========== Коробка с угольными карандашами ==========
Рай и ад, сразу оба, в тебе заключены,
Луна сияет, как солнце, только взгляни.
Мы могли бы стать северным сиянием,
Ты шепчешь из темноты…
Maná
Он был лучшим, но сегодня повторяли не его имя и смотрели не на его шедевр. Концентрированная красота под стеклом в мягком свете правильно расставленных ламп. Вспышки, камеры, щелчки фотоаппаратов, поздравления и восхищения. Он об этом мечтал ― для себя, но сегодня ― он просто гость на чужом празднике славы.
― Паршиво выглядишь, ― такой знакомый шёпот возле уха. Тело, которое он в своё время изучил вдоль и поперёк, прижалось к его спине ― и это тоже знакомо. ― Как твои дела?
― Ты сам сказал только что. Паршиво. ― Смотреть на О Сэхуна не хотелось совершенно. Хань и так прекрасно знал, что тот выглядит наверняка потрясающе. Все выглядят потрясающе, когда поднимаются на вершину.
Смешно думать, что полгода назад Хань всё ещё верил, что взойдёт на вершину раньше. Но он был лучшим, лучше Сэхуна. Его имя знали все в Академии Живописи и пророчили ему великое будущее.
Наверное, Хань мог бы назвать Сэхуна своей персональной чёрной полосой. Он как раз заканчивал обучение и нуждался в натурщике для выпускного проекта. Натурщик нашёлся ― О Сэхун, который учился в той же Академии, перспективный иностранный студент ― он тоже мечтал стать художником, как и Хань. Сэхун тоже мог похвастать талантами и собственным стилем, но ему пока не хватало опыта Ханя и огранённости способностей, отточенности и умений.
Сначала Хань просто рисовал О Сэхуна. Идеальная модель ― предел мечтаний любого художника. К большой квадратной кровати Ханя под зеркальным потолком они подбирались терпеливо и неспешно. Хань рисовал Сэхуна целый месяц до того, как оказался с ним в одной постели.
Уже тогда стоило догадаться, что ничем хорошим это не кончится. Один исступлённо брал, второй не менее исступлённо отдавал. Тот секс, что был между ними, всегда отдавал запахом боли и неутолённости, и немножко ― равнодушия. Каждый из них рвался получить только то, чего хотел сам, не задумываясь о желаниях партнёра.
Нормально, вроде бы. У многих такие отношения.
И Хань спокойно мог болтать по телефону, глядя на себя в зеркальный потолок и с Сэхуном между бёдер, оставлять на молочно-белой коже длинные полосы, где мучительно медленно проступали затем капельки крови. Сэхуну нравилось, Ханю ― тоже. Их обоих это устраивало.
Вроде бы вместе, но каждый сам по себе. Иллюзия свободы и прочной дружбы ― за пределами постели.
А потом они перестали писать. Оба. Просто ничего не получалось.
Хань честно пытался, пока его не начал пугать чистый холст сам по себе. Что делал Сэхун и как с этим боролся, он не знал. Сэхун постепенно стал пропадать то на день, то на пару, то на неделю. А потом он просто собрал вещи и ушёл.
«Я потерял с тобой вдохновение».
Больше Сэхун не сказал ничего. Новый номер его телефона появился у Ханя будто бы по волшебству. Виделись они редко, но случалось. Обычно кто-нибудь из них чуть перебарщивал со спиртным, они просыпались в одной постели в затрапезном мотеле и тут же разбегались, словно ничего не было.
Хань по прежнему не мог писать, и чистый холст в студии висел далеко не первую неделю, натянутым на простую раму из тонких сосновых планок.
Объявление о выставке Сэхуна появилось полмесяца назад. Неожиданно. Хань с трудом поверил, что Сэхуну позволили организовать выставку своих работ. Работ было всего две, но каких! Хань никогда бы не подумал, что Сэхун способен на нечто подобное.
Обе картины ― морские пейзажи с мистическими оттенками и затонувшими кораблями. Нотка меланхоличности и пессимизма, да, это свойственно Сэхуну. Но эти картины… Хань не мог поверить, что написал их Сэхун. Да, его стиль, его рука, его манера даже в мелочах ― Хань специально проверил и присмотрелся, но эффект в целом…
Нет.
Хань не мог назвать Сэхуна посредственным художником. Точно так же не мог назвать его и гениальным. Просто хорошим ― да. Но эти две картины были сказочно прекрасны для слова «хорошо».
― Нравится?
― Очень, ― честно признался Хань. ― Но я не могу поверить, что они твои.
― Мне всё равно, веришь ты в это или нет. Верят все остальные.
― Я тут только за этим? Чтобы ты мог похвастать передо мной своим успехом? ― Хань резко развернулся и всё же посмотрел на Сэхуна. Лоск, изысканность, классика ― успех. Всё такой же красивый и притягательный, но заметно исхудавший, хотя эта худоба ему шла.
― Нет. Я потому и спросил, как ты? Снова пишешь?
Хань отвёл глаза и коротко мотнул головой. Может, стоило бы и соврать, но зачем?
― А ты…
― Пробовал. Нет. Я хочу писать, но не могу. Вот и всё. И нет, я не нуждаюсь ни в твоей жалости, ни в твоей помощи.
Сэхун смотрел на него и немного нервно кусал губы. Он казался растерянным, но Хань не придал этому значения, просто чуть оттолкнул и направился к выходу. Сэхун догнал его в зеркальном холле почти у парадной двери, схватил за плечо и заставил остановиться. Сэхун немного запыхался и выглядел сразу и сердитым, и виноватым.
― Хань, слушай, наверное, это прозвучит довольно глупо, но я хочу дать тебе это… ― Он выудил из кармана узкую чёрную коробку-пенал и вручил Ханю. ― Это так… просто. Если вдруг у тебя так и не выйдет ничего, попробуй набросать что-нибудь вот этим…
― Я редко пишу углём, ― пренебрежительно фыркнул Хань. Как будто Сэхун вдруг забыл об этом. Он попытался вернуть коробку, но Сэхун упёрся и сам засунул коробку в карман брюк Ханя.
― Я знаю. Потому и сказал ― это на тот случай, если вдруг у тебя ничего не выйдет. Последнее средство, понимаешь? Это… старая вещица с историей. Неважно. Просто попробуй это, когда совсем прижмёт. Один раз, хорошо? Всего один. Ты запомнил?
― Вечно ты бред какой-нибудь несёшь. Счастливо, ― Хань отмахнулся и двинулся к выходу, унося с собой чёрную коробку с угольными карандашами.
Сэхун долго смотрел ему вслед, затем повернулся к зеркалу и криво улыбнулся.
― Доволен?
― Играй по правилам, ― ответил ему тонкой улыбкой из зеркальной тьмы Тао. ― Пусть выбор он делает сам. И такой, какой пожелает сам.
☆☆☆
Хань не понял, почему вдруг проснулся средь ночи. Он вообще стал подрываться по ночам после той самой выставки. То ему шаги мерещились, то дыхание возле уха, то шёпот, то почти невесомые прикосновения. Страх и возбуждение превращались в самый изысканный коктейль, от которого в кончиках пальцев Ханя поселялся знакомый зуд. Тот зуд, что в былые времена заставлял его бежать к холсту или покрывать набросками обычную бумагу, чтобы уловить, поймать, запомнить ― не дать образу исчезнуть.
Сегодня вот тоже проснулся, повернулся на спину и уставился на собственное отражение в зеркальном потолке при слабом свете ночников. Зуд в пальцах и дрожь в теле. Капля пота издевательски медленно ползла по виску. Ноги запутались в простынях, а подушка давным-давно упала на пол. Бёдра с внутренней стороны сладко ныли, мышцы там как будто тянуло, томило негой и жаждой огня.
Хань помотал головой и прикрыл глаза. Отчётливый вдох у левого уха. Он распахнул глаза и приподнялся на локтях, огляделся, но так никого и не увидел.
― Да чтоб тебя… ― Хань обессиленно рухнул на простыни и зажмурился. Вряд ли подобная чертовщина мерещится тем, у кого довольно долго секса не было. Но мало ли. Он ведь человек от творчества и искусства, а такие люди ― по-настоящему талантливые ― обладают множеством особенностей.
Хань был талантливым ― в этом никто бы не усомнился.
― Ладно… ― Он дотянулся до пульта и чуть прибавил яркости ночникам на стенах ― спать в темноте Хань не любил.
Он выпутался из простыней и потянулся, продемонстрировав обнажённое тело зеркалам. Красиво. Ханю нравились зеркала. И нравилось видеть в зеркалах себя во время занятий сексом, чтобы ловить мельчайшие оттенки эмоций на собственном лице. Помимо прочего. И вообще ― просто нравилось смотреть на себя будто бы со стороны, видеть, что и как с ним происходит.
Зуд в пальцах стал почти невыносимым, поэтому Хань без колебаний раздвинул ноги и провёл ладонями по груди и животу, одной рукой обхватил член, другой принялся медленно себя растягивать. Чтобы получить удовольствие, одного способа воздействия давно не хватало. Двойная игра отнимала много сил и по результатам тоже относилась к группе условных, но это лучше, чем ничего.
Видеть в своей кровати Сэхуна Хань не хотел, как и первого встречного. Он любил комфорт и постоянство. Единственными его постоянными отношениями можно назвать те, что начались и закончились Сэхуном. Они длились почти три года. И Хань был сыт ими по горло.
Запрокинув голову, он тихо застонал и тут же закусил губу. О да, томной и чувственной игры ему точно не хватало все эти годы. С Сэхуном. Зажмурившись на миг, Хань протолкнул в себя второй палец и машинально подтянул колени к груди, чтобы быть свободнее в движениях. Другая рука всё быстрее ходила по члену, задавая нужный ритм. От неторопливого к постепенно ускоряющемуся.
В коридоре с вешалки ― как раз напротив распахнутой двери в спальню ― упала куртка. Сама по себе. Хань не придал этому значения и вновь принялся смотреть на собственное отражение в зеркальном потолке. Он метался по кровати, сдерживая сладкие стоны и мечтая о картинах. Под его пальцами на холсте могли бы появляться столь же яркие образы, как те чувства, которыми отзывалось его тело на ласки. У него накопилось так много всего несказанного и невыраженного, так много спрятанного…
А он всё равно не мог писать.
Хань ненавидел собственные руки, так жестоко предавшие его; собственный разум, прятавшийся от образов; собственное тело, что продолжало чувствовать и напоминать обо всём, что мог вместить в себя холст.
Хань скатился с кровати, завернулся в испачканную простыню и прошлёпал босыми ступнями в студию. Усевшись перед подготовленным холстом, Хань просто глупо смотрел на чистое полотно и не мог заставить себя нарушить девственную белизну. Ни образов, ни желаний… Руки зудели и молили оставить линии, смешать цвета, но не знали, как и для чего.
Хань не глядя нашарил пальцами кисти, сгрёб их и швырнул в холст. Деревянные палочки покатились по полу со звонким стуком, осыпаясь ворсинками мягкой или жёсткой шерсти.
Никогда так не было. Никогда прежде. Ханя всегда переполняли образы, и он не мог сидеть перед чистым холстом. Но всё изменилось. Хуже того, он не понимал, в чём причина. Как такое вообще могло случиться? И как такое могло случиться с ним? Он всегда отличался живым воображением, легко придумывал что-нибудь и находил необычные решения, а тут…
Хань устало потёр лоб, сполз с табурета, опустился на четвереньки, чтобы собрать кисти и положить их на место. Инструменты не виноваты в бездарности мастера.
Хань, когда тянулся за закатившейся под диван кисточкой, заметил какое-то движение краем глаза слева ― в густых тенях. Он замер и всмотрелся получше. Ничего. Пусто. Странно, чёрт возьми.
А потом он едва не подскочил на метр в высоту с громким воплем, потому что явственно ощутил на затылке тёплый выдох. Не заорал и не подскочил только потому, что поперхнулся воздухом ― слишком много набрал в лёгкие. Откашлялся, сел и огляделся. Ожидаемо никого рядом, он один.
― Гори оно всё…
Хань аккуратно сложил кисточки, поправил простыню и покосился на вызывающе чистый холст. Такой же светлый, как кожа Сэхуна. И точно так же сильно хотелось оставить на нём отметины. Как на коже Сэхуна.
Хань вспомнил о прощальном подарке, сбегал в спальню, нашёл брюки и нашарил коробку. Он в самом деле очень редко пользовался углём для рисования, но решил, что можно попытаться. Вдруг непривычный предмет заставит его ощутить всё по-новому и напоит вдохновением?
Хань испачкал пальцы и пару обычных листов, только ничего толкового так и не смог набросать. Он грустно порылся в коробке и обнаружил четыре нетронутых карандаша и тот, что держал в руке, пятый.
― Тебе нужно лишь желать, ― прозвучал отчётливый шёпот за спиной Ханя. Он шарахнулся в сторону, слетел с дивана, запутался в простыне и загремел на пол.
― Да чтоб тебя!
Хань вгляделся во тьму за диваном, но ничего не различил.
― Кто… кто тут?
Давящая тишина в ответ. И вновь шёпот ― опять за спиной.
― Желания могут всё менять.
Хань покрутил головой, но так никого и не увидел.
― Кто ты? Где ты вообще?
― Везде. Среди множества теней. Просто рисуй. ― В ладонь Ханя упал угольный карандаш. И сам Хань машинально потянулся к листам на столике.
― Нет. На холсте, ― едва слышно велел «гость из теней». И Хань не посмел противоречить этому почти бесплотному голосу.
Кое-как поднявшись с пола, Хань доковылял до холста, поглазел на карандаш в руке и вздохнул. Он явственно ощущал за спиной чужое присутствие и боялся обернуться. Было страшно, но одновременно Хань испытывал возбуждение и какую-то необъяснимую приподнятость в настроении и восприятии.
― Я не знаю, что…
― Рисуй для меня, ― тут же велел голос из мрака, не позволив Ханю увязнуть в жалости к самому себе.
Хань поднёс карандаш к холсту и замер в нерешительности. Горячее тронуло локоть, змеёй скользнуло по предплечью, тревожа светлую кожу Ханя осторожной лаской, согрело запястье. Кисть Ханя оплели смуглые пальцы и властно притянули его руку к холсту. Дальше Хань действовал уже сам, а гость из теней стоял за его спиной, обхватив его руками за пояс. Тёплое дыхание на шее, горячие руки и столь же горячее тело, гибкое и сильное. Хань очень хотел посмотреть на странного гостя, но по-прежнему не осмеливался. К тому же, карандаш летал над холстом, оставляя линии. Впервые за долгое время Хань работал так, как любил это делать всегда.
― Ты же мне мерещишься, да? ― глухо пробормотал он, сосредоточившись на картине.
Гость промолчал, но крепче обхватил его руками за пояс.
― Кто ты? У тебя есть имя?
― Тень. Просто тень, которую легко убить светом или тьмой. У меня нет имени.
― Легко убить? ― тихо повторил Хань и новую линию положил рядом с предыдущей куда медленнее.
― В полной тьме или у источника яркого света тени не живут, они исчезают. Свет меня сожжёт, тьма растворит. Ты ведь художник, знаешь о тенях больше прочих… ― Тягучий шёпот над ухом. Хань к нему почти привык. Ему даже нравилось слышать отчётливо проговариваемые звуки и чувствовать кожей дыхание. Гость дышал, как живой человек.
― Этот карандаш и ты…
― Это неважно. Просто продолжай.
― Получается паршиво, ― честно оценил результат своих усилий Хань и, наконец, отвёл карандаш от холста.
― Посмотрим…
В следующий миг Ханя уверенно развернули, но разглядеть своего гостя он не успел ― помешал сухой поцелуй, смявший губы. А потом… потом Хань выронил карандаш, схватившись за широкие плечи. Гладкая кожа, гибкие мышцы, жар тела, но всё это терялось в поцелуе. И это больше не был просто поцелуй. Хань не знал, что это и как называется, но у него внутри будто копались и искали что-то, одновременно заставляя испытывать вполне себе настоящий оргазм и стыдливое смятение.
Ещё чуть позже он жадно ловил ртом воздух и пытался прийти в себя, ощущая почти непреодолимую слабость в теле. Он держался за чужие плечи и заодно разглядывал резкий профиль гостя, а тот смотрел на холст.
― Это… твой шедевр.
Хань неохотно перевёл взгляд на картину и окончательно лишился дара речи. То, что сейчас там красовалось, не принадлежало ему. Его рука, его стиль, его манера рисования, но он нарисовал несколько минут назад совсем другую картину ― бледную и никакую. Теперь же…
― Но…
― Это твоя картина, ― подтвердил гость из тьмы. Слабый свет чуть золотил его смуглую кожу. Лёгкий поворот головы ― и Хань потерялся в глубине тёмных глаз.
― Кто ты? ― очень тихо повторил он вопрос, что не давал ему покоя.
― Твоя тень. ― Незнакомец мягко улыбнулся ему, взял его ладонь в свою, почти коснулся губами его пальцев, согрел выдохом, сделал шаг назад и исчез. Хань моргнул и даже вытянул руку, чтобы пошарить в тенях, но своего гостя так и не нашёл, хотя точно помнил, какой он тёплый, и как дышит.