***
К полудню Бэкхён вымотался, а в танцзал приволоклись мои подопечные. Сначала они торчали в коридоре и осторожно заглядывали в приоткрытую дверь, а после отметили, что кто-нибудь постоянно забегает поглазеть на меня, так что осмелели и тоже просочились внутрь, оккупировав свободный подоконник.
Бэкхён отполз к ним, взяв перерыв минут на пятнадцать, а я продолжил танцевать без музыки ― сначала медленно, а затем с нужной скоростью.
― Он так танцует, как будто слышит музыку, ― протянул с акцентом Тао.
― Так подстроиться под мелодию…
Бэкхён громко и отчётливо фыркнул с нескрываемым пренебрежением.
― Подстраиваться под музыку надо таким, как я. Или как вы. Музыка ― это наши костыли. А он… Он никогда не подстраивается под музыку, и костыли ему ни к чему, он управляет музыкой и придаёт ей законченную форму. Он сам ― музыка. Достаточно посмотреть, как он стоит, сидит, двигается, и сразу станет ясно, что музыка с ним всегда и везде. Музыка в нём, просто слышит её только он сам.
― Очень поэтично, ― улыбнулся Бэкхёну Исин.
― Поэтично или нет, но так оно и есть. Вы чего тут торчите, а не занимаетесь?
― Решили посмотреть и поучиться у старших, ― буркнул Хань ― я узнал бы его голос всегда и везде.
― Тогда чего расселись? Смотрите, учитесь и повторяйте. Если будете просто глазеть, толку не выйдет, а места тут навалом.
Бэкхён вернулся ко мне, чтобы продолжить тренировку, а трейни за нашими спинами тихо пытались всё повторять. Невпопад. Выглядело забавно. Но веселью пришёл конец спустя час ― Бэкхёна ждали в другом месте, пресловутое расписание. И я остался со своими подопечными. Мы снова разобрали их номера, окончательно определились с хореографией. Тут я вполне мог положиться на Исина ― он отлично всё запоминал.
Как всегда, проблемы создавал Хань. Временами у меня возникали подозрения, что он делает это специально. Чувство ритма при нём, двигался он тоже неплохо, умел танцевать ― опять же, хорошая память, но он постоянно что-нибудь делал не так, как надо. Если верить Бэкхёну, он делал это потому, что хотел задержаться в танцзале и побыть со мной подольше. Маловероятно ― так считал я. На кой чёрт ему это? Вряд ли он за последнее время умудрился стать моим фанатом, не говоря уж о том, что моими фанатами обычно становились представительницы прекрасного пола, а Хань точно к ним не относился, хоть и мог претендовать на эпитет “прекрасный”. По крайней мере, с моей точки зрения.
Я тоскливо вздохнул, когда в танцзале остались лишь мы с Ханем. Мы в основном молчали, а если и обменивались репликами, то предельно короткими и нейтральными. Я занимался в привычном мне режиме и терпеливо ждал, когда же Хань выдохнется, поднимет лапки и признает поражение. Он явно не рассчитывал на подобные нагрузки, но сдаваться не собирался. Честно говоря, выдохся он уже к полуночи, а дальше держался исключительно на одном ослином упрямстве. Или на злости. Мало ли, может, он хотел опять подраться.
В два часа я отвёл его в душ. К счастью, сумку с вещами он прихватить догадался, так что мне не пришлось в спешке искать ему полотенце.
Когда я ополоснулся и вернулся в раздевалку, Хань тихо сидел в углу и левой рукой пытался размять трапециевидную мышцу, потом вздохнул и кончиками пальцев помассировал виски.
― Голова болит?
Он вздрогнул, хотел оглянуться, но передумал, лишь мотнул головой.
― Врать не обязательно.
Остановившись за его спиной, я прикоснулся к его шее, нащупал нужные точки и мягко надавил. Через минуту услышал тихий выдох.
― Акупрессура? Не знал, что ты в этом разбираешься. Это ведь сложно.
― Не разбираюсь, просто остались некоторые полезные навыки после занятий тэквондо. И это лучшее средство от головной боли, чем любое иное. Вообще тебе бы лучше вернуться в душ и просто постоять под водой подольше. Мышцы не так сильно будет сводить.
― Уж конечно… Тебе опыта не занимать, да?
― Как хочешь, ― я пожал плечами, убрал пальцы с его затылка и отошёл к своим вещам, ― но чем больше усталости ты с себя смоешь, тем меньше шансов, что завтра подведёшь своих одногруппников.
Опустившись на лавку, я придвинул сумку и порылся внутри в поисках свежей одежды, хотя так ничего достать не успел ― рядом остановился Хань. Я вскинул голову и взглянул на него с немым вопросом в глазах. Он продолжал смотреть в упор, лишь закусил на миг губу, потом всё же соизволил сообщить:
― Нам нужно поговорить.
Не знаю, что на меня нашло, но эта фраза меня просто убила, заставив расхохотаться в голос. Да, чёрт возьми, нам нужно поговорить, потому что с нами явно что-то не так, и нам только разговора и не хватало. Нормальные люди сначала говорят, пытаются разобраться друг в друге, а потом ― по результату ― либо вместе спят, либо пытаются открутить друг другу головы, либо расстаются. У нас с Ханем этот алгоритм работал от финала к началу, словно кто-то крутил киноленту в обратной последовательности: секс, разрыв, драка, теперь вот, пожалуйста, Ханю приспичило поговорить. Надо написать с утра завещание, дескать, если я спячу, прошу винить в этом Ханя ― он кого угодно способен свести с ума. Хотя… вроде бы в таких случаях завещания не пишут, но это неважно.
― Считаешь, что это смешно? ― Хань смотрел на меня одновременно сердито и немного растерянно.
― Ещё как. Когда я пытался с тобой поговорить, ты переходил к сексу или исчезал. Теперь поговорить пытаешься ты. Как думаешь, мне стоит ответить тебе тем же?
― А ты хочешь?
― Нет.
Ложь. Хуже того, мы оба прекрасно это знали, но у меня просто не было сил ― я не мог заставить себя прикоснуться к нему. Приобретённый рефлекс, наверное. Я помнил, что за прикосновение к нему мне придётся расплачиваться болью, потому что наши ожидания и цели не совпадали. Он не мог или не желал дать мне то, чего я хотел, а я не мог остановиться просто на сексе и продолжать быть его выигрышем в споре. Причём все эти соображения ничуть не уменьшали взаимного притяжения, наверняка отлично заметного со стороны. Прямо мексиканская ничья, чтоб ей пусто было.
Я поднялся, чтобы обойти его и добраться до раковины, но он поймал меня за руку и удержал.
― Можешь снова это сделать?
― Что?
― Ну, от головной боли… ― И он повернулся ко мне спиной. Я смотрел на прилипшие к шее завитки мягких волос и пытался считать в уме от одного до десяти. Забуксовал на месте, потому что забыл, что идёт после четырёх. Всё-таки я тронул пальцами его шею, провёл чуть вверх, нашёл нужные точки и принялся нажимать с интервалом в несколько секунд. Хань шагнул назад слишком неожиданно, чтобы я успел отстраниться. Прислонившись спиной к моей груди, он слегка запрокинул голову и удовлетворённо вздохнул.
― Вот теперь можешь рассказать мне сказку о том, что в душ ты ходишь, спрятав под полотенцем… пистолет, например.
Засранец, но оттолкнуть его у меня не получилось. Он быстро развернулся, забрался пальцами в волосы, чтобы удержать мою голову, и обозначил свои намерения настойчивым поцелуем. Я чувствовал его губы, дыхание, вкус и запах, лёгкие касания кончика языка, но не собирался разжимать зубы и отвечать ему. Мне казалось, что он слышит стук моего сердца. И у меня кружилась голова. Эти ощущения походили на те, что я испытывал когда-то перед самым первым своим танцевальным выступлением. Тогда я дико нервничал и боялся. Сейчас я боялся тоже ― боялся разочароваться.
Вспомнился Бэкхён. Очень вовремя, нечего сказать. Но он говорил много всего ― иногда полезного, иногда ― не очень. И, взвесив все его слова, я подумал: если всё с этого началось, почему бы этим и не закончить? Хоть какая-то симметрия будет. И будет отличный повод для того, чтобы поставить жирную точку по взаимному согласию.
Хань немного отстранился, глядя на меня с необъяснимой обидой в глазах.
― Ты в самом деле этого хочешь? ― уточнил я хриплым от волнения голосом. И он коротко кивнул. Сам виноват. Что ж, я больше не собирался сдерживаться, пускай знает, что это такое и на что похоже.
Под его тихий стон мы врезались в дверцу шкафчика, потом я прижал его спиной к стене. Долгий поцелуй случился у раковины, и она краем впивалась в поясницу Ханя. Нас швыряло по помещению, как бочку в трюме корабля во время шторма. Полотенца куда-то подевались, да и чёрт бы с ними, а мы всё никак не могли остановиться на удобной для обоих позе, чтобы стать ближе, ещё ближе ― одним целым.
Я всё-таки сошёл с ума. Или мы оба. Никогда не думал, что способен мучить кого-нибудь с таким пылом. Или же я просто выплёскивал накопившуюся боль, показывал её Ханю. Как ни печально это признавать, но если бы он, вдруг спохватившись, попытался меня остановить, у него ничего бы не вышло. К слову, есть такая уголовная статья… Но он не пытался меня остановить, он продолжал меня провоцировать даже тогда, когда морщился от боли.
Мои ладони жадно скользили по его телу, а губы обжигали его шею и плечи. Поцелуи походили на укусы, а укусы ― на поцелуи. Хань хватался за меня и повторял моё имя. Хуже не придумаешь, потому что моё имя, произнесённое его голосом, вышибало из головы последние остатки разума. Ещё хуже то, что Хань прекрасно это знал.
Мы споткнулись о лавку, сдвинув её к шкафчикам, после чего я благополучно на неё упал, а Хань ― на меня. Так и замерли: я сидел, слегка откинувшись спиной на дверцу шкафчика, а он ― у меня на коленях и лицом ко мне. Хань медленно провёл кончиками пальцев по моему лицу, погладил подбородок и заставил немного запрокинуть голову, затем наклонился и мягко коснулся моих губ собственными. Выдох и едва различимый шёпот:
― Чонин…
― Что?
Его ладонь опустилась вниз, скользнув по моей груди, остановилась между нами и легла на твёрдое и горячее доказательство моего возбуждения. И Хань вновь произнёс моё имя, касаясь моих губ своими.
Я на ощупь изучал пальцами его спину, поясницу, слегка сжимал ягодицы и продолжал сходить с ума, слыша своё имя всё чаще.
― Что ты хочешь от меня? ― То ли укус, то ли всё-таки поцелуй с отчётливым привкусом боли.
― Просто потанцуй со мной… ― Он легкомысленно подставил губы под новый болезненный укус, потом добавил почти неслышно: ― Танцуй во мне…
Хань определённо знал, чем меня можно уложить на обе лопатки. Запрещённый приём, но он сработал, потому что я ни разу в жизни не отказывался от предложения потанцевать. Под руками его гладкая кожа, лодыжки, выпуклые икры, твёрдые колени, бёдра, что так сильно меня сжимали ― он как будто боялся, что я убегу.
Ещё один поцелуй, похожий на затяжной прыжок с парашютом. И хриплый шёпот под ухом с прикосновениями губ к моей шее. Не сразу понял суть, ведь я же старательно сходил с ума, но после сообразил ― Хань перешёл на китайский. И на второй раз разобрал своё имя ― китайскую версию. Сплошной ряд из холодных и твёрдых звуков, только в самом конце тёплой нотой чуть мягкий “н”.
Он держался за мою шею и уверенно опускался вниз, до предела, потом он поднимался, освобождался от меня почти полностью, но резким движением подавался назад и тихо стонал, отчётливо ощущая меня в себе. Он сам мучил себя сильнее, чем мог бы мучить его я.
Я оглаживал его бёдра, помогая ему двигаться, и заставлял отвлекаться на поцелуи. Он напоминал мне лёгкий и свежий бриз в летний день. И он умел причинять мне боль, хотя я так ни разу и не смог разозлиться на него по-настоящему.
Хань водил пальцами по моему лицу, забирался в волосы, удерживаясь одной рукой за шею и продолжая двигаться. Темп медленно, но неумолимо нарастал. Хриплое дыхание прерывалось стонами или паузами для поцелуев, но всё равно этого было мало. Я не позволил Ханю кончить ― рано. Я всё ещё хотел его.
Он задыхался и пытался нетерпеливо ёрзать на моих бёдрах, пока я пробовал на вкус кожу на его груди, обводил особенно чувствительные сейчас соски кончиками пальцев и языком. Он хрипло шептал моё имя сразу на двух языках, пока я гладил и сжимал его ягодицы, и ласкал губами совершенную шею. И мне хотелось верить, что хотя бы сейчас он мой.
========== - 8 - ==========
- 8 -
Среди ночи обычно трудно решать проблемы, касающиеся мест для уединения. К счастью, ещё не вышел срок аренды квартиры, которую снимали раньше Тао и Исин, а у Ханя был при себе ключ. Туда мы и направились, чтобы продолжить начатое без опаски. И если мы сошли с ума, то сошли сразу оба, вместе. Не знаю, о чём думал он, зато знаю, о чём думал я.
Я просто устал. Не понимал его ― не понимал никогда. Не понимал, зачем ему вообще понадобилось спорить на меня и спать со мной, чтобы потом об этом забыть. Не понимал, зачем это нужно ему сейчас. И у меня не осталось сил, чтобы сопротивляться, потому что я всегда его хотел. Хотя бы с этим разобрался…
Вряд ли нам удалось поспать больше часа ― в сумме. Три захода минут по двадцать. Впервые в жизни я почувствовал себя озабоченным юнцом, которому всё время хочется. Хань тоже оказался не лучше. Если начали мы в ванной и продолжили на кровати, то закончили на полу, устроившись поверх свалившегося с кровати одеяла. Забылись тревожным сном тоже на полу, чтобы подскочить через двадцать минут от вопля будильника. Ещё пять минут я прижимал к себе обнажённого Ханя и рисовал губами узоры на его спине, однако пришлось отпустить его в душ.
Растянувшись на одеяле, я долго пялился в потолок и думал, что делать дальше. На ум не шли правильные слова, но поговорить с Ханем всё равно нужно. Нельзя же просто спать вместе и иногда пересекаться в агентстве. То есть, можно, но это точно не то, чего бы мне хотелось. Для меня даже просто мысль о подобных отношениях была неприемлема, потому что я не представлял, что будет, если с Ханем окажется кто-то другой, не я.
Придвинув ближе оставленную у кровати сумку, я порылся там в поисках сменной одежды, потом, устроившись на животе поверх одеяла, принялся просматривать сообщения, как делал всегда по утрам.
“Тебя называют богом танца из-за искры таланта, а всё, что ты делаешь на сцене, называют твоей магией. Но сам ты веришь в это? Насколько неприглядна твоя правда, Кай? S”. За всё, что у меня есть, я заплатил болью, потом и усердным трудом, анонимный недруг.
“Говорят, в сердце гордеца настолько пусто, что и самого сердца уже нет. А ты гордец, как мне кажется. Но если в твоём сердце пусто, как ты можешь говорить, что любишь хоть кого-то? Тебе ведь нечем. S”. Поэтому я и люблю сразу всех, потому что нечем. Если любовь поделить на всех, трудно заметить, как она эфемерна. Но если попытаться сосредоточить её на ком-то одном… станет заметно, что любить нечем. Наверное. Я мало знаю о любви, мой преданный ненавистник, но гордость к этому не имеет отношения. Всю жизнь я полагал, что любовь у меня одна ― танец, и что ни на какую другую любовь я просто не способен.
“Надеюсь, однажды ты заплатишь за каждое разбитое тобою сердце. S”. Это ещё что за мелодрама? Сообщение сбивало с толку, потому что не вписывалось в образ загадочного S.
― Давно ты их получаешь? ― Я чуть не подскочил на месте от внезапно прозвучавшего возле уха голоса Ханя.
― Неважно.
― Как давно? ― Он бесцеремонно пролистал сохранённые сообщения и помрачнел. ― Год?
― Нет, больше двух. В чём дело?
― Зачем же ты их сохраняешь? ― закусив губу, тихо пробормотал Хань. ― Приятного в них мало.
― Меня это развлекает.
Он сел на одеяле по-турецки, сплёл пальцы и помолчал, потом бросил на меня внимательный взгляд из-под сведённых бровей.
― Тебя развлекают послания с оскорблениями и провокациями? ― Он провёл ладонью по лицу и помотал головой. ― Ты серьёзно?
Я лениво перевернулся на спину и закинул руки за голову. Мой прямой взгляд Хань не выдержал и отвернулся. Хотя он мог отвернуться и для того, чтобы не пялиться на меня, ведь на мне не осталось и клочка одежды, а на одеяле я лежал, не укроешься.
― Ты читал, что там написано. Вряд ли такими словами можно бросаться без веской причины или цели. Поэтому мне интересно ― почему? Мне интересно, что я умудрился сделать такое, чтобы привлечь чьё-то внимание. И меня это забавляет ― чужие попытки нащупать меня, понять, что я собой представляю. Как я понимаю, ты предпочёл бы оказаться на месте анонима? К слову, если у тебя всё получится, и ты попадёшь на сцену, подобные сообщения и тебе могут приходить.