Сволочи! Они всего лишь сволочи! Все! И слова какие Эдлай говорит… правильные:
— Мертвых надо отпускать.
Да Арман знал, что надо отпускать, но не мог. Потому что боль, воспоминания, безумная тоска внутри — это все, что Арману сейчас осталось. Если это уйдет… то потом что?
— И помни о нашем договоре, мальчик, — продолжал опекун.
Договоре? Горько как… от этого их договора. И от слов их горько. И от жизни этой… той самой, за которую так цепляются все в этом зале. Ну чего ради, скажите, за нее цепляться? Кому она нужна? Хотите… берите! Сколько влезет! Ну же! Только оставьте его в покое!
— Церемония забвения в наш договор не входила! — прошипел Арман, чувствуя, как подбираются к горлу слезы беспомощности. — Ты не можешь, ты не имеешь права меня заставить!
— Я твой опекун, Арман, — спокойно ответил Эдлай. — Я имею право на очень многое.
Вот как оно на самом деле? А Арман уже успокоился, расслабился, доверился. А тут на тебе… «я имею право на что угодно, а ты и слова не скажи?» Не дождетесь!
Посмотрев в потемневшие глаза опекуна, Арман резко развернулся и, не спросив разрешения удалиться, почти бегом пролетел между разложенных на полу тюфяков и влетел на второй этаж, в первую попавшуюся дверь, за которой оказался узкий коридор с ровным рядом окон по одной стороне и с таким же ровным рядом дверей по другой.
Долго сдерживаемая боль вернулась и захлестнула с головой. Глядя в окно на заходящее за стены замка солнце, Арман прижался пылающим лбом к стеклу. Проклятый опекун… Проклятый Сеен. Проклятое наследство и ноша главы рода! Чего они все от Армана хотят? Он всего лишь ребенок… он хочет вернуться в школу, во времена, где не надо было притворяться, не надо было искать в дружбе тайного умысла. Он хочет вернуться в их городской дом, где каждый вечер ждал его дома молчаливый Эрр… где мачеха, оказывается, защищала, помогала… здесь ему никто не помогает… тяжело.
Боги, как же это тяжело! А теперь все забыть? Оставить чувства к этим людям в прошлом? Последнее, что давало ему силы дышать, двигаться дальше? Потому что там его любили… там были люди, которые его по-настоящему любили… единственные… кто любил.
— Мне проводить вас в вашу комнату, архан? — ледяной водой окатил чужой голос.
Арман резко выпрямился и обернулся, увидев в льющихся через окна лучах закатного солнца мальчика в простых одеждах из некрашеной шерсти. Коричневые волосы его, отливающие в буром свете красным, были гладко зачесаны и скреплены серебреным обручем, ярко-синие глаза смотрели спокойно и слегка… грустно, наверное, бледное лицо казалось болезненным и уставшим.
Уловив в этих странных глазах отблеск той же боли, что клубилась сейчас в его душе, и тот же страх, когда жизнь разлетается на осколки, и не знаешь, не хочешь знать, что будет в следующее мгновение, и мучительное одиночество, в котором поговорить не с кем… Арман задохнулся. Хоть мальчик был худ и болезнен, а так похож на него самого, что дыхание на миг перехватило. Будто оба они прошли через ту самую боль… но прошли как-то иначе, в чем иначе, Арман еще не мог понять. Опыта и ума не хватало.
Хорошо быть взрослым. Не чувствуешь себя таким дураком.
— Почему ты? — прохрипел он.
— Простите, — опустил взгляд мальчик, и на бледных щеках его вспыхнул лихорадочный румянец.
— Почему извиняешься? — все более удивлялся Арман, чувствуя, как с каждым вздохом возвращается к нему хладнокровие.
Быть слабым он позволит себе позднее, когда останется один в своих покоях. А пока нельзя. Не перед чужим... вообще не перед кем.
— Я… — вновь почему-то смутился мальчик. — У вас нет хариба… я буду за него, пока вы… в этом замке.
— Ты ведь архан, да? — удивился Арман, заметив выглядывающие из рукавов незнакомца синие татуировки. — Так почему прислуживаешь?
— Мне… приказали.
— Кто?
Мальчик побледнел так сильно, что Арману расхотелось спрашивать:
— Не важно.
Пусть уж ведет, раз приспичило, какая разница почему? Арман не знал этого замка, а плутать по коридорам сейчас не хотелось, да и сил совсем не осталось. Как не хотелось и расспрашивать этого мальчика. Завтра расспросит. Может быть.
— Проводи в мою… комнату.
Мальчик поспешно, слишком поспешно, развернулся, взял с пола фонарь с медленно догорающей за ажурными металлическими стенками свечой и открыл одну из дверей, проведя Армана к крутой, винтовой лестнице, освещенной тусклыми светильниками на голых, выложенных из камня стенах.
— Как давно ты тут? — спросил Арман, не выдержав давящей тишины.
— Несколько дней, мой архан, — почти неслышно ответил мальчик.
Странный он какой-то. Не слабый и не хилый, нет. Спину вон как ровно держит, ровнее Армана, и движения плавные, едва уловимые, как у гибкого, сильного зверя… Таких в школе учителя любили и всем в пример ставили. На уроках, на тренировках они были как хорошо заточенные клинки, неуловимые и смертоносные, а взгляд их…
Арман на миг остановился — ледяной и острый, не такой, как у этого мальчишки. И слух великолепный — как бы бесшумно ни двигался Арман, а мальчик уловил, что за ним более не следуют, застыл на ступеньке, обернулся и уколол встревожено-вопрошающим взглядом:
— Мой архан?
— Ты из моего рода? — выдохнул Арман, понимая все меньше.
Почему такого, как этот, заставили служить? Почему не отправили, куда следовало, в хорошую школу, под присмотр учителей и наставников? Почему заставляют оставаться в этой дыре, это же…
…глупо, подобрал наконец-то нужное слово Арман, поднимаясь вслед за мальчиком по лестнице. И расточительно. Потому что каждый человек должен быть на своем месте, так говорила мачеха… может, она была права. Нет, точно права. Служить должны такие, как хариб Эдлая — тихий и молчаливый. А не этот…
— Да, мой архан, — ответил после недолгого молчания мальчик.
Толкнув небольшую дверь вверху лестницы, он придержал тугую створку, пропуская Армана в узкий и короткий темный коридор. Здесь было гораздо спокойнее, а все звуки, столь хорошо различимые этажом ниже, казалось, куда-то пропали. Арман вновь почувствовал накатывающую волнами усталость. Дико хотелось упасть прямо сейчас на кровать и забыться тяжелым сном. Еще немного потерпеть... проклятая слабость. Раньше он не уставал так быстро.
— Тут спальня вашего опекуна, — показал мальчик на первую дверь справа. — Там — спальня Сеена. А дальше… — он вздрогнул, как-то странно передернув плечами, — двери в покои для почетных гостей, где разместят повелителя с его телохранителями и…
— …вождя Виссавии, — процедил сквозь зубы Арман.
Он знал, что чуть позднее в этом коридоре уже не будет спокойно и пусто… таких гостей положено охранять как зеницу ока. А Армана, небось, еще заставят и лебезить перед вождем, хотя именно благодаря ему увезла мачеха семью из столичного дома. Все из-за него!
— Мой архан, — вновь одернул Армана мальчик, открывая одну из неприметных и внешне ничем не отличавшуюся от других дверей.
Раздраженно влетев внутрь, Арман окинул взглядом просторную, убранную в мягкие пастельные тона, комнату, скинул осточертевший плащ на скамью у окна, сел на кровать под тяжелым, вышитым звездами балдахином и попытался расшнуровать затейливую шнуровку на высоких, выше колен, сапогах. Этот замок был другим, безжизненным и сухим… не как тот, который они недавно оставили. Боги, как же от всего этого тошно!
— Я помогу, мой архан. — Начинающий раздражать своей услужливостью мальчик поставил фонарь на пол и опустился перед Арманом на колени.
Хлопнула за стеной дверь, раздались шаги и едва слышные голоса, и Арман вздрогнул:
— Ты… Ты действительно… как слуга… и тебе не стыдно?
Ведь должно быть стыдно! Иначе и быть не может!
Мальчик вновь вспыхнул и процедил сквозь зубы:
— Нет.
— Но… — Арман искренне не понимал. — Ты архан! Ты должен быть… — он некоторое время молчал, подыскивая слова, — … гордым. Так почему?
— Я недостоин быть арханом, — тихо ответил мальчик, опустив голову.
Арман двинул ногой, высвобождая ее их цепких пальцев мальчишки. Он не понимал. Но хотел разобраться. Действительно хотел.
— Недостоин? — переспросил он.
— Я даже жить не достоин, — прохрипел этот идиот, опустив на ковер руки.
Как странно он это сказал… не с обидой, нет. Будто и сам так думал. Мало того, не переживал, а спокойно ждал… смерти? Боги, как же знакомо это чувство!
— Кто сказал? — вспыхнул Арман. — Сеен, Эдлай, кто-то из дозора, скажи, кто?
Спокойный ответ убил:
— Вы.
Арман замер. Еще не веря своим ушам, не осмеливаясь поверить, он опустил взгляд на кончики своих сапог и едва слышно прошептал:
— Как… как тебя зовут?
Столь же тихий ответ казался тревожным продолжением тронувшего свечи сквозняка:
— Вирес.
Арман не помнил, что было дальше. В душе разорвалось разочарование, и, сам не понимая, что делает, Арман из-за всей силы пнул Виреса ногой в плечо. Все так же коленопреклоненный мальчик упал на спину и, тотчас поднявшись, вновь застыл на коленях перед Арманом. Проклятье! Этот идиот даже не думал сопротивляться или оправдываться! Просто стоял вот так, неподвижный, с опущенной головой и слушал:
— Ты понимаешь, что натворил! — кричал Арман, до боли сжимая кулаки. — Думаешь, если сильный, то тебе все можно? Там люди были. Лю-ю-ю-юди! Тебе больно? Ты мать потерял? А они? Им не больно? Тварь бесстыжая! Видеть тебя не желаю! Ты как грязь… противно! Сдох бы — всем было бы легче!
А Вирес все молчал. Все так же стоял на коленях, опустив голову так низко, что лица уже было и не рассмотреть. Ну хоть бы слово сказал… хоть бы попытался объяснить… хотя бы взмолился о прощении! Нет же! Невыносимо!
Арман сильнее сжал кулаки. Поняв, что сейчас не выдержит, изобьет этого придурка до полусмерти и сам потом жалеть будет, он обошел все так же неподвижного Виреса и направился к двери, но остановился, ошеломленный, едва успев схватиться за резную ручку.
Татуировки на запястьях нагрелись так, что кожу рвануло болью. За спиной раздался протяжный стон. Еще не веря своим ушам, Арман медленно обернулся и передернулся, вжавшись в створку двери: он не понимал, что происходит. Вирес сложился пополам, охватив ладонями голову. Глаза его были широко раскрыты и бессмысленны, с уголка рта медленно стекала по подбородку красная дорожка. Пальцы скрючились и так сильно тянули волосы, что казалось, кожа сейчас не выдержит, слезет с черепа вместе со скальпом. И этот стон. Мучительный, протяжный, на одной ноте.
— Ты чего? — выдохнул Арман. — Я несильно… несильно тебя ударил... Правда?
Вирес застонал так, что Арман стрелой выбежал из собственной комнаты и, налетев на кого-то в коридоре, дико заорал:
— Я не хотел! Я не думал!
«Успокойся», — мягким одеялом окутала его знакомая до боли сила Даара. Татуировки перестали жечь запястья. Арман расслабился, и стоны, доносящиеся через раскрытую настежь дверь, вдруг прекратились. Стало тихо. Совсем тихо.
Очнулся Арман в кресле у ярко пылающего камина. Кто-то снял с него сапоги, укутал ноги пледом, всунул в руки чашу с пряно пахнущим вином. Маленькая спальня вокруг утопала в полумраке, за окном клубилась тьма, неясный свет луны с трудом продирался через тяжелые черные тучи.
— Мне еще рано… вино, — прохрипел Арман.
— Пей! — приказал опекун. — Сегодня можно.
Сегодня? Арман пригубил ударившего в голову вина, лениво подумав, что это первый раз, когда он пробует хмельное. Раньше он об этом даже мечтал, теперь было как-то все равно.
— Как он?
— Какая разница? — ответил Эдлай. — Ты же хотел его убить…
— Не так…
— А как? — холодно поинтересовался опекун. — Подписать приказ и забыть? Пусть другие руки пачкают?
Арман сглотнул. Опекун прав и не прав одновременно. Вирес должен умереть, а Арман… не палач. Он долго смотрел в ярко-красное, густое вино, не осмеливаясь поднять на опекуна взгляда, а потом вдруг спросил:
— Почему он так? Я несильно… несильно ударил.
— Твоя мачеха никогда тебе не говорила? — удивился Эдлай. — Ты глава его рода. Он принадлежит тебе. Твой гнев причиняет ему боль. Ты не только решаешь его судьбу, ты можешь убить его одним словом.
Это неправильно… совсем неправильно. И та слабость, что разливается по сердцу — неправильно. Арман принял решение. Вирес убил тех людей и теперь умрет сам. Так должно быть. Надо только найти силы…
И все же как жаль… высший маг. И умрет… Арман судорожно сжал зубы, вдруг ярко себе представив, как может выглядеть эта смерть… как тогда… Широко раскрытые глаза… дорожка крови по подбородку, скрюченные пальцы…
Чаша задрожала в ладонях, расплескивая на плед алые капли. Эдлай опустился перед Арманом на корточки и, забрав все еще полную чашу, поставил ее на пол рядом с креслом.
— Я знаю, — прошептал он. — Тебе еще сложно убивать… это правильно, так и должно быть. Потому что ты человек.
— Если он умрет, ты… — прохрипел Арман. — Ты разозлишься на меня?
Сеен точно разозлится. И Гэрри тоже. Но гнев Сеена и Гэрри Арман как-нибудь переживет, а вот чтобы Эдлай злился, почему-то не хотелось.
— Я не Сеен, — будто прочитал его мысли Эдлай. — Сеен — политик. Он думает о Кассии, о повелителе. Я — твой опекун. Я думаю о тебе, о твоем роде. Я поддержу любое твое решение. Повелитель должен будет смириться. Даже он. Вирес полностью в твоей власти.
— Я…
— Подумай, мой мальчик, чего ты на самом деле хочешь. Что ты на самом деле чувствуешь. И хочешь ли ты, чтобы Вирес жил или чтобы он умер?
Арман не знал, чего он хотел… он знал, как будет правильно. Твердо знал. К сожалению.
— Посмотри на меня.
Арман медленно поднял взгляд. Какие теплые у Эдлая, оказывается, глаза, мудрые. Понимающие.
— Ты не можешь себе позволить быть слабым, мой мальчик. Твоя слабость — это чужие загубленные судьбы.
Арман сглотнул.
— Твоя любовь к брату, твое желание его вернуть или пойти вслед за ним — вот твоя слабость. Давай честно, мой мальчик. И с собой честно, и с другими. Если бы ты не валялся тогда в кровати, мечтая умереть, ты смог бы остановить Виреса гораздо раньше. Одним словом. Даже такой сильный маг, как Вирес, не может воспротивиться главе своего рода. Но ты… был занят, и идти вместо тебя пришлось повелителю. Деммид и его телохранитель были ранены по твоей вине.
— Тогда почему ты не дал мне…
— … умереть? — продолжил за него Эдлай. — Это не выход. Если не ты, то кто? Твой род один из самых сильных в Кассии, в нем слишком много влиятельных семей, которые не хотят подчиняться одна другой. Выбрав главу из одной семьи, мы рискуем тем, что эта семья уничтожит все остальные… Твой отец… чужестранец, для многих выродок, убил на дуэли бывшего главу рода и занял его место. Это было лучшим выходом тогда, это осталось лучшим выходом и теперь. Не принадлежа ни к одной семье, ты, несмотря на свой возраст, остаешься лучшим главой для северного рода.
— Но моего отца ненавидели…
— Ненавидели, но боялись, — усмехнулся Эдлай. — Когда твой отец умер, твоя мачеха взяла на себя власть. Она мудрая женщина. Много лет умудрялась сохранять видимость мира между семьями, позволив им делать то, что они хотят… Но отсутствие контроля и ощущение безнаказанности людей губит. Помнишь, как открыли дар твоего брата?
— Ему было пять… когда в замок пришли жрецы… но…
— Когда жрецы пришли в замок Виреса, его мать их оттуда выгнала. Жрецы написали письмо твоей мачехе, Астрид отписалась, что с ней поговорит… и забыла… поговорить. Если бы дар Виреса раскрыли раньше…
— Ничего этого бы не было, — выдохнул Арман.
— Умный мальчик. И теперь ты видишь, что слабость и мягкость тех, в чьих руках власть, губит. Твоя слабость — это твоя скорбь, Арман. Ты думаешь, что она дает тебе силы жить, но это не так. Почему ты пожалел Виреса? Потому что увидел в нем свое отражение, человека, потерявшего недавно кого-то очень близкого. Почему ты на него разозлился? Потому что те люди тоже потеряли близких. Эмоции, Арман. Сплошные эмоции, ни капли здравого смысла. Жалость к одним, жалость к другому, в итоге стремление угодить всем… а так не бывает. Ты должен выбрать. А чтобы выбрать, ты должен быть сильным. Уже сейчас.