– Но почему не увидимся, дева Лилия? – удивился я.
– А потому, – Лилия по-детски показала мне язык, отчего стала похожа на мою младшую сестренку Добронегу, – что попасть ко мне в руки ты можешь только как тяжко раненый на поле брани. Желаю тебе, Добрыня, только наносить врагу в бою удары и не получать ни одного в ответ. Прощай!
Произнеся эти слова, дева Лилия вдруг взяла и неожиданно исчезла, буквально растаяв в воздухе, а я оглянулся и еще раз подивился происходящему. Множество людей в самых разных одеждах с занятым видом сновали туда-сюда. Одни, одетые как поляницы, куда-то уводили развязанных полонян, несли на руках малых плачущих детей, при этом другие, в одежде попроще, за руки, за ноги, таскали трупы убитых обров, и охапками, как простой хлам, без всякого уважения, носили их мечи, луки и копья.
Обернувшись, я так и застыл с открытым от удивления ртом. Прямо за моей спиной появились ворота, ведущие в украсно-украшенный чудесный город, над которым вовсю занимался рассвет, хотя здесь до рассвета еще была одна стража, никак не меньше. Именно туда, в этот город, уводили полонян и уносили трупы обров и их оружие.
– Идем, Добрыня, – сказала одна из поляниц, которую звали Федрой, – время ждать не будет, и архонт Серегин тоже, он у нас очень занятой человек, хотя и бог войны.
– Справедливой оборонительной войны, – назидательным тоном добавила та, которую звали Ангелиной, – так что эта заварушка с обрами-аварами ему как раз по специальности.
Если раньше их речь казалась мне бессмысленным набором звуков, вроде журчания ручья или скрипа телеги, и только изредка в ней проскакивало что-то знакомое, то сейчас я хорошо понял каждое слово, и тем удивительнее для меня было это событие.
– Э… – только и смог изречь я.
– Закрой рот, милый Добрыня, и иди за нами, – быстро сказала поляница Федра, – чудеса еще только начинаются. Мы тоже сначала пугались, а потом привыкли. Архонт Серегин говорит, что человек ко всему привыкает – и к железным повозкам, которым не нужны лошади, и к чародейству, и к тому, чтобы шагать через миры, не замочив ног, как через весенние лужи.
– Да-да, иди с нами, Добрыня, – добавила, улыбаясь, поляница Ангелина, – а мы пока тебе все объясним. Эта малолетняя богиня Лилия такая шутница – научила человека языку, а он даже и не понял, бедняжка.
Ну и шуточку у них тут, в тридесятом ведьмачьем царстве. Раз – и шагнул из одного мира в другой. Любопытно, чего этому богу-архонту Серегину из чудесного верхнего мира надо от нас, антов, погибающих под натиском злых обров, и какую цену он запросит за то, чтобы обрушить на их головы все свое войско и все свои ужасные чудеса?
Семьдесят девятый день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу.
капитан Серегин Сергей Сергеевич
Итак, первый день нашей боевой операции привел к тому, что если весь выхлоп и не ушел в песок, но по большей части мы опоздали. На правобережье Днепра большая часть авар-обров уже снялась с селений, в которых она квартировала, и отправилась к месту сбора всего войска. Наша «мельница» только слегка прихватила кагана Баяна за зад. Тысячи три этих мерзавцев в скоротечных схватках мы положили, причем наши собственные потери были незначительны. Безвозвратно погибли тридцать восемь воительниц, в основном боевых лилиток, вышли из строя на сроки от трех месяцев до года сто двадцать шесть, и на срок менее трех месяцев – триста восемьдесят пять бойцыц. Причем самые большие потери мои воительницы понесли там, где сошлись с аварами врукопашную лицо в лицо, глаза в глаза…
Конечно, с точки зрения обычного военачальника, соотношение потерь в мою пользу просто зашкаливает – почти восемьдесят к одному, но ведь я чувствовал смерть каждой из них как свою собственную. Ведь я же их бог, а не просто погулять вышел, и в какой-то степени они до сих пор живы и сидят у меня в сознании, как частички нашего единого Я. Было бы у этих лилиток больше личной индивидуальности, так их можно было бы выделить из этой общей массы и, как говорит Колдун, силой нашей магической пятерки переселить в еще чьи-нибудь тела – например, тела пятерых молодых пленных обринок, сознания которых все едино надо выкидывать на свалку, потому что таких мерзких гадин, как они, белый свет еще не видывал. Пятерых – это только потому, что удалось прихватить только одно кочевье, и только пятерых баб удалось взять живыми. Остальные дрались как дикие кошки, чем и заслужили свою смерть.
В любом случае вопрос подвисает в воздухе. Во-первых – тел пять, а не тридцать девять. Во вторых – неизвестно, как изгонять из тела прежнего владельца или владелицу, и неизвестно, к чему приведет конфликт двух душ в одном теле, причем с диаметрально противоположными жизненными установками. В-третьих – как я уже говорил, неизвестно, как выделить конкретное сознание из общей массы теперь уже почти в двадцать тысяч воительниц, потому что бывшие мясные из вспомогательных подразделений тоже откликнулись на Призыв. Можно было бы найти и «в-четвертых», и «в-пятых», и «в-шестых», и так далее. Правда, остается вопрос, что делать с теми самыми пленными обринками, ибо перерезать им глотку только за то, что они такие, какие есть, кажется мне преступным и мерзким.
Или махнуть рукой на все и потом закинуть этих баб вместе с остальными пленными обрами в какой-нибудь безлюдный мир, понадеявшись на то, что результат выйдет лучше, чем у Отца с миром Содома. С другой стороны – если он пожалел целый народ, то кто я такой, чтобы быть суровее его. Пусть живут эти обры; но только там, где они никому не причинят вреда, кроме самих себя. А что касается погибших боевых лилиток, то для них растворение внутри единого сознания боевого единства, наверное, может считаться полным аналогом райских кущ. Пусть их души наконец насладятся честно заработанным покоем и блаженством, а на их места в строю мы найдем других.
Кстати, продолжать мельницу завтра уже нет смысла, ибо отрядов меньше чем в тысячу всадников, уже нет, и они продолжают укрупняться, собираясь в три группировки. Первая – северная, в ней около двадцати тысяч всадников, которыми командует сам каган, и она очевидно, переправившись примерно там, где в наше время расположен Кременчуг, пойдет на запад по самым густонаселенным антами местам, собирая деньги, полон на продажу, и походя примучивая славянских воинов для будущих боевых действий чужими руками. Аварам интересно не Поднепровье, а Паннония, поэтому эту землю они будут вычищать до белых костей. Кто не успеет убежать на север и спрятаться в лесах, тот сам виноват в своих бедах.
Вторая группировка отвлекающая, численностью до десяти тысяч всадников, и командует ей старший сын кагана. Ее задача – переправившись через Днепр в районе Хортицы, установить на ней свой торговый пункт взамен того, что принадлежит князю Идару, а также разграбить и уничтожить селения антов на южной окраине их племенной территории. Именно на эту часть аварского войска пришлись основные потери от нашей «мельницы».
Третья группировка из тридцати тысяч всадников-болгар, возглавляемых их ханом Заберганом, сосредоточена в нижнем течении Днепра, там, где славянских селений нет совсем, и ее задача – быстро выдвинуться в район нижнего течения Дуная, чтобы приготовить все необходимое для зимовки авар. Грабить кого-то им не по чину, а вот трудиться для новых господ в самый раз.
Так вот, еще одна неприятная новость вчерашнего дня… Этот светлейший князь Идар, чтоб его черти насмерть залюбили, вообразил себя спартанским царем Леонидом и собрался с тремястами (или чуть больше) дружинниками, останавливать почти восьмитысячное войско, встав перед ним «нерушимой стеной». Знакомые мотивы, и глупость тоже знакома; и хоть я послал туда освобожденного мною из плена дружинника Добрыню, но на благополучный исход надежды нет, ибо князь Идар – это такой упрямый баран, который каяться начинает только на вертеле. Как говорится, заставь чудака богу молиться, он и лоб расшибет. Жалко не самого Идара (ну и хрен с ним, если такой дурак) жалко отборную дружину, которая может погибнуть вместе с ним. А это люди по большей части с невосполнимым здесь опытом службы в римских легионах, то есть в настоящей, пусть и немного разложившейся, регулярной армии.
Единственная приятная новость заключается в том, что в течение этой ночи магическими средствами нам удалось локализовать то место, из которого мне отзывается сознание больного и желчного старика – возможно, одного из последних великих римских полководцев. Он действительно сидит под домашним арестом, и император на него очень зол из-за разных наушников. Но это не имеет никакого значения, потому что в следующую ночь мы обязательно посетим товарища Велизария, и вырвем его из цепких лап придворной камарильи.
6 августа 561 Р.Х. Утро. Византийская империя, префектура претория Востока, диоцез Фракия, провинция Европа, 35 километров к западу от центра Константинополя, Триклиний загородной приморской виллы Флавия Велизария и его жены Антонины.
Отставной полководец империи Велизарий вышел к завтраку в мрачном расположении духа. Он чувствовал себя дряхлым стариком, у которого впереди лишь холод могилы, тьма и забвение. Собственно, он и был стариком, пятьдесят шесть лет – почтенный возраст. Но годы не давили бы на него так сильно, если бы он коротал закат своей жизни, окруженный заслуженным почетом. Но что есть человеческая слава? Сама по себе она может дать только моральное удовлетворение. Все остальное зависит от сильных мира сего. Когда-то Велизарий был блистательным полководцем, равного которому трудно было сыскать за пределами Византии – его ценили, уважали, с ним советовались, перед его персоной благоговели. А теперь, в силу неисповедимого промысла судьбы, он потерял доверие императора, и теперь доживал остаток жизни в опале, лишенный возможности применять свои таланты и энергию на пользу государству.
Так что у Велизария не было причин веселиться. Его уже давно ничего не радовало, он все чаще впадал в задумчивую рассеянность, свойственную старикам, утратившим жажду жизни и уже чувствующим приближение смерти. Только сны и воспоминания ненадолго оживляли отставного полководца, и тогда он склонен был поговорить со своими немногочисленными домочадцами, вспоминая былые подвиги…
Последний раз его военный талант потребовался императору Юстиниану два года назад, когда конная орда булгарского хана Забергана вторглась во Фракию и, грабя и убивая, дошла почти до этих мест. Тогда император в последний раз обратился к великому полководцу – и тот разгромил наглых варваров, изгнав их из пределов Империи обратно в свои степи. Правда, злые языки в Константинополе говорили, что варвары ушли не потому, что были разгромлены возглавляемой Велизарием армией, а исключительно оттого, что в их степи пришли нанятые императором Юстинианом новые федераты империи, по прозванию авары. Дальше клеветники дошли до того, что обвинили Велизария в том, что он вместе с булгарами составил заговор против империи, чтобы во время следующего вторжения сдать им Константинополь со всеми его несметными богатствами.
И это было неизбежно – раз на небе есть солнце, которое светит на землю, то найдутся и тучи, которые попытаются его затмить. Во главе группы лиц, желающих низвержения Велизария или даже его казни, стоял комит (начальник) императорских телохранителей-ескувиторов патрикий Руфин – человек завистливый, мелочный и низкий, который с крайним раздражением относился к тому авторитету, который Велизарий имел в византийской армии. В результате интриг и наушничества император Юстиниан, ставший на старости лет весьма подозрительным, конфисковал у Велизария все его многочисленные имения, забрал всех солдат личной армии ипаспистов-букеллариев, а самого поместил под домашний арест в его же загородном доме, из которого была удалена большая часть слуг.
Из близких к Велизарию людей в загородном поместье оставались только престарелая супруга Антонина, шестидесяти пяти лет от роду, и ее ровесник старый верный секретарь Прокопий Кесарийский, которые также находились под домашним арестом вместе с отставным полководцем. Такой жизнью Велизарий и его близкие жили уже больше полугода, и было неизвестно, сколько это еще продлится.
Охраняли Велизария сто императорских гвардейцев-схолариев, подчиненных сообщнику все того же патрикия Руфина, магистру оффиций Евтропию, отчего старый полководец каждый день ждал к себе визита палача. Но патрикий Руфин не торопился – то ли он не имел такой власти, чтобы приказать схватить и пытать своего старого врага, то ли хотел до конца насладиться его страхом ожидания пыток и смерти.
Но сейчас Велизария, похоже, беспокоили совсем другие думы.
– Мне снился ужасный и одновременно сладостный сон, – шамкая беззубым ртом, сказал он, укладываясь на обеденное ложе рядом с низким столиком, – будто я снова молод, красив и командую армиями. Но вместо обычных римских войск и варварских федератов под моим подчинением почему-то оказались солдаты-женщины в странных одинаковых зелено-коричневых доспехах. А началось все с того, что я слышал трубный Глас архистратига архангела Михаила, зовущий меня на битву, и я пришел и встал во главе этих армий. И тот, кто позвал меня, тоже стоял на том поле вместе со мной. И та битва не была обычной битвой, в которой свистят стрелы и с лязгом скрещиваются мечи. Там непрерывно гремел гром, били в землю черные молнии, вздымающие столбы разорванной земли, и ползли по земле плюющиеся огнем железные черепахи, а в небе с воем сцепились в схватке стаи ужасных драконов, несущих смерть всему живому. Мы победили, и была велика радость всех христианских народов…
Антонина вздохнула и с сочувствием посмотрела на своего супруга. В последнее время за ним стали отмечаться некоторые странности, и она подозревала, что, страдая от действий интриганов и завистников, Велизарий начал потихоньку сходить с ума. А тот, не обращая внимания на присутствующих, взял ложку и принялся с задумчивым и отстраненным видом есть бобы с подливкой, тщательно пережевывая еду беззубыми деснами. Наконец Велизарий отложил в сторону ложку и глубоко вздохнул.
– Наверное, это значит только то, – проворчал он, – что скоро я умру. Ведь только в раю праведники снова становятся молодыми и красивыми; а я, хоть и не праведник, но сделал все же немало для того, чтобы прославить истинную веру и победить неверующих язычников-персов и злокозненных еретиков ариан. Надеюсь, что Святой Петр проявит ко мне снисхождение и вместо того, чтобы низвергнуть меня в ад, пустит в райские врата. А там и до Армагеддона совсем недалеко, ведь именно на эту битву сил Добра и Зла звал меня архистратиг Михаил. Ведь я все же лучший полководец христианского мира, не чета каким-нибудь там Бессу или Иоанну. Ну не язычников же Цезаря, Красса или Помпея ему в самом деле звать к себе на командование?
– Не выдумывай, дорогой, – сказала Велизарию Антонина, некогда одна из красивейших женщин Империи, ныне превратившаяся в высохшую седую старуху, – ты проживешь еще долго и счастливо. А твой сон – это знак того, что Юстиниан вернет тебе свое благоволение, и тогда все твои недруги познают унижение и позор, а ты – величайшую славу лучшего полководца всего христианского мира…
– Ерунда! – ответил Велизарий своей супруге, – для того, что Юстиниан снова вспомнил о нашей былой дружбе и о том, как много я сделал для него и его империи, сначала Небо должно упасть на Землю, разверзая врата в Ад, из которого на Константинополь выступят легионы самого Сатаны. И быть может, тогда, если я буду еще жив, меня вызовут в Палатинский дворец и поручат командование тем, что осталось для того, чтобы попытаться спасти то, что еще возможно… Нет, тот, кто меня зовет – он совершенно иной, я это чувствую. Власть для него ничто, а вот люди – все. Если бы я с самого начала служил подобному господину, то не находился бы сейчас в таком бедственном положении. Там своих не бросают.
Женщина укоризненно посмотрела на мерно жующего Прокопия, мол, почему он не вмешивается, но тот только пожал плечами. Ведь Велизарий – он потому и Велизарий, что ему позволены многие невинные чудачества, не позволенные другим людям. Ну, нравится человеку думать, что его зовет архистратиг Михаил – и пусть себе думает, глядишь, и помирать ему будет не так страшно.