, гарантировали бы им тираническое могущество. Именно поэтому мы контролируем распространение знаний.
Язвительные критики называют нас «полубогами-самозванцами», нас обвиняют в педантизме, преступном сговоре, оскорбительно снисходительном отношении к большинству, самодовольстве, неоправданной самонадеянности, фарисейском лицемерии — и это лишь самые мягкие выражения из тех, что нам приходится выслушивать. Нас обвиняют в патерналистской нетерпимости и в то же время укоряют за то, что мы якобы «бесконечно далеки от повседневных общественных интересов». Почему мы не пользуемся сокровищами нашей мудрости для того, чтобы облегчать тяжкий труд, утолять боль, продлевать жизнь? Почему мы бессердечно отстранились? Почему мы не превращаем в утопию трагическое состояние человечества — ведь такая задача нам вполне по плечу?
Ответ прост — хотя, вероятно, его простота обманчива. Мы считаем, что утопические стремления пагубны в принципе, что всеобщий мир и всеобщее благоденствие равносильны смерти. Несмотря на все тяготы и жестокости существования архаического человечества, мы завидуем страстному жизнелюбию древних. Мы убеждены в том, что приобретение, заслуженное тяжким трудом, торжество преодоления препятствий, самостоятельное достижение давно поставленной цели гораздо полезнее для человечества, нежели возможность припасть в любой момент к питательному соску потворствующего паразитизму правительства».
— Из телевизионного обращения Мадиана Карьбюка, сотрудника Института, входящего в состав высшего руководства (занимающего уровень выше 100).
Отрывок из разговора двух высокопоставленных сотрудников Института, упомянувших третьего «ветерана»:
«Рад был бы приехать к вам поболтать, если бы не подозревал, что вы пригласили также и Рамуса».
«За что вы так не любите Рамуса? Он меня часто забавляет».
«Терпеть не могу эту напыщенную старую жабу, этот заумный мешок с дерьмом! Он только и ждет случая заразить всех вокруг своей зловредной софистической плесенью!»
Вопрос, который время от времени задают представителям Института:
«Встречаются ли среди сотрудников Института звездные короли?»