Я украдкой глянул на Хендрика раз-другой. Лицо его, пока капитан читал ему нотацию, от возмущения перешло к удивлению, а затем застыло угрюмой маской. Тихая, спокойная манера капитана действовала гораздо сильней, чем все выражения Зима.
– Говори! – резко сказал капитан.
– А… Ну нам было приказано «замри», я бросился на землю и увидел, что лежу в муравейнике. Поэтому я стал на колени, чтобы на пару футов отодвинуться, и тут меня ударили сзади, сбили на землю, и он заорал на меня. Тут я вскочил и дал ему, а он…
– Стоп!
Капитан Френкель так и взвился над креслом. Он будто бы стал футов десяти ростом – хотя вряд ли был выше меня. Он вытаращился на Хендрика:
– Ты… УДАРИЛ своего ротного командира?!
– А… Ну да. Но он же первый… Да еще сзади. Я такого ни от кого не потерпел бы. Значит, я дал ему, а потом он ударил меня опять и…
– Молчать!
Хендрик умолк, а затем добавил:
– И все, чего я хочу, – это освободиться от этой занюханной формы!
– Думаю, в этом мы вам поможем, – ледяным тоном сказал капитан. – И без промедления.
– Дайте мне лист бумаги. Я увольняюсь.
– Минуту. Сержант Зим!
– Я, сэр!
Зим все это время не сказал ни слова. Он просто смотрел перед собой, неподвижный, как статуя, только желваки по скулам катались. Сейчас, посмотрев на него, я увидел, что под глазом действительно блямба, – Хендрик здорово его достал. Но сам Зим ничего об этом не говорил, а капитан Френкель не спрашивал – может, просто думал, что Зим наткнулся на дверь и сам расскажет, если захочет.
– Соответствующие статьи устава были, как положено, доведены до сведения вашей роты?
– Да, сэр. Они вывешены для ознакомления, и их читают вслух каждое воскресенье утром.
– Верно, я знаю. Просто хотел еще раз в этом убедиться.
Каждое воскресенье, перед церковным колоколом, нам зачитывали статьи по дисциплине из Устава и Инструкций Вооруженных Сил. И еще на доске объявлений был вывешен плакат, вместе с приказами. Но никто не обращал на это внимания – просто еще один вид муштры. Неплохо было хоть стоя, но поспать во время этого чтения. А раз так, то мы все эти правила пропускали мимо ушей и называли «тридцатью одним способом круто подсесть». В конце концов, инструкторы неусыпно следили за тем, чтобы все необходимые нормы поведения мы прочувствовали на собственном заду. А «способы» эти были затертой шуткой – вроде «побудочной смазки» или «утренней молотьбы». Так мы называли тридцать одно преступление, караемое смертью.
Порой кто-нибудь хвалился, что выдумал тридцать второе, – как правило, это оказывалось чем-нибудь нелепым и неприличным.
Нападение на старшего по званию…
Происходящее вдруг перестало казаться забавным. Он ударил Зима?.. И чтобы за это… повесили?! Черт побери, да многие – кого угодно возьми из нашей роты – на него замахивались, и некоторым даже удавалось ударить. Это когда он проводил с нами занятия по рукопашному бою. Он брался за нас после других инструкторов, когда мы начинали задирать нос и думать, что уже все умеем, – и вгонял ума. Да чепуха все это – я видел раз, как Сюдзуми так треснул его, что вчистую нокаутировал! Бронски облил Зима водой, и он вскочил, и улыбался, и тряс Сюдзуми руку – а потом забросил его чуть не за горизонт…
Капитан Френкель огляделся вокруг, потом обратился ко мне:
– Свяжитесь со штабом полка.
Я пошел к аппарату и, путаясь в собственных пальцах, соединился со штабом, а когда на экране появилось лицо дежурного офицера, отступил в сторону, пропуская вперед капитана.
– Дежурный адъютант слушает.
Френкель отчеканил:
– Командир второго батальона обращается к командованию полка. Прошу прислать офицера для участия в заседании трибунала.
С экрана спросили:
– Когда он тебе потребуется, Ян?
– Как освободится, так сразу.
– Отлично, сейчас. Джек скорее всего в штабе. Фамилия, статья?
Капитан Френкель назвал фамилию Хендрика и номер статьи. Офицер на экране присвистнул и нахмурился.
– Мы живо, Ян. Если не смогу прислать Джека – приеду сам, только вот Старику доложусь.
Капитан Френкель обернулся к Зиму:
– Те, что с вами, – свидетели?
– Да, сэр.
– Ка ПэВэ тоже видел?
Здесь Зим заколебался:
– Думаю, да, сэр.
– Вызовите его сюда. Есть там кто-нибудь в скафандре?
– Да, сэр.
Зим пошел к аппарату, а капитан тем временем спросил у Хендрика:
– Желаете ли пригласить свидетелей в свою защиту?
– А? Не нужны мне никакие свидетели; он сам сознается, что натворил! Дайте мне лист бумаги – я хочу уйти отсюда поскорей!
– Всему свое время.
И время, похоже, должно было наступить очень быстро. Не прошло и пяти минут, как явился капрал Джонс в командирском скафандре, таща в лапах капрала Махмуда. Он опустил Махмуда на землю и ускакал обратно как раз к появлению лейтенанта Спиксмы.
– Добрый вечер, капитан, – сказал он. – Обвиняемый и свидетели здесь?
– Все здесь. Бери стул, Жак.
– Запись пошла?
– Уже.
– Хорошо. Хендрик, шаг вперед.
Хендрик выступил вперед. Выглядел он озадаченным; похоже, нервы у него начали сдавать. Лейтенант Спиксма официальным тоном сказал:
– Полевой трибунал созван по приказу майора Ф.-К. Мэллоя, командира Третьего учебного полка, лагерь Артура Кюри, согласно приказу № 4, изданному командованием Управления обучения и дисциплины, согласно Уставу и Инструкциям о Вооруженных Силах Земной Федерации. Офицер, представляющий обвинение, – капитан Мобильной Пехоты Ян Френкель, занимающий должность командира Второго батальона Третьего полка. Суд: лейтенант Мобильной Пехоты Жак Спиксма, в должности командующего Первым батальоном Третьего полка. Обвиняемый – Хендрик Теодор С, рядовой необученный, РН7960924. Статья: 9080. Обвинение: нападение на старшего по званию во время пребывания Земной Федерации в чрезвычайном положении.
Дальше события развивались с непостижимой быстротой. Я вдруг оказался назначенным в «судебные чиновники» и должен был приводить и выводить свидетелей. Я слабо себе представлял, как это я буду «выводить» Зима и что делать, если он не подчинится, но он только взглянул на Махмуда и двух наших ребят – и все они вышли наружу, так, что слышать ничего не могли. Зим отделился от остальных и просто ждал в сторонке, Махмуд сел на землю и принялся крутить себе сигарету – правда, его вызвали первым, и сигарета пропала зря. Меньше чем через двадцать минут все трое были опрошены и рассказали примерно то же, что и Хендрик. Зима не вызывали вовсе.
Потом лейтенант Спиксма спросил Хендрика:
– Желаете устроить перекрестный допрос свидетелей? Суд пойдет вам навстречу, если вы изъявите желание.
– Нет.
– Обращаясь к суду, следует стоять смирно и говорить: «сэр».
– Нет, сэр. Я требую адвоката.
– Закон не позволяет вам иметь представителя в военном трибунале. Желаете ли вы дать какие-либо показания в свою пользу? Вы не обязаны по закону делать этого, тогда суд ограничится уже имеющимися показаниями, а ваш отказ не будет свидетельствовать против вас перед судом. Однако вы предупреждаетесь о том, что данные вами показания могут быть обращены против вас и вы можете быть подвергнуты перекрестному допросу.
Хендрик пожал плечами:
– Нечего мне больше говорить! Что хорошего мне от этого будет?
– Суд повторяет: хотите ли вы дать показания в свою пользу?
– Нет, сэр.
– Суд должен задать вам один процедурный вопрос. Были ли вы ознакомлены со статьей, по которой вас обвиняют, до того как совершили предусмотренное в ней преступление? Можете отвечать: да или нет или не отвечать вообще. Однако за свои показания вы несете ответственность по статье 9167, ответственность за ложные показания.
Обвиняемый молчал.
– Хорошо. Суд зачитает вам эту статью, а потом вновь вернется к этому вопросу. Статья 9080: каждый служащий Вооруженных Сил, напавший или угрожавший нападением, либо пытавшийся напасть или угрожать нападением…
– Да, я думаю, читали. Они много всякой ерунды читали по утрам каждое воскресенье – целый список того, что запрещено.
– Была ли вам зачитана именно эта статья?
– Э-э… Да, сэр, была.
– Очень хорошо. Отказавшись свидетельствовать в свою пользу, желаете ли вы тем не менее заявить о каких-либо смягчающих вашу вину обстоятельствах?
– Сэр?
– Не хотите ли вы что-либо добавить для суда? Привести какие-либо факты, по вашему мнению представляющие в ином свете ранее данные свидетельские показания? Обстоятельства, смягчающие совершенное вами преступление? Может быть, вы были больны, под воздействием наркотиков или каких-либо медикаментов? С этой точки зрения присяга вас не ограничивает; вы вправе говорить все, что могло бы помочь вам. Суд пытается выяснить следующее: имеются ли у вас какие-либо основания считать обвинение несправедливым?
– А? Конечно, несправедливо! Все здесь несправедливо! Он ударил меня первым! Он сам сказал, что ударил меня первым!
– Это все?
– Все, сэр. А разве недостаточно?!
– Разбирательство окончено. Рядовой необученный Теодор С. Хендрик!
Лейтенант Спиксма, говоря все это, стоял смирно, теперь и капитан Френкель поднялся. Похоже, запахло жареным!
– Рядовой Хендрик, вы признаны виновным в предъявленном вам обвинении.
У меня что-то сжалось внутри. Неужели они сделают это? Неужели сделают с Тедом Хендриком, как с Денни Дивером из баллады? А я еще утром с ним завтракал…
Пока я боролся с тошнотой, лейтенант продолжал:
– Суд приговаривает вас к десяти плетям и увольнению с резолюцией: «За нарушение Устава».
Хендрик сглотнул:
– Я хочу уволиться!
– Суд не дает вам позволения уволиться. Суд также желает добавить, что столь мягкое наказание применено к вам исключительно потому, что данный суд не уполномочен наказывать вас строже. В сущности, вы должны быть обязаны тому, кто предал вас именно этому суду. Будь вы преданы генеральскому трибуналу, те же обстоятельства привели бы к приговору: «Повесить за шею, пока не умрет». Вам очень и очень повезло – старший офицер, властью которого вы преданы суду, обошелся с вами милосердно.
Лейтенант Спиксма сделал паузу, затем продолжил:
– Приговор будет приведен в исполнение, как только председатель трибунала одобрит запись заседания – в том случае, если он ее одобрит. Заседание окончено. Вывести обвиняемого и взять под стражу.
Последнее касалось меня – однако мне делать ничего не пришлось, только позвонить в караулку, а потом получить за Хендрика расписку, когда его увели.
К дневному врачебному приему капитан Френкель отпустил меня и послал к врачу, который засвидетельствовал, что я могу вернуться к исполнению служебных обязанностей. Вернувшись в роту, я едва успел переодеться и выйти со всеми на поверку, где Зим дал мне вздрючку за «пятна на униформе». У него у самого было пятно побольше моих – в глаза бросалось, – но вслух я этого, конечно, говорить не стал.
Кто-то установил на плацу большой столб прямо позади того места, где обычно стоял адъютант. Когда настало время зачитывать приказы, вместо текущих сообщений был зачитан приговор суда над Хендриком.
Потом его вывели со скованными впереди руками под конвоем двух вооруженных часовых.
Я еще ни разу не видел порки. Когда жил дома, у нас, конечно, бывали публичные наказания – на площади Федерал Билдинг, однако отец строго-настрого велел мне держаться оттуда подальше. Один раз я попытался его ослушаться, но тогда наказание было отсрочено, а больше я не пробовал.
Одного раза более чем достаточно.
Часовые подняли Хендрику руки и зацепили наручники за крюк на столбе. Затем с него сорвали рубаху, а майки под ней не было. Адъютант отчеканил:
– Приговор суда привести в исполнение!
Вперед выступил капрал-инструктор – не из нашего батальона – с плетью. Начальник охраны начал считать.
Счет тянулся медленно – от удара до удара секунд по пять. А казалось – еще медленней. До третьего удара Тед молчал, потом только пару раз всхлипнул.
Затем я обнаружил, что таращусь в нависшее надо мной лицо капрала Бронски, который ударял меня по щекам и пристально вглядывался в глаза. Он прекратил хлопать и спросил:
– Ну как, очухался? Отлично, давай в строй. Живей, сейчас скомандуют идти к осмотру.
Закончив поверку, мы вернулись в расположение роты. Я ничего не мог есть за ужином, и многие из ребят тоже.
Никто и не заикнулся насчет моего обморока. Потом мне сказали, что я не один был такой – с парой дюжин ребят случилось то же самое.
Глава 6
Что легко нам дается, то и ценится дешево… и было бы действительно странно, если бы такая замечательная вещь, как Свобода, не ценилась столь высоко!
В ту ночь, что последовала за увольнением Хендрика, я чувствовал себя хуже, чем когда-либо в лагере Кюри. Я не мог уснуть – если вы прошли учебный лагерь, то должны понимать, насколько потрясен должен быть новобранец, чтобы с ним случилось такое! Но на учениях днем я не был, да и плечо – несмотря на то что врач признал меня выздоровевшим, – все еще побаливало. А тут еще письмо от мамы из головы никак не шло… Вдобавок, стоило мне закрыть глаза, я опять слышал – ССС – ХЛОП! – и видел, как Хендрик обвис, привязанный к столбу.
На шевроны мне было плевать. Они больше ничего не значили – я твердо решил уволиться. Если б не поздняя ночь да отсутствие бумаги и ручки – я уволился бы прямо сейчас.
Тед дал промашку – ему понадобилось на это от силы полсекунды. Ведь все вышло действительно случайно. Хоть и ненавидел он службу – а кто ее любит?! – но все же собирался отслужить срок и получить избирательные права. Тед хотел стать политиком – постоянно об этом говорил. Мол, стоит ему получить гражданство – «вот увидите, сразу многое изменится!» Теперь ему не придется занимать никаких должностей. Стоило самую чуточку расслабиться – и все! Крышка.
Но если такое стряслось с ним, то и со мной может! Ведь и я от случайностей не застрахован! Завтра или на будущей неделе… И даже уволиться не дадут, иначе как под барабан и с исполосованной спиной.
Да, пора признать, что я ошибался, а прав был отец. Пора взять лист бумаги и скорей – домой! Сказать отцу, что готов ехать в Гарвард, а потом заниматься нашим бизнесом – если, конечно, отец не передумал. Надо пойти к сержанту Зиму прямо утром и сказать ему, что с меня хватит. Но это – не раньше утра. Сержанта Зима можно будить только ради чего-нибудь экстренного, а не из-за всякой ерунды – уж будь уверен! Кого угодно – только не Зима.
Сержант Зим…
Он беспокоил меня не меньше, чем случай с Тедом. Когда заседание трибунала кончилось и Теда увели, он сказал капитану Френкелю:
– Разрешите обратиться к командиру батальона, сэр!
– Конечно. Я как раз собирался поговорить с вами. Садитесь.
Зим бросил на меня взгляд, и то же самое сделал капитан. Я понял, что лишний здесь. В приемной не было никого, только пара писарей-штатских. Выходить наружу я не решался – капитан мог зачем-нибудь вызвать меня. Я нашел недалеко от двери кресло и сел.
Сквозь перегородку мне было слышно, о чем они говорят. Штаб батальона был, можно считать, домом, так как в нем находилось стационарное оборудование для связи и записи, однако это было всего лишь «полевое строение облегченного типа» – проще говоря, хибара; так что внутренних перегородок все равно что не было. Я сомневался, что штатским что-либо слышно – оба они были в наушниках и склонились над пишмашинками, да они и внимания не стоили. Подслушивать я не намеревался, но тем не менее все слышал. Зим говорил:
– Сэр, я прошу перевода в боевую часть.
– Не слышу, Чарли, – отвечал Френкель. – Опять меня слух подводит.
Зим:
– Я серьезно, сэр. Эта служба – не для меня.
Френкель раздраженно сказал:
– Прекратите ныть, сержант! Во всяком случае, сперва следует разобраться с делами. Что стряслось?