На следующий день за Сашкой приехала мама. Сашкин ядреный синяк и Славкину вспухшую губу они списали на вечернее неудачное ныряние в сажелку, испачканную одежду – на товарищескую борьбу (за что все равно получили взбучку, и дядя Гена явно не поверил их россказням). Детально обсудить происшедшее и выработать стратегию на будущее им не дали, и лишь спустя несколько месяцев Сашка узнал, что Толька пацанов (как обещал, убегая) по одному так и не изловил, потому что через несколько дней его отправили на спортивные сборы, потом на соревнования, вернулся он только в сентябре, пацаны уже ходили в школу, а он работал, и их дороги никак не пересекались, а потом его забрали в армию, и он укатил на Балтийское море, так как сам изъявил желание служить на подводной лодке. Славка стал гулять с Ольгой, нисколько не смущаясь того, что она выше ростом, и бесстрашно отгоняя от нее желающих закадрить. Порой она даже позволяла ему поцеловать себя, хотя все еще считала маленьким.
Об этом Сашка узнал в свой зимний приезд в Смоленск…
…Пионерский лагерь, где он провел почти весь август, находился в сосновом бору, в сорока километрах от их города ниже по течению, возле деревни Беляево. Сашке не понравился режим, минутное купание в отгороженной сеткой реке, не понравилась ежевечерняя долгая перекличка возле флага, сопровождаемая беспощадными укусами комаров.
Понравился сухой, пронизанный солнцем и остро пахнущий смолой бор. Недалеко от лагерной территории, на берегу реки, в одну из самовольных отлучек (чтобы вдоволь накупаться) они с Витькой Заречным, с которым он подружился, нашли заросшие окопы (здесь наши солдаты в самом начале войны долго держали оборону и все до одного погибли, об этом им рассказал директор лагеря), облазили их, нарыли немало гильз и обязательно нашли бы еще что-нибудь более существенное, если бы не надо было делать это тайком и смена длилась бы дольше.
А еще ему понравилась пионервожатая Лика, она училась в педагогическом институте в Смоленске. У нее были веселые глаза и мелкие ямочки на щечках, когда она улыбалась. Лика выделяла его, позволяла нарушать режим и на прощальном костре увела за домики и учила целоваться. А еще она разрешила Сашке потрогать не вмещающиеся в ладони жгучие бугорки грудей, которые под его пальцами становились упругими…
Вернувшись из лагеря, Сашка вместе с Вовкой Коротким (он уже вернулся из Ярославля и заявлял, что Волга лучше их реки) хотел сходить на городские танцы, но тот его отговорил, объяснив, что одному или вдвоем лучше на той стороне не появляться и тем более девок заречных не приглашать, потому что небитым потом не уйдешь, и если уж идти, то вместе со взрослыми парнями. Но те все никак не могли собраться, и в конце концов желание перегорело.
Пару раз они сходили вдвоем на дадоновской лодке вверх до Ястребской головки на рыбалку, но поймали совсем мало. Потом Вовкин отец, вернувшись с заработков, взялся ремонтировать сарай и заставил Вовку ему помогать.
Катя тоже на лето куда-то уехала. Сашка каждый вечер прогуливался возле ее дома и однажды столкнулся с Беликовой: она за лето сильно изменилась, почти догнала его ростом (хотя еще весной была на полголовы ниже), грудь у нее стала оттопыриваться, а коричневые от загара ноги приобрели округлость. Но самое главное – в ее глазах появился странный блеск, а большие яркие губы теперь все время чему-то улыбались.
Беликова встрече обрадовалась, сообщила, что Катя еще не приехала из Подмосковья (у нее там родня по отцовской линии), рассказала, что все лето провела с отцом, ездила с ним и в Псков, и в Новгород, помогала восстанавливать старые картины и теперь знает, куда пойдет после школы учиться, и вообще было так интересно, с ними ездили студенты-практиканты, будущие художники, очень талантливые, веселые… А почему он такой грустный?.. Плохо отдохнул?..
Ну почему, в пионерлагере тоже можно отдохнуть, хотя, конечно, режим, дисциплина – занудно, другое дело вот так, как она: новые города, встречи…
– Не торопишься?..
И тут же подцепила его под руку (раньше она так никогда не делала и он никого так не держал), повела к берегу, продолжая рассказывать, как это сложно – восстановить старую картину, на которой ничего разглядеть невозможно, какое должно быть внимание, терпение…
– А я зато с пионервожатой целовался, – вдруг выпалил Сашка.
Беликова придержала шаг, убрала руку, отстранилась, вызывающе глядя на него, то ли оценивая, то ли показывая себя, уверенная, что неплохо выглядит в белоснежной кофте, короткой черной юбке (из-под которой под порывами ветра выглядывали белые трусики), выставив вперед правую ногу, словно демонстрируя аккуратные белые, почти взрослые туфельки…
– С пионервожатой?.. Подумаешь… В меня один художник взрослый влюбился…
– А я целовался…
– А он меня на руках носил…
– Потому что ты легкая, – неожиданно заявил Сашка, чувствуя волнение и противоречивое желание.
Сумерки становились все гуще, хорошо видимый отсюда паром уже начинал терять очертания, а звуки разносились над водой все отчетливее. На той стороне возле лодок купалась парочка. Мужчина в воде обнимал женщину, и сюда отчетливо доносился ее воркующий голос…
Сашка вдруг понял, что изменилось в Беликовой. Многообещающий блеск ее глаз неудержимо манил, вызывал сердцебиение, и он, не в силах сопротивляться этому зову, протянул руку, намереваясь дернуть Беликову за короткую косу (в которую превратились две привычные косички), но неожиданно для себя нежно провел по волосам ладонью, вдохнул тонкий запах прогретых душистых трав и, теряя ощущение реальности, быстро впился губами в полураскрытые алые губы Беликовой (оказавшиеся неожиданно сладкими) и тут же, отстранившись, выпалил:
– Целоваться интереснее…
Беликова отвернулась, ничего не говоря, прошла к скамейке (с которой когда-то они с Катькой наблюдали за тонущими одноклассниками) и негромко сказала:
– Ты мне нравишься, Саша… Но тебе же нравится Катя?.. Хотя она тебя совсем не любит…
– А я, может быть, ее тоже не люблю, – с вызовом произнес он, подойдя к скамейке, и, стоя напротив, стал разглядывать округлившиеся плечи, длинную, тонкую (вызывающую неведомое прежде чувство нежности) шею и вытянутую вперед красивую ногу в очень даже красивой туфельке. И признался: – Ты мне сейчас тоже нравишься…
– Больше, чем пионервожатая?
– Пионервожатая?.. – хмыкнул он. – Она – старуха. Это я так…
Мне нравилась в Смоленске одна девчонка, за ней все парни там ходят, – вдруг вспомнил он Ольгу. – Дерутся даже из-за нее.
– И ты тоже дрался? – вскинула глаза Беликова.
– Я?.. – Сашка помедлил. Вспомнил Толю-боксера и сказал: – Дрался… С хахалем одним, взрослым… Привязывался к ней…
– Правда? – Беликова вскинула глаза, вытянула шею, раскрыла рот, и Сашка, наклонившись, чмокнул ее в теплые сладкие губы, потянул ее за руку.
– Пойдем, погуляем. – И деловито добавил: – Он от нас сбежал…
– Так ты был не один?
В голосе ее прозвучало разочарование.
– Я тебе говорю, он взрослый. Боксер, – обиженно произнес Сашка, отпуская ее руку, но она не позволила, перехватила своей, горячей, сильно сжала и шепотом, прижавшись к нему, спросила:
– Ты страдаешь?
– Почему? – удивился он.
– Ну как же, разлука, – протянула она. – Ты – здесь, она – в Смоленске…
– А у нее там есть парень, – смутился Сашка.
– Значит, она тебя не любила, – сделала вывод Беликова. – А я о тебе вспоминала. Даже когда меня на руках носили… А ты обо мне?
Она остановилась, приблизила лицо, и он не отвел взгляда, кивнул, потому что сейчас ему казалось, что он действительно вспоминал о ней, хотя на самом деле ни разу даже не подумал.
– Врешь, – вдруг сказала она, увернувшись от поцелуя, но руку не отпустила, решительно повела за собой на улицу, мимо Катькиного дома, к каменному мостику, за которым жила. И здесь, уже в полной темноте, остановившись у калитки, сама обхватила его за шею и поцеловала долгим до головокружения поцелуем и ускользнула, прошелестев: «До свидания», оставив Сашку в растерянном и радостном возбуждении…
Он чувствовал себя окрыленным, сильным, уверенным, ему даже захотелось заглянуть к угрюмым братьям Григорьевым, в маленьком оконце которых тускло светилась керосиновая лампа, – теперь он их совсем не боялся.
Он не мог не зайти к Вовке Короткому.
Тот согласился прогуляться, сообщив, что наработался за день, но все-таки они прошлись по берегу. Он без особого интереса выслушал Сашку и веско резюмировал все услышанное:
– Они сейчас зреть начинают, бабами становиться… А мы – мужиками…Ты что, еще не мучаешься по утрам?
Ощущая, что краснеет, Сашка промямлил:
– Когда писать хочется…
– А у меня с одной девахой чуть не получилось, – оживился Вовка. – Я по Волге на барже ходил, с дядькой. А его помощник дочку с собой брал, она в шестой перешла. Мы с ней так нацеловались, что не хочу… И раздевались до трусов. Нам батька ее помешал…
– А она что, сама раздевалась? – удивился Сашка.
– А то… Я ей понравился.
– Я Беликовой тоже нравлюсь, – прошептал Сашка. – Только ты никому не болтай.
– Могила, – отозвался Вовка. – Гуляйте, мне что, жалко? Мне больше Катька нравится…
…С Беликовой они теперь гуляли каждый вечер, но не допоздна.
Надина мать была строгой (да и Сашкина тоже не стеснялась по вечерам кричать его на всю округу). Они просиживали на скамеечках или, спрятавшись в зарослях сирени, целовались подолгу и до боли.
Вовка догадливо вздыхал, провожая взглядом принаряженного друга, и неохотно шел помогать отцу. Малышня уже приметила их и не давала проходу, обзывая женихом и невестой, и Надя каждый раз выбирала новый маршрут, но и на самых тихих улочках всегда находились любопытные глаза, и скоро вся правая сторона знала о том, что малой Жовнер и дочка художника из Смоленска дружат всерьез.
Приехала Катька. Надя зашла за ней, и они вместе пришли к реке, где ждал Сашка. Катя тоже изменилась. Она стала еще выше и теперь почти догнала Вовку Короткого, грудь у нее была больше, чем у Нади, бедра – шире, и когда они стояли рядом, Катя выглядела старшей сестрой. Коричневые глаза словно смеялись, разглядывая все вокруг, их нельзя было не заметить, как и роскошную русую косу до пояса, и Петька Дадон, пробегающий мимо них к парому, не удержался:
– Ну, Катюха, ты совсем заневестилась… Погодь меня, в армию вот схожу… По-соседски и сойдемся…
– А я в жданки не играю, – весело ответила та. – И здесь оставаться не хочу…
– Ну да, принца ждешь, – прокричал тот, сбегая по тропинке. – А принцы только в сказках, глупенькая…
– Это для тебя…
С Сашкой Катька поздоровалась кивком головы, продолжая слушать восторженный рассказ подруги, и когда та замолчала, ожидая такого же монолога о происшедшем за время, пока не виделись, сказала, что отдыхала на дачах под Москвой, была великолепная компания москвичей, все перезнакомились, подружились, обменялись адресами.
– Понравился кто-нибудь? – не сдержала любопытства Надя, совсем забыв о стоящем возле них Сашке.
– Понравился, – вскинула черные густые брови Катя.– Будущий офицер…
– Такой взрослый? – удивилась та. – Целовались?
– А ты все хочешь знать?
Катя фыркнула, побежала по тропинке вниз к воде.
Надя заторопилась следом, а Сашка остался, присел на скамейку, мысленно сравнивая тонкую и угловатую Надю и притягательновысокомерную Катю…
Теперь по вечерам они стали ходить втроем. Подруги без умолку щебетали, а Сашка дулся и злился. Надя уже не казалась ему такой необычной, а Катю все больше хотелось поцеловать, но одновременно он стеснялся идти с ней рядом из-за роста. Как правило, он держался на некотором отдалении от них, в разговор вступал неохотно. Порой перехватывал заинтересованные взгляды Кати и по ним догадывался, что об их отношениях с Надей она все знает. И, скорее всего, знает и о пионервожатой Лике, и об Ольге… От этих взглядов ему становилось необъяснимо радостно, и он думал, что обязательно подрастет, нагонит Катю, и тогда ни неведомый курсант, ни Колька Жбанов (никуда летом не ездивший, подрабатывавший в сплавной конторе матросом, загоревший до черноты и накачавший мускулы так, что теперь на него заглядывались даже старшеклассницы) не смогут ее никуда увезти. А он будет носить ее на руках…
Потом прогулки кончились, наступил сентябрь, состоялась первая школьная линейка, на которой все с трудом узнавали друг друга и удивлялись, какими они стали, а Колька Жбан предложил отметить это событие у него, и они в первую учебную субботу почти всем седьмым «б» пошли к Жбану в гости, пили вишневую настойку, приготовленную его матерью-медсестрой такую крепкую, что пацаны разбрелись потом по пляжу, оставив девчонок одних, и только поздним вечером, когда по городу забегали родители, стали приходить в себя.
Мать Жбана удивлялась, что дети такие слабенькие (ее Колька ходил как огурчик, хотя выпил не меньше остальных), передавала их взволнованным родителям, и Надя вместе с Полиной провожала домой Сашку. По дороге они все время о чем-то говорили между собой, но Сашка ничего не понимал, потому что думал о Жбане и Катьке, которые, раздевшись, обнимались на пляже возле деревянного ледореза и целовались так, что далеко было слышно…
А на следующее утро приехал дядя Семен.
Дядька из Сибири
Он был высокий и крепкий, и мать почти спряталась в его объятиях, а Сашка полетел под потолок, не успев ничего ни понять, ни испугаться, потому что дядю Семена он помнил смутно и совсем другим, тот гонял его, маленького, от берега, когда рыбачил. А еще он помнил, как дядю провожали в армию и взрослые женщины плакали за столом в дедушкином дворе, потому что армия была где-то так далеко, что дядя Семен не смог приехать ни на похороны деда Ивана, ни на похороны бабки Марфы. И вот теперь он опустил его на пол, стоял, обдавая густым запахом одеколона, белея накрахмаленной рубахой, а мать уже суетилась, собирая на стол, и отец чинно присел на лавку, готовясь выслушать женину родню.
– Ну, ты уже совсем большой. – Дядя Семен оглядел Сашку еще раз. – Хорошо, что не стал ничего покупать… Полина! – повернулся к сестре. – Я тебе денег дам, ты моему племяннику, чего надо, купи…
– Сем, да ничего не надо....
– Ладно, я знаю…
Он вскинул на стол большой фанерный чемодан, распахнул его, стал доставать красивые блестящие плитки шоколада (такие Сашка видел в Смоленске в большом магазине), потом бутылки с невиданными наклейками, и тут уже Иван зачмокал губами, стал разглядывать.
– Армянский коньячок, наилучший, в Москве брал, – пояснил дядя Семен. – А это тебе, Поль… – вытащил яркий, в красных цветах, отрез. – Платье сшей… Пока я тут буду…
Полина всплеснула руками.
– Дорогой ведь…
– Не дороже денег, сестренка!
Достал коробку с нарисованной на ней спиннинговой катушкой, протянул Ивану.
– Это тебе… Щук-то ловишь?
– Бывает, – отозвался тот и неторопливо раскрыл коробку, вытащил блестящую большую катушку. – В самый раз угадал, а то все из строя вышли… Ленинградская…
– Я тебе еще чего вышлю в посылке, – махнул рукой дядя Семен. – Я всем вышлю… Не переть же через всю страну…
И засмеялся недосказанному.
– А я коньяк один раз всего и пробовал, – сказал Иван, вертя в руках бутылку. – В сорок пятом, в Риге. Там склады штабные растаскивали, и нам маленько перепало… Но другой был… Французский…
– Понятное дело, у них откуда армянский, не дошли…
– Клопами пахнет…
– Это смотря как пить. Если кружками, то точно… А я привык. Но у меня есть и беленькая… – Из бездонного чемодана он вытащил две прозрачные бутылки с длинными горлышками. – «Столичная», самого высокого качества.
– Не пил, – признался отец. – Мы тут все самогон потребляем…
– Ну-ка, подставляй ладони. – Дядя Семен сложил четыре плитки шоколада, протянул Сашке. – Держи, с друзьями поделишься…
– Зачем так много? – Полина поставила на стол шкворчащую яичницу. – Сынок, ты их спрячь, помаленьку бери.
Сашка помялся, поглядывая на мать, потом ушел в свою комнату.