После танцев он пошел проводить ее. Было морозно, вдали глухо погромыхивало. Снег поскрипывал под ногами, отливал серебристыми и зелеными искорками. И казалось, нет ни войны, ни тревоги, ни отдаленных раскатов артиллерийской канонады, и хотелось идти вот так, рядом, к воспоминаниям об иных зимних вечерах, ощущая в душе робкие отголоски отзвучавшей только что музыки…
Антипов стал чаще бывать в звене связи. Что влекло его к этой совсем еще молодой женщине с мягкими, теплыми волосами и необычным разрезом глаз, которая умела быть удивительно сильной, оставаясь трогательно-незащищенной? Неутоленная жажда одухотворенной взаимности, чувства, которое наполнило бы жизнь глубоким, неповторимым смыслом? Восхищение незаурядной натурой человека, которому выпало взрослеть в огне? А может, все вместе, хотя он и сам, вероятно, затруднился бы выразить это словами?
Наверное, это было жестоко, что именно от него, Юрия Антипова, Мария потребовала помощи, когда полковник Кудряшов отказался перевести ее в полк. Узнав ее ближе, почувствовав вдруг, как она ему дорога, Антипов тем более неспособен был обречь Марию на смертельную опасность, которая на каждом шагу подстерегала летчика-истребителя. И в то же время не было у него теперь желания более сильного, чем постоянно, ежечасно видеть, слышать, ощущать эту женщину возле себя, чувствовать ее дыхание, ловить на себе ее глубокий взгляд.
Он еще не обладал тем благоразумием и трезвостью рассудка, которые приходят с годами, заставляют нас порой отказываться от самого неодолимого в себе ради спокойствия и счастья другой, любимой. Ему шел двадцать второй год.
Через некоторое время младший лейтенант Мария Кулькина была откомандирована для дальнейшего прохождения службы в распоряжение командира 267-го истребительного авиационного полка И. И. Аритова.
«…Во время пребывания в резерве с декабря 1943 года по апрель 1944 года вместе с молодым пополнением из управления дивизии в полк прибыла Мария Кулькина, до этого летавшая на самолетах „По-2“. Командир дивизии предупредил меня, что Мария Кулькина имеет большое желание летать на самолетах-истребителях и имеет для этого все данные…»
Так писал тридцать лет спустя полковник в отставке И. И. Аритов, которого мне удалось разыскать в Ленинграде.
Второе рождение
Каким слогом говорить о советской женщине на войне? Как сообщить сыновьям и внукам то восхищенное удивление, ту благодарную признательность, которые мы в свое время испытали к ней? Как передать — от сердца к сердцу — высокий облик той, которую мы видели неизменно рядом изо дня в день, из месяца в месяц — нескончаемо долгих четыре года?
Кто-то из наших зарубежных друзей однажды, уже в пору мирных праздничных салютов, сказал: если бы собрать все цветы земли и сложить их к ногам советских женщин, то и этого бы недостало, чтобы выразить всю глубину изумления их беспримерным подвигом в годы войны.
Действительно, чем соизмерить подвиг юной Зои, ушедшей в бессмертие по обжигающе-скрипучему белому снегу, или отчаянную решимость смуглолицей Маншук Мамедовой — доблестной преемницы чапаевской Анки-пулеметчицы, или спокойное мужество тысяч и тысяч других женщин, которые ходили в разведку, ловили фашиста в перекрестье оптического прицела, вытаскивали из огня раненых, кормили хлебом огромную страну?..
Имена наших летчиц еще до войны были овеяны особым ореолом. Вся страна, затаив дыхание, следила за крылатой одиссеей Осипенко, Гризодубовой и Расковой, за виртуозным мастерством летчиц в тушинском небе на авиационных парадах. И не только потому, что в небе во стократ труднее и опаснее, чем на земле, что оно требует от человека полной самоотдачи, редчайшего самообладания. Скорее потому, что летчица в бездонной синеве неба стала как бы символом безграничных возможностей советской женщины.
В годы войны мир стал свидетелем массового героизма наших летчиц. Женский бомбардировочный полк… Летчицы — Герои Советского Союза…
В 267-м истребительном авиационном полку, куда прибыла младший лейтенант Мария Кулькина, женщины были только специалистами наземных служб — оружейницами, мотористами, метеорологами, прибористами. Летали мужчины. Мария была первой летчицей в полку, твердо решившей стать истребителем.
Многие годы спустя и командир полка И. И. Аритов, и начальник штаба В. П. Вольский, и командир эскадрильи Ю. Т. Антипов, и его заместитель Д. Д. Тормахов с нескрываемым изумлением будут вспоминать о необыкновенной силе духовного воздействия этой совсем еще молодой женщины с коротко подстриженными и зачесанными назад волосами, энергичной походкой и крепкими руками, о том, как само присутствие Марии в полку невольно подтягивало самых ершистых, снимало с них налет бравады, делало их лучше, благороднее и — в этом не было никакого противоречия — мужественнее и самоотверженнее. Только тот, кто сам не раз и не два бывал под огнем, и мерз в окопах, и падал, споткнувшись о злой осколок снаряда, на прогорклую землю, — только тот способен до конца понять природу этого возвышающего влияния женщины на войне. Тем более — женщины, сумевшей подняться до высшей степени совершенства в избранном деле, стать вровень с мужчиной и утвердиться в общем признании.
Наверное, Марии в какой-то степени повезло. Она не только попала в эскадрилью офицера с большим боевым опытом, который давно уже открыл счет сбитым стервятникам, был однажды тяжело ранен и каким-то чудом остался в живых, дотянув до своих, — она стала переучиваться на истребителя под внимательным, преданным взглядом любящего человека.
Говорят, дружеский союз двоих обязательно предполагает родство взглядов, пристрастий, чувств. У Марии и Юрия Антипова очень схожими оказались не только пристрастия, но и биографии.
Отец Марии, Иван Алексеевич Кулькин, коммунист двадцатых годов, механик с золотыми руками, исколесил чуть ли не полстраны, в числе 25 тысяч посланцев партии участвовал в создании и укреплении многих машинно-тракторных станций, ставил на ноги колхозы в Казахстане, в Поволжье, на Украине. За его плечами была большая, сложная жизнь — с бессонными ночами, с голодом, с выстрелами из-за угла, с изматывающей работой, — нелегкая, но удивительно цельная и целеустремленная.
Много позднее из-за несчастного случая на заводе он лишится обеих ног и тем не менее останется в рабочем строю, будет трудиться до последнего своего дня, до последнего толчка в! сердце.
Это будет потом, когда Марии не станет. Но ведь нравственная атмосфера — своеобразный микроклимат семьи — складывается не в минуты сравнительного благополучия или духовного подъема и не в дни невзгод и тяжких испытаний, она формируется ежечасно и чаще всего исподволь, незаметно. Эта атмосфера предопределит впоследствии судьбу Марии, судьбу других детей и судьбу самого Ивана Алексеевича.
А отец Юрия Антипова, Тихон Семенович, среди десятков и сотен справок, снимков, удостоверений и мандатов всю жизнь берег одну уникальную фотографию — группа военных моряков, вооруженных винтовками, перепоясанных пулеметными лентами, в революционном Петрограде, в котором только что, несколько часов назад, победила Октябрьская революция. В центре группы — он, матрос Тихон Антипов. А еще хранилось у него, коммуниста с девятнадцатого года, старое, полуистертое удостоверение: «Выдано тов. Антипову Тихону Семеновичу в том, что он действительно участвовал в Октябрьском вооруженном восстании в г. Петрограде в 1917 году и участвовал в Кронштадтском отряде против генерала Юденича в 1919 году…»
И в память Юрия, младшего сына, на всю жизнь врежутся сбивчивые, урывками, рассказы отца о том героическом времени. О том, как провожал он в Хельсинки Александру Михайловну Коллонтай. Как по счастливой случайности не расстреляли его участники контрреволюционного мятежа в Кронштадте. И мелькали в этих рассказах яркие, прославленные имена, давно уже ставшие нашей историей, — Рошаль, Дыбенко, Калинин… И рядом с ними имя Тихона Антипова.
И путь в авиацию был у Юрия Антипова почти таким же, как у Марии. Аэроклуб в Ленинграде, летное училище в Чугуеве. И мотивы те же, словно запрограммированные эпохой и особой, ни с чем не сравнимой тягой к небу.
Все это выявилось потом, стало определяющим в их взаимоотношениях. Вначале же были просто летчица, которой предстояло переучиваться на истребителя, и внимательно-строгий командир эскадрильи, которому приказано было помочь ей в этом.
То, что летчики 267-го ИАП приобретали в свое время в училищах, в условиях мирной или, по крайней мере, тыловой обстановки, Марии предстояло освоить в условиях, максимально приближенных к фронтовым.
В полку очень бережно относились к молодым летчикам, в строй вводили осторожно. Снова и снова заставляли изучать силуэты фашистских самолетов, запоминать их летно-тактические данные, экипаж и вооружение, уязвимые места. Не ограничиваясь этим, производили контрольные стрельбы по силуэтам самолетов.
Как правило, командир полка сам занимался с молодежью. Подробно разбирал по схемам проведенные бои, показывал, какие надо применять эволюции, как атаковать, как уходить от преследования.
Антипов относился к этим занятиям обычно скептически. По натуре он не был воспитателем. И свои обязанности командира понимал по-своему: в боевой обстановке главное — личный пример. Делай, как я! А поскольку отваги и мужества ему не занимать было — он считался в полку хорошим командиром. Тем более, что летчики в эскадрилью, считал он, приходят подготовленные, и учить их летать на истребителе в его задачу не входит.
Выступая в роли наставника и воспитателя Марии, он, может быть, только теперь впервые осознал так остро свою ответственность за человека, за эту женщину — за ее жизнь. Самоотверженная любовь родила в нем такое заботливое терпение, такую силу убеждения, какой никто прежде и предположить в нем не мог. Он изучал с ней материальную часть машины, но главное внимание уделял заповедям, которые сам добыл в бою и которые для него самого давно! уже стали своеобразным кодексом летного мастерства.
— Запомни, атаковать врага надо первым и внезапно — внезапность атаки удваивает ее силу. Ну, а чтобы появиться в воздухе, не обнаружив себя, чтобы скрыть себя от противника, настоящий летчик использует все: солнце, облачность, высоту, складки и фон местности…
Удивительное дело: ей, закончившей летную школу и считавшей себя неплохой летчицей, слушать Антипова было интересно и увлекательно. Она и сама включалась в разговор, и он сразу же приобретал характер товарищеского обмена мнениями, в котором не было уже ничего от покровительственного наставления или поучения.
Антипов, не жалея ни времени, ни сил, готовил ее к полетам.
— Подполковника нашего девиз слышала? Воюй с горячим сердцем и холодной головой! Возьми себе на заметку. А что это значит на практике? Без нужды не торопись. Оцени обстановку и, если нет возможности удобно подойти к врагу, лучше выжди. Но уж ежели атакуешь — действуй решительно, стреляй наверняка, с короткой дистанции.
Каждое занятие Антипов использовал, чтобы сообщить Марии еще хоть один секрет летного искусства. Незадолго до выезда в командировку за новыми машинами он много говорил с ней о взаимоотношениях ведущего и ведомого в бою.
— Пуще глаза береги своего товарища. Если ему угрожает опасность, помоги в первую очередь — даже если перед тобой отличная цель и явный, стопроцентный успех…
Зачет по знанию материальной части самолета и мотора, по штурманской подготовке прошел успешно. Мария по-настоящему изучила истребитель «Як-1», хорошо усвоила порядок выполнения полета.
В это время она была словно бы переполнена жизнью, которая бурлила в ней и клокотала. Страсть к небу стала еще сильнее. Как будто только теперь, когда заветная мечта приблизилась и обрела осязаемость, когда стала вырисовываться реальная возможность подняться и взмыть в небо не так, как прежде, — спокойно и осторожно, — а стремительно и неудержимо, она впервые увидела его по-настоящему — бездонным и влекущим. Даже на письма ее той поры лег отсвет этой переполненности: они насквозь пронизаны светлой любовью к родным и близким, которые остались где-то далеко-далеко, словно бы в другой жизни, о которой вспоминается сладко и мучительно.
Оставались практическое освоение полета и тренировки в технике пилотирования, когда Антипов убыл в командировку.
Командир полка вызвал к себе только что вернувшегося из дома отдыха в Ессентуках Дмитрия Тормахова, заместителя командира эскадрильи.
— С младшим лейтенантом Кулькиной знаком?
Тормахов повернул голову в сторону стоявшей навытяжку перед командиром молодой женщины в летной форме, приготовился уверенно ответить: «Никак нет, товарищ подполковник!» — и вдруг осекся. Как, неужели та самая?
Аритов заметил внезапное замешательство Тормахова, сказал, внимательно глядя ему в глаза:
— Вижу, что знаком. Ну, тем лучше. Антипов улетел, значит, тебе заканчивать обучение.
— Ясно, товарищ подполковник. Разрешите идти?
Они вышли от командира полка вместе. Встали возле опоясывавшего двор, покосившегося забора, взглянули друг на друга и неожиданно улыбнулись.
— Узнали, значит? — спросила она.
— Еще бы, не узнать!
…27 мая сорок третьего года в одном из воздушных боев на Кубани его самолет загорелся, камнем пошел вниз на глазах у отчаянно дравшихся летчиков. Домой было послано извещение. Вскоре на имя Дмитрия пришло в полк письмо от матери. «Дорогой сынок, — писала мать, — мне сообщили из штаба, что ты погиб. Но я-то знаю, что жив ты, и потому пишу тебе…» Начальник штаба показал письмо командиру полка. Вместе погоревали о хорошем летчике, но мать разубеждать не стали. Раз такая у нее вера — так тому и быть.
Между тем Тормахов, израненный, обгоревший, в то время как товарищи, уверенные, что спастись ему уже невозможно, потеряли его самолет из виду, — нашел в себе силы выпрыгнуть с парашютом у самой земли. Через три-четыре недели он убежал из госпиталя и вернулся в полк. Увидев боевые машины, услышав шум моторов, жадно вдохнув привычные запахи бензина, масла, лака и клея, он испытал забытое на время волнение, понял, что попал, наконец, домой, к своим. Смотреть на него, как на диковину, сбежались не только все летчики, но и прибористы, и техники, и оружейники. Командир полка не дал ему отрапортовать, сгреб в охапку, но, увидев, как Тормахов охнул и побледнел, растерянно выпустил из объятий, пристально взглянул на него и все понял.
— Вон ты какой гусь! — деланно возмущенно закричал он. — Сбежал из госпиталя? Ну, это тебе так не пройдет.
— На фронте, говорят, раны скорее заживают, товарищ подполковник!
— Ничего, ничего, я тебя подлечу. Под арест пойдешь! — Только глаза смеялись радостно, озорно.
На следующий день он вызвал Тормахова к себе, уставившись в стол, тоном, не допускающим возражений, твердо сказал:
— Сегодня же вылетишь в Ессентуки, в дом отдыха. Комдив дал самолет, так что немедленно отправляйся.
Тормахов понял, что возражать бесполезно.
На аэродроме его ждал самолет. Тормахов был еще метрах в пятидесяти, когда от самолета отделилась небольшая фигурка летчика, бросилась навстречу. Оказалось, молодая женщина. Короткая стрижка, курносый нос, румяные полные щеки. Неприятно покоробило — для заслуженного летчика, каким он без ложной скромности уже считал себя, могли бы выделить и мужчину. Поздоровался сухо, даже фамилию пропустил мимо ушей, когда она представлялась, молча сел в самолет.
За взлетом, да и за полетом следил придирчиво, почти с озлоблением. Однако уже через несколько минут профессиональным чутьем уловил: летчица хорошо чувствует машину, ведет ее уверенно, спокойно, можно даже сказать, чисто. К концу полета настороженность Тормахова и вовсе рассеялась, и расстались они очень дружелюбно.
И вот теперь летчица, оказывается, в их полку.
Первый совместный полет с Тормаховым в качестве инструктора был назначен на 23 февраля. С самого утра Тормахов испытывал легкое чувство досады. V всех праздник, День Советской Армии, а тут — на тебе! Но в самолет сел спокойно, ничем не выказывая своего настроения. Демонстрируя порядок выполнения полета, сделал один круг, второй. Мария сидела молча, сосредоточенно глядя на приборы и незаметно наблюдая за каждым движением своего инструктора. Когда Тормахов зашел на третий круг, она мягко и в то же время требовательно попросила: