— Разрешите мне, товарищ капитан.
— Ну, давай, пробуй.
Она взяла управление на себя, повела машину уверенно, властно. Тормахов поразился: чуткий истребитель оказался на диво смирным и послушным крепкой и властной женской руке!
Совершили посадку. Тормахов, не поднимаясь с сиденья, сказал:
— Хвалить пока не буду. Но получается неплохо. Хочу несколько советов дать, младший лейтенант, авось пригодятся. То, что на истребитель рвалась, — молодец, хотя и не одобряю, не женское это дело. А вот хитростью запасись, очень пригодится. Хитрость, милая, если ею умело пользоваться, — тоже оружие. Воздушный бой скоротечен, а фашист хитер, у него тысячи уловок. Вот ты и сумей распознать их. Он постарается обмануть, ударить из-за угла. А ты не торопись, прикинь: то ли промах, то ли намеренно подстроенная ловушка.
Выбрался из машины, прошелся, разминая ноги, подождал, пока выбралась и Мария, добавил, словно продолжая разговор:
— Вот еще что: смотри в воздухе в оба! Старайся увидеть противника раньше, чем он тебя заметит. Первым увидел — считай наполовину победил. Прежде чем атаковать, осмотри все, особенно заднюю полусферу — не угрожает ли опасность оттуда. Если не находишь врага, это еще не значит, что его нет, он может оказаться совсем рядом.
Тормахов перехватил веселый взгляд Марии, насупился:
— Хочешь, небось, сказать, что тебе это все известно, летчица ведь, как-никак. Так я тебе вот что на это отвечу, младший лейтенант: в первом же бою поймешь, что «Як» это тебе не самолет связи!..
Повернулся круто и пошел с летного поля.
После пяти совместных полетов Тормахов доложил командиру полка о готовности Марии Кулькиной к проверке.
Аритов, вопреки издавна заведенной традиции, на этот раз сам проверять Кулькину не стал. Может, не хотел излишне волновать летчицу. А может, и сомнения еще кое-какие испытывал. Разрешил Тормахову взять свой «Як» и лично удостовериться в готовности Кулькиной к самостоятельным полетам.
Тормахов отдал приказание на три полета по кругу, сделал последние распоряжения, еще раз внимательно и придирчиво оглядел все.
Мария надела парашют, села в пилотское кресло, запустила мотор, уверенно положила ладони на штурвал. И сразу, казалось, отсекла все постороннее, отключилась от воспоминаний, от знакомых и родных голосов, звучавших только что в ушах, забыла обо всем на свете. Один лишь штурвал да приборы, да шлемофон. Вырулила на старт. Самолет нетерпеливо вздрагивал, словно сдерживаемый уздой огромный сильный конь, угрожающе ревел. Мария прибавила оборотов двигателю. Взлет!
Как бы досконально ни знал человек технику пилотирования, сколько бы ни совершил полетов с инструктором — этот миг всегда как откровение. Кажется, будто слился в одно с азартно-стремительной машиной, принял на себя огромную долю нагрузки, помогая ей оторваться от земли, взмыть к небу. Зато потом, уже рассекая упругий, тугой воздух, начинаешь и сам ощущать за спиной большие, сильные крылья, и сердцу становится тесно в груди от радостного, упоительного чувства.
После третьего полета, едва Мария выбралась из кабины, восторженно-счастливая, сияющая, подбежал Тормахов. Ломая всякую субординацию и не дожидаясь доклада, сгреб ее в объятия, восхищенно, взволнованно выдохнул:
— Ну, молодчина!
Аритов тоже остался доволен. Когда эскадрилья была построена, он несколько раз прошелся вдоль строя, словно обдумывая только что происшедшее на его глазах, наконец остановился, громко сказал:
— Младший лейтенант Кулькина, выйти из строя!
Дождался, пока она сделала два шага вперед и повернулась кругом, и так же громко произнес:
— За отличные полеты объявляю благодарность!
— Служу Советскому Союзу!
Тренировочные полеты продолжались около двух недель. До тех пор, пока Тормахов не решил, что пора перейти к сложному пилотажу. И вот, наконец, он снова поднялся с Марией в воздух, взял управление на себя и — обрушил на нее целый каскад виражей, бочек, петель, переворотов. Если уж быть до конца откровенным, ему захотелось хоть раз смутить эту уверенную в себе молодую женщину, прочесть на ее лице следы то ли испуга, то ли растерянности — ведь крутил-то все эти фигуры ас! Тщетно, она была только немногим более обычного оживлена, но спокойна и сосредоточенна.
— Можно мне попробовать?
— Давай!
Она выполнила почти все фигуры сама. На том же боевом самолете.
Это было 11 марта 1944 года.
Говорят, настоящим летчиком, как и художником, и писателем, и артистом, нельзя научиться быть. Им надо родиться. В этот день Мария вторично родилась как летчица. Как истребитель!..
Тот последний бой
15 мая 1944 года 167-й авиационный истребительный полк под командованием подполковника Аритова перебазировался на аэродром близ Раздельной.
Несколькими днями ранее противник попытался мощным наступлением сбросить войска 8-й гвардейской армии с Шерпенского плацдарма, захваченного на правом берегу Днестра; он ввел в бой большое количество самолетов всех видов. На наших летчиков была возложена задача прикрывать войска на плацдарме, изо всех сил драться за господство в воздухе. В небе над плацдармом ежедневно с обеих сторон висели сотни самолетов.
267-й ИАП, помимо прикрытия наземных войск, выполнял также задачи по сопровождению штурмовиков и бомбардировщиков к вражеским позициям.
…20 мая небо над аэродромом у Раздельной с утра затянули низкие лохматые облака. Ветер был небольшой, совсем легкий, но облачность постепенно разгонялась, и следовало быть наготове.
Механики — земные хозяева машин — пришли на аэродром раньше всех. Заработали моторы, из выхлопных патрубков вырвались лиловые языки пламени, единственные источники света на летном поле. Могучий рев потряс полусонную степь.
А затем воцарилась напряженная тишина, словно и не было вовсе ни этого страшного рева, ни отблесков пламени на давно уже укатанной земле.
Механики в последний раз осмотрели самолеты, вооружение и оборудование, дозаправили баки бензином, маслом, пополнили воздухом бортовые баллоны.
Летчики тоже поднялись в этот день рано, заря только занималась. Сразу же после завтрака отправились на аэродром. Приняли у механиков самолеты, проверили управление. Затем, как обычно, собрались на командном пункте эскадрильи — в невысокой полузарытой в землю будке, где были стол, несколько табуреток и телефон. Ждали приказа на вылет. Техники остались у машин, готовые в любую минуту повернуть вентили аэродромных баллонов сжатого воздуха, чтобы запустить моторы.
Кому из летчиков выпало на долю вернуться живым с войны, тот навсегда запомнил пронзительно-щемящее напряжение этих минут. Когда разом будто улетучивается ив сознания все, что было прежде, что еще час назад казалось единственно важным, и остается только то, что последует сейчас, через несколько мгновений, после боевого приказа. Люди жадно затягиваются табачным дымом, пробуют шутить, неумело и нарочито-беззаботно.
Мария в это раннее утро была спокойна и вся будто светилась каким-то тихим, безмятежным счастьем. Она вышла победительницей — отстояла свое законное право на мужество, на риск, на торжество победы в смертельном поединке с врагом.
Предвкушение близкого боя наполняло все ее существо неведомой прежде яростной силой и острым нетерпением. Но обнаружить, уловить это не удалось бы и самому придирчивому взгляду.
В самый разгар шутливой перепалки она вдруг сказала, обращаясь к рядом стоявшему летчику:
— А ну, сними-ка гимнастерку, подворотничок свежий пришью!
Ситуация, в общем-то, была привычной — Мария не раз круто уличала своих друзей в недостатке прилежания. Летчик не стал противиться.
Мария достала иголку с ниткой, отодрала грязный подворотничок, покопавшись в полевой сумке, достала новый, старательно и сосредоточенно стала подшивать его к вороту гимнастерки. Посыпались шутки: вот несчастье, и перед боевым вылетом покоя нет; упаси бог в такие руки; на гражданке попасть! А в душе невольно восхищались. Не каждому асу дано ощущать перед вылетом такую уверенность в себе и в других, такое невозмутимое спокойствие.
Улетела на выполнение боевой задачи первая эскадрилья. Шум и шутки стали постепенно утихать. Сознание того, что товарищи, возможно, уже ведут бой, что в эти самые минуты уже решаются чьи-то судьбы, ловятся в перекрестье прицела чьи-то жизни, сделало летчиков строже и суровее.
Наконец поступила команда и на КП третьей эскадрильи — сменить первую. Капитан Антипов поставил летчикам задачу, определил боевой состав. До самой последней минуты он испытывал мучительные колебания и так и не решил, возьмет или не возьмет на задание Марию. И только начав отдавать приказ, с ужасающей определенностью понял, что для нее самой этот вопрос уже решен бесповоротно. Конечно, приказ есть приказ, и горе тому, кто рискнул бы ослушаться. Но в последнюю минуту ему вдруг показа лось, что, прими он решение оставить Машу на КП, она бы и в самом деле ослушалась.
Взлетали парами. Антипов и Кулькина в качестве ведомой. Тормахов и Мащинский. Затем еще два звена. На фюзеляжах истребителей отчетливо видны были большие, аккуратно выведенные надписи — «Освобожденный Донбасс»: незадолго до того самолеты были приобретены на личные сбережения тружеников шахтерского края.
Выстроились в боевой порядок, взяли курс на Григориополь.
Метеорологические условия с самого начала сложились для эскадрильи неблагоприятно. К линии фронта шли под облаками, на высоте 1500 метров, в полнейшем неведении о том, что делается выше. А придя в заданный район, вдруг обнаружили, что облачности нет, и над эскадрильей висят более полутора десятков «Ме-109» и «ФВ-190». Самая драматическая обстановка, какую можно только себе представить, — у противника численное преимущество и выгоднейшее положение для атаки!
Первым было атаковано звено Погорелова, затем звено Петрова.
Нет, наверное, ничего стремительнее и беспощаднее воздушного боя. Неделями и месяцами люди до седьмого пота, до изнеможения постигают технику пилотирования — крутят бесчисленные петли, перевороты, бочки, упражняются в стрельбе, все это время словно сжимая до отказа тугую, твердую пружину, чтобы затем, в короткие мгновения боя, отпустить ее со страшной, безжалостной силой.
С земли может показаться, что стремительные росчерки в небе беспорядочны, хаотичны, что нет в них ни строгой осмысленности, ни единого плана — одни лишь ошеломляющие скорости и огненные струи, выплескивающиеся наружу. И только очень наметанному глазу дано различить индивидуальный маневр летчика, увидеть, что мечущиеся в небе молнии образуют на самом деле совершеннейшую схему, в которой для каждого предопределен свой маршрут, в которой каждый занимает одному ему предписанное место.
Загорелся один стервятник, пылающим факелом устремился к земле. Другой…
Против двух «мессеров» бросил свой ястребок капитан Антипов. Мария, ведомая, внимательно следила за командиром эскадрильи.
Настоящий ас тем и отличается от обыкновенного летчика, что в бою он словно бы обретает второе зрение, что, бросаясь в атаку, он одновременно видит и то, что происходит за спиной, не дает ни на миг застать себя врасплох. Антипов, несомненно, увидел, что его ястребку заходят в хвост два «фоккера». Но азарт атаки достиг такого накала, что остановиться он уже не мог, да и машина не подчинилась бы. Увидела это, наверное, и Мария. И мгновенно сработало то внутреннее, исподволь накопленное богатство, которое именуется силой характера, готовностью к самопожертвованию. Она бросила свой истребитель между ястребком Антипова и «фоккерами»…
У каждого дерева своя судьба, свои утраты и свои праздники.
Праздник березы — ее весеннее пробуждение. Сколько лет прошло, мальчишкой тогда еще был, а не забыть: в просторном весеннем лесу, где небо — узорчатыми клочками между высоких, разросшихся вершин, светло от берез. Они стоят кучно и стройно, чуть шевеля тонкими ветками, ничем почти не выдавая своего напряжения, своей насыщенности жизнью. Но мы-то, мальчишки, знаем: хмельной сок уже играет, переполняет березу, всю, от комля до самой вершинки, рвется вверх по стволу с такой силой, что тронь только кончиком ножа, и брызнет, пойдет заполнять неглубокий желобок щедро и неудержимо.
Тополь справляет свои именины летом, когда лопаются коробочки, выпуская мириады пушинок. Не было для нас, малышей, большей радости в такие дни, чем, сгребая с земли этот пух грязными потрескавшимися ладошками, поднимать руки высоко над головой и отдавать его во власть легкому ветерку. До сих пор ощущаю тепло этой цепляющейся за одежду, оседающей на ресницах и на губах белой метелицы.
Лиственница справляет свой праздник в первых числах октября. Когда отбушует и тихо рассыплется листопадная краса осин, берез, рябины. Когда небо высветлится безоблачной синевой и лягут на него отсветы земной позолоты. На темнеющем фоне других деревьев кроны лиственницы вдруг начинают полыхать ярким и нежным огнем.
У каждого дерева — свой годовой праздник.
У каждого человека — свой звездный час.
Конечно, и начальные шаги человека во многом определяют ту нравственную дорогу, которой он со временем пойдет. Но чаще его становление происходит незаметно.
В качестве летчика-истребителя она успела до обидного мало. На войне как на войне. Редко ли случалось, что не все усилия приводили к желанному результату и не все планы осуществлялись. Так имело ли какое-то нравственное значение, что многие из тех, кто отважно боролся, не успевал завершить начатое? Мария жизнью, звездным своим часом дала исчерпывающий ответ на этот вопрос.
Летчики 267-го ИАП не были новичками в ратном деле. Многие давно уже жили в мире суровых опасностей войны, в мире невосполнимых утрат и потерь, привыкли воспринимать неотвратимое мужественно, не отводя глаз, хорошо понимая, что такова суровая проза войны и не сегодня-завтра злая доля может постигнуть любого из них, живых. С гибелью Марии они так и не смогли смириться. О ней думали, о ней говорили в короткие передышки между схватками в небе. Ей посвящали свой последующие победы над врагом.
Три десятилетия назад ужаленный огнем ястребок Марии Кулькиной упал в долине Тамашлык. А память о мужественной летчице живет и живет, высокая, яркая, нетленная…
— Что было в ней положительного с точки зрения боевой характеристики — это высокий патриотизм, любовь к Родине, дисциплинированность, постоянное стремление совершенствовать свои знания и летное мастерство, — скажет позднее полковник в отставке И. И. Аритов. — Ну, а главное — неодолимая страсть к небу, нацеленность на бой…
Гибель Марии весь личный состав полка воспринял как тяжелую утрату…
Самую яркую черту Марии — целеустремленность — отметит подполковник запаса Ю. Т. Антипов:
— Она рвалась в бой за Родину и погибла мужественно, отдав жизнь за освобождение молдавского народа от фашистской нечисти…
Полковник Д. Д. Тормахов говорит:
— Мы, летчики, понимали, что профессия истребителя — не для женщины. Вести воздушный бой — это даже не каждому мужчине под силу. Марии бесполезно было говорить об этом, и она сумела всех нас убедить в своем неотъемлемом праве летать на истребителе.
Она погибла, честно выполнив свой долг, не дрогнув в бою. Когда потребовалось прикрыть командира, она сделала это, презирая смерть…
Трудно передать наше настроение и самочувствие, когда мы прилетели на свой аэродром. Мы, мужчины, плакали. Мы потеряли всеми любимого, прекрасного человека…
Профессия летчика, военного летчика в особенности, пожалуй, одна из самых мужественных и самых сложных. Ни в одной другой так не спрессована воля, не собраны в такой могучий сплав лучшие человеческие качества, не поднята на такую высоту готовность к подвигу и самопожертвованию.
Мария была настоящим летчиком.
У Кургана славы
За давностью лет нам порою уже начинает казаться, что все военные истории давно рассказаны, кому суждено было остаться в живых — повстречались и свиделись, а для тех, кто не вернулся, зажжен огонь у братских могил — яркий и вечный, как память народная. И вдруг один какой-нибудь эпизод, чья-то неожиданная судьба снова напомнят, какой бесконечно трудной была минувшая война и как долго еще будет звучать ее эхо…