Этторе
Этторе одиннадцать лет. На дворе март, серое небо, сплошь затянутое тучами, кажется, вот-вот разразится дождем, но дождя все нет; небо хмурится день за днем, и ничего не происходит. Крестьяне занимаются прополкой, освобождают от сорняков молодые ростки пшеницы, посеянной в октябре. В марте поля вокруг Джои приобретают особый мягкий зеленый цвет, какой не увидишь в другое время года. Поскольку эта работа не требует большой физической силы, на нее, наряду с мужчинами, нанимают и мальчишек. В те годы, когда сорняков бывает особенно много – например, после дождливой весны, – на поля выходят даже восьми-девятилетние ребята, которым платят сущие гроши. Но и гроши лучше, чем ничего, – мужчинам, которым приходится отрабатывать накопившиеся за зиму карточные долги, остается и того меньше. Это нудный и монотонный труд. Когда спина Этторе устает от работы в наклон, он опускается на колени, как научил его отец. Чтобы дать отдых одной группе мышц, пока напряжена другая. Через некоторое время он встает с колен и вновь гнет спину. Его руки перепачканы, пальцы ободраны и покрыты трещинами от борьбы с жесткими стеблями, которые крепко цепляются корнями за каменистую почву. У каждого мальчишки через плечо надет холщовый мешок, и от того, сколько раз он будет наполнен и опорожнен, зависит, какую плату получит работник в субботу.
У края поля Валерио вместе с другими мужчинами колет камень. Звонкие удары кирки отдаются гулким, словно оружейный выстрел, эхом. Этот звук сопровождает работающих на протяжении всего дня. Они будут слышать его и ночью во сне. Этторе двигается в направлении мужчин, останавливаясь так близко, как только осмеливается. Они колют туф, камень, залегающий по всей местности и то и дело выходящий наружу, словно земля хранит безграничные его запасы. Джоя-дель-Колле вся построена из туфа. Извлеченный на поверхность или отколотый, он имеет мягкий желтоватый цвет, но под воздействием времени и погодных условий становится серым, и капли дождя проделывают в нем отверстия, словно червяки в сыре. Этторе притягивают ракушки. В туфе полно ракушек. Часто это лишь острые обломки, но попадаются и целые, неповрежденные, формой напоминающие веер. Пино смеялся, когда школьный учитель говорил им, что этим ракушкам миллионы лет. Он не мог вообразить ни их древность, ни то, как раковины попали в камень, и потому смеялся. Этторе подобные вещи завораживали, словно видимое, осязаемое волшебство, и он пытался объяснить это товарищу, но внимание Пино было подобно бабочке, которая порхает тут и там, не в силах решить, где ей приземлиться.
Этторе все ближе и ближе подкрадывается к мужчинам, колющим камень. Он бросает вороватый взгляд на смотрителя, желая убедиться, что тот за ним не следит. Они работают в массерии Татео, и смотрителя зовут Людо Мандзо, во всей Джое его ненавидят и боятся за жестокость, деспотизм и страшную ненависть к джорнатари, которую может испытывать лишь тот, кто сам побывал в их шкуре и готов на все, чтобы не оказаться в ней снова. Самое большое наказание для людей – лишиться работы. Они должны работать, чтобы не умереть с голоду, а Людо Мандзо выгоняет батраков за малейшую провинность: за любым промедлением или выражением неудовольствия следует знакомый окрик, звенящий у всех в ушах: «Здесь нет работы для неблагодарных кафони». Кафони означает неотесанный мужлан, деревенщина, ничтожество. Иногда их бьют или охаживают кнутом. Но больше всех Людо боятся мальчишки. К ним он особенно придирчив и вовсю дает волю своей злобе. Кажется, что Людо радуется, замечая какой-нибудь проступок, ведь у него появляется повод обрушить на несчастного кару. Наверное, так он разгоняет скуку. Люди шепчутся, что он продал душу дьяволу в обмен на легкую жизнь. День тянется нестерпимо долго для одиннадцатилетнего мальчика, часы кажутся томительно длинными, а минуты и вовсе растягиваются в бесконечность, и Этторе продвигается к недавно расколотому камню, превращая выдергивание сорняков в своего рода игру и высматривая целые раковины, только что явившиеся из земли на свет божий. Если он заметит раковины в камнях, которые может незаметно свистнуть, он заберет их домой для своей коллекции. Раз или два Валерио пытался высвободить для него ракушки из туфа, но они всегда раскалывались.
Вдруг воздух начинает дрожать от дождевых капель. Люди, коловшие камень и занимавшиеся прополкой, останавливаются и поднимают лица к небу. Но за этими несколькими каплями ничего не следует.
– Вам платят не за то, чтобы вы наблюдали за погодой, дурачье, – кричит на них Людо Мандзо.
Все, как один, возвращаются к работе. Все, кроме Этторе. Вот там, всего в нескольких метрах, лежит прекрасный образец. Раковина гребешка размером с его ладонь, повернутая вверх, словно чаша. Омытая каплями дождя, она приобрела тот темный цвет, который, наверное, когда-то имела. Она находится как раз в таком куске туфа, который он мог бы утащить, завернув в кепку. Этторе подбирается к камню и запускает под него пальцы, приподнимая, чтобы определить вес. Едва ли ему удастся пронести такую тяжесть, и он раздумывает, не стоит ли попросить Валерио обрубить камень по краям, но отец не станет заниматься этим под бдительным оком Людо; или же лучше вернуться за раковиной позже, если припрятать ее сейчас; или все-таки взять в надежде на удачу.
– Этторе, что ты делаешь? Ты спятил? – раздается громкий шепот Пино над его ухом.
Этторе в тревоге вскакивает, ударяя макушкой Пино по подбородку, так что оба морщатся.
– Матерь Божья, Пино! Не подкрадывайся ты так!
– Я просто не хотел, чтобы Мандзо тебя засек! Что ты делаешь? О… только не ракушка… Она отличная, – признает он, подползая. – Но сколько еще тебе нужно?
– Они мне нравятся, – бормочет Этторе.
Он пожимает плечами, и друг смотрит на него, склонив голову набок, так что под подбородком у него образуется круглая складочка. Вопреки всякой логике, Пино в свои одиннадцать довольно пухленький. Все соседи рады потрепать его по щекам, говоря, что ему повезло с ангелом-хранителем, который, должно быть, кормит его медом во сне. Они лохматят его волосы, если только он не брит из-за вшей, в надежде, что удача перейдет на них и их худых, рахитичных детей.
Пино встает, хватает Этторе за рукав и тянет назад. Они проходят несколько шагов, затем нагибаются и начинают выдергивать чертополох с показным усердием. Этторе оглядывается на камень, стараясь заметить место на будущее.
– Давай же! Этторе, пожалуйста! – умоляет Пино.
Они все боятся Людо Мандзо, но Пино боится его больше других, поскольку Людо ненавидит его лютой ненавистью. То ли за улыбчивость и веселый смех там, где другие едва кривят губы, то ли за круглые щеки и сытый вид, хотя Пино голоден не меньше остальных. А может, за то, что никакая жестокость не способна выбить из парнишки жизнерадостность. Он быстро забывает обиды и вновь начинает улыбаться как ни в чем не бывало.
– Ладно, ладно, идем!
Этторе бросает взгляд в сторону смотрителей и видит, что все они внимательно наблюдают за ними. Трое, включая Людо, сидят верхом на поджарых лошадях. Они на дальнем конце поля, и Этторе не может разглядеть выражение лиц, но чувствует на себе их взгляды, и от страха у него слабеют колени. Он съеживается, ему хочется исчезнуть с глаз долой, он хватается за сорняки и принимается выдирать их с лихорадочной скоростью, пихая в холщовый мешок.
– Пино, не поднимай глаз, – шепчет он, и Пино бледнеет. Его глаза расширяются, словно вот-вот вылезут из орбит, рот приоткрывается, Пино начинает работать так, будто от этого зависит его жизнь. Они опускают головы, в надежде, что пронесет. Этторе до боли хочется обернуться, убедиться, что внимание смотрителей переключилось на что-нибудь другое, но он не смеет. Затем они слышат приближающийся стук лошадиных копыт, от страха Пино издает едва слышный всхлип.
Лишь когда лошадь приближается настолько, что они рискуют оказаться под копытами, мальчишки поднимаются и отскакивают. Они смотрят в черные глаза Людо Мандзо. У него длинное худое лицо с абсолютно круглыми глазницами, изрытые оспинами впалые щеки. Черная борода походит на спутанную проволоку, от него несет прокисшим вином.
– Вы, мальчики, думаете, что я слепец или дурак? – по-дружески обращается он к ним. – Ну так слепец или дурак? Говорите, а не то я вышибу из вас ответ.
– Ни то ни другое, синьор Мандзо, – отвечает Пино.
Этторе подозрительно смотрит на него. Пино кажется, что, если он будет вести себя честно, ему ответят тем же. Но Этторе не вступает в разговор с Людо. Никогда.
– У тебя всегда ответ наготове, жирняй? Ну может, тогда ты скажешь мне, почему вы решили, что я не увижу оттуда, как вы бездельничаете, вместо того чтобы работать? Или вы думаете, я буду платить вам за потраченное впустую время?
Теперь в ответ молчат уже оба мальчика. Кирки продолжают колоть камень со зловещим стуком. Этторе украдкой бросает взгляд в сторону отца, но голова Валерио опущена. Этторе хочется, чтобы отец узнал о его беде, даже если ничем не сможет ему помочь. Людо скрещивает руки над поводьями, сдвигает назад шляпу и некоторое время задумчиво смотрит на ребят.
– Может, вы забыли, чем должны заниматься? Может, вам трудно сосредоточиться на работе? – наконец произносит он. «Молчи, молчи, молчи», – мысленно просит Этторе, даже когда видит, что Пино делает судорожный вдох и открывает рот.
– Да, синьор, – говорит он.
Этторе пихает его локтем в бок, но слишком поздно. Людо выпрямляется в седле, насмешливо кривя губы:
– Ну что ж, давайте посмотрим, не можем ли мы освежить вашу память.
Другие смотрители подъезжают, чтобы поглядеть; один хмыкает и усмехается в предвкушении зрелища, другой хмурится и останавливается, словно намереваясь что-то сказать Людо. Но в итоге дергает поводья и неспешно удаляется на другой конец поля. Этторе надеется, что он вернется.
Вскоре к стуку инструментов добавляется еще один звук: Пино плачет, взвизгивая от боли. Этторе старается не смотреть, он не хочет быть свидетелем унижения друга, но один раз его глаза все же предательски скашиваются. Он видит Пино со спины с голым задом, его штаны болтаются у щиколоток, и он ковыляет между смотрителями. Этторе не может точно сказать, что делали с Пино. Пино спотыкается и падает, его щеки пылают от боли и стыда, а Людо хохочет так надсадно, словно пытается прочистить нос, это натужный и беззвучный смех, в котором нет радости.
Этторе оглядывается. Он должен быть свидетелем происходящего – это его наказание. Людо прекрасно разбирается в людях и знает, что для Этторе нет ничего хуже, что вина изгложет его изнутри, ведь все началось из-за ракушки, к которой он подбирался. Другие работники на поле стараются не смотреть. Лишь мальчишки порой бросают взгляд; некоторые бледны, другие напуганы, прочие смущены. Этторе отправили работать вместе с группой ребят, которые шикают на него, стоит ему оглянуться на Пино через плечо. Но он смотрит не на Пино, а на Людо Мандзо. Он хочет запомнить лицо Людо – каждую черту, каждую морщину – и то, как тот кривится, когда смеется. Этторе хочет запечатлеть его перед своим мысленным взором так же ясно, как видит сейчас, потому что, скорее всего, когда он убьет Мандзо, будет темно.
Гнев возвращает Этторе к реальности, воспоминание меркнет; зубы скрипят так, что болит челюсть, воздух с шумом вырывается из ноздрей. Это гнев, который невозможно подавить. В нем такая разрушительная сила, что она обратится против тебя же, если не найдет выхода. Этторе открывает глаза и пытается подняться, готовый броситься на Людо Мандзо с кулаками, рвать его ногтями и зубами, но с удивлением обнаруживает, что он дома один. Комната накреняется и начинает кружиться в медленном водовороте, он садится, охваченный дрожью. Только тут Этторе вспоминает, как поранил серпом ногу, вернее, нога напоминает ему об этом. Боль становится нестерпимой, словно в ногу вонзаются тысячи раскаленных игл, и он сжимает зубы с такой силой, будто это створки стального капкана. Этторе в ужасе опускает глаза, но ничего особенного не видит. Штанина закатана, и запекшаяся кровь покрывает кожу словно корка. Сама рана перевязана тряпкой, в которой он узнает одну из пеленок Якопо. Морщась, он стягивает повязку. Рана – темный зияющий порез, чистый, но глубокий; он видит серо-белую кость и черные сгустки свернувшейся крови. Стоит ему снять повязку, как тут же начинает сочиться свежая кровь, заливая пол. Этторе отупело смотрит на это. Его горло так пересохло, что он не может даже сглотнуть.
Дверь распахивается, и входит Паола с привязанным к спине Якопо. Она теряется, видя его сидящим, и на мгновение на ее лице отражается облегчение. Затем она замечает кровь и бросается к нему:
– Господи помилуй, Этторе, мне только-только удалось остановить кровотечение, и ты первым делом снова пускаешь себе кровь?
Этторе хочет попросить прощения, но голос его не слушается. Паола подтаскивает к нему маленькую табуретку и кладет на нее его ногу. Она снова повязывает тряпку и затем затягивает ее. Этторе задерживает дыхание и кряхтит от боли, Паола поднимает на него глаза.
– Прости, – говорит она. – Прости, что причиняю тебе боль.
Его кровь сочится у нее между пальцами, он видит, что ее лицо бледно, губы плотно сжаты. Якопо смотрит через ее плечо с загадочным выражением, и Этторе протягивает ему палец. Малыш хватает его ручонкой и открывает рот, готовясь его пососать. Сила, с которой Якопо сжимает палец, заставляет сердце Этторе биться от радости. Бывает, что хватка у малыша совсем слабая, и порой он даже не тянется к пальцу. Сегодня мальчуган спокоен и деловит, его пальчики сжимаются в крепкий кулачок.
– Со мной все будет хорошо. Со мной все будет хорошо, – удается выговорить Этторе.
– Неужто? – спрашивает Паола. И толкает его обратно на соломенный матрас, затем поднимает раненую ногу и бережно укладывает, затем сердито вытирает руки о тряпку, стараясь не встречаться с ним глазами. На голове у нее, как обычно, шарф, плотно повязанный и стянутый на затылке. Волосы собраны в узел так, что ни один волосок не выбивается наружу. Это делает Паолу строже и старше ее двадцати двух лет; испытания, выпавшие на ее долю после смерти отца Якопо, тоже не прошли бесследно. Она качает головой. – Если ты не сможешь работать – нам конец.
Этторе не припомнить, когда в последний раз слышал в голосе сестры испуг.
Стоит Этторе лечь, как комната вновь начинает вертеться у него перед глазами, и ему приходится сомкнуть веки, чтобы остановить эту круговерть.
– Ну конечно смогу. Как я сюда добрался?
– На спине Пино. Он волок тебя всю дорогу от Валларты.
– Пино – настоящий бык. Я могу вернуться и доработать день. Мне уже гораздо лучше.
– Вернуться сейчас? – Паола вычищает кровь из-под ногтей.
– Пока светло. Еще есть время. Я проработал девять часов или даже больше, перед тем как это случилось, наверное…
– Вчера. Это было вчера, дуралей. С тех пор ты спал. Кто знает, заплатят ли тебе за неполный день… Кровь лилась потоком, когда тебя принесли… Тебе нужен отдых. – Паола не может сдержаться, и в ее голосе проскальзывают нотки возмущения. На самом деле отдых нужен им всем.
– Значит, я потерял целый рабочий день? – говорит Этторе, и его глаза широко открываются. Паола кивает. С тех пор как ему исполнилось десять, он не пропускал ни дня работы, если только она была. Он чувствует себя опустошенным; предателем и одновременно преданным. Снова пытается сесть, но Паола сердито останавливает его:
– Сейчас уже слишком поздно! К тому же ты должен отдохнуть. Луна попытается раздобыть иглу с ниткой, чтобы зашить рану. – Паола разматывает перевязь и ловко перехватывает Якопо, беря его на руки. Она устало улыбается ему, и его личико сияет от удовольствия. – Как это случилось? – спрашивает она.
– Не знаю. Я… я потерял равновесие. Задумался… о чем-то. Наверное, просто оступился.
– Ты что-нибудь ел?
– Немного хлеба, но без вина.
– Жадные сукины дети! – неожиданно рявкает Паола, и глаза Якопо расширяются. Она быстро прижимает его к груди и начинает качать, уперев тревожный взгляд в потолок.