Троянский царь в первый раз за всё утро улыбнулся.
-- Неужели Эней? Как же ты вырос! Тебя и не узнать. Садись, позавтракай с нами.
Эней тут же бросился к столу и с аппетитом принялся за еду. Он так торопился увидеть родню, что не поел на корабле. Но говорить он при этом не переставал:
-- Мама сказала, у вас в семье радость - сын нашёлся.
-- Это несчастье! - сказала Кассандра - тихо, даже и не рассчитывая, что её услышат. Её и не услышали.
А Эней быстро оглядел всех присутствующих и указал на Париса.
-- Это ты! - сказал он. - Я тебя сразу узнал. Мама тебя так и описывала. Она тебе привет передаёт, говорит, что помнит. Дружить с тобой и помогать тебе велела.
-- Я знаю твою маму? - удивился Парис.
Эней на секунду перестал жевать и недоумённо уставился на Париса. Он считал, что его маму не знать невозможно.
-- Конечно знаешь. Её все знают. Моя мама - богиня Афродита.
Теперь Парис понял, где он видел это лицо. Эней был похож на Афродиту насколько вообще мужчина может быть похож на женщину. Парису стало стыдно, что он это сразу не понял, но Эней уже забыл об его оплошности и продолжал болтать:
-- Она сразу велела строить корабль. Это лучший в мире корабль, самый красивый - его сам Ферекл строил, а проект мама нарисовала. Она велела плыть нам на этом корабле в Спарту, к царю Менелаю. Дядя Приам! Ты же отпустишь Париса в Спарту?
-- Конечно отпущу. Это ведь воля богов. К тому же я уже слышал, что Тиндарей недавно выдал дочку за царевича Менелая. Пусть Парис передаст ему мои поздравления. Моему сыну надо учится дипломатии.
Эней вскочил из-за стола.
-- Здорово! Парис! Побежали на корабль! Там уже всё готово.
-- Не надо! - пискнула Кассандра, но Приам строго на неё посмотрел, и она опустила полные слёз глаза.
Парис тоже вскочил и вместе со своим новым другом побежал к кораблю. Афродита помнила о нём и о своём обещании! Там, на корабле Энея и в далёкой Спарте, его ждала судьба, полная трагических и комических приключений, диктуемая благодарностью одной богини и местью двух других.
Корабль, задуманный богиней и построенный мастером, действительно был очень красив. На носу его стояла сама Афродита. Искусно вырезанная из дерева, она казалась живой. Парис помахал ей рукой, а она улыбнулась и подмигнула ему в ответ.
На палубе путешественников встретил голый мальчик с колчаном и луком за спиной.
-- Это Эрот, мой старший братик по матери, - представил его Эней.
-- Младший? - переспросил Парис.
Эней улыбнулся.
-- Нет, старший, - ответил он. - Он всегда таким был. Не взрослеет почему-то. А так он меня намного старше. Зачем-то увязался с нами. Ну, ничего - с ним веселее.
У Энея была странная семья.
-- А твой папа царь? - спросил его Парис.
-- Нет, - ответил Эней, - он пастух, хоть и из царского рода.
-- Понимаю. У меня такая же история вышла.
-- Нет, у тебя другое дело. Папа, конечно, мог бы стать царём, если бы скрыл, что у него было с мамой. А он не скрыл, вот Зевс его и наказал. Ну, это ничего. Мне больше нравится быть сыном Афродиты, чем сыном царя.
Пока они это говорили, корабль отчалил, гребцы налегли на вёсла, и герои помчались в Спарту, навстречу своей судьбе.
Между тем царь Приам закончил завтрак. Лицо его снова омрачилось. Он встал и неохотно направился в тронный зал.
-- Агелая привели? - спросил он у слуги.
-- Уже ждёт.
-- А этот?
-- Уже там.
Приам тяжело вздохнул.
-- Это хорошо, что там.
Усевшись на троне, он велел позвать своего главного пастуха Агелая.
Войдя, тот поклонился царю и стоявшему возле трона богу Аполлону. Царь ответил лёгким движением век, а бог, постояв секунду неподвижно, вдруг сам поклонился с такой издевательской учтивостью, что пастуху стало не по себе. Он вопросительно посмотрел на царя, не понимая, что это Аполлону вздумалось над ним смеяться, но Приам только ещё больше помрачнел.
-- Значит, Агелай, Парис у тебя стада пас? - произнёс он. - А теперь, значит, не пасёт. А вместо него у тебя, значит, никого, нет. Людей, то есть, тебе не хватает.
-- Не хватает, - подтвердил Агелай. - Время сейчас мирное, в плен никого не берут, потому хороших рабов не достать, а плохим царское стадо не доверишь. Преступникам каким-нибудь осуждённым.
-- Зря ты так об осуждённых, - неожиданно возразил Приам. - Ты же их всех не знаешь. Может быть, им надо честным трудом искупить свою вину перед обществом, чтобы вернуться на свободу незапятнанным, с чистой совестью.
Агелай удивлённо посмотрел на царя, а тот отвёл взгляд, будто сам устыдился своих высокопарных слов. Приам собрался с мыслями и сказал:
-- Есть у меня, Агелай, для тебя работник. Хороший, умелый. Оступился. С каждым бывает. Но это не нашего ума дело. Наше дело вернуть его обществу таким же непорочным, каким мы его всегда знали. Дать ему, то есть, возможность добросовестным трудом восстановить своё честное имя.
Агелай посмотрел на него вопросительно. Приам кивнул на Аполлона, Агелай тоже перевёл взгляд на бога. Аполлон же продолжал стоять неподвижно, лицо его ничего не выражало кроме неизменной гордости и божественного достоинства.
-- Вот, - сказал Приам, помолчав. - Фебом зовут. Раб наш.
От богохульственных слов царя у Агелая всё внутри сжалось. Не дождавшись божественного гнева, он подумал было, что это шутка, и попытался засмеяться, но царь и бог смотрели на него совершенно серьёзно.
-- Как же это? - пробормотал он, озираясь, глядя то на одного, то на другого. - Вы что, стада у меня пасти будете?
-- Как прикажешь, хозяин, - ответил Аполлон с таким высокомерием в голосе, что не только пастуха, но и царя передёрнуло.
-- Хорошо, - сказал Приам. - Прошу проследовать к месту работы.
Аполлон низко поклонился и вышел, гордо подняв голову, а Приам знаком приказал Агелаю остаться, подозвал его поближе и тихо сказал:
-- Есть указание, - царь взглядом указал наверх, - содержать его в таких же условиях, что и всех остальных. Жертв не приносить. И обращаться как с рабом. Как с обычным рабом, то есть. Очень строгое указание. Понимаешь?
-- Понимаю, - пролепетал Агелай. - Это я ко всем рабам на вы обращаюсь. У нас в семье обычай такой.
-- Ну, как знаешь, - сказал Приам. - Я тебя предупредил.
Кифара и свирель
"Царь не может простить мне истории с Парисом", - каждый раз думал главный пастух Агелай, отправляя на пастбище своего нового раба - бога Аполлона. И действительно, как командовать тем, кого обижать смертельно опасно? А будешь с ним слишком ласков - прогневаешь того, кто его наказал. Хорошо ещё, что Аполлон, хоть и был надменен как десять богов, вёл себя тихо, указаниям не противился и поручения выполнял. Работа давалась ему легко: животные слушались его беспрекословно, коровы рожали двойни, волки боялись его больше смерти, а трава на пастбище росла быстрее, чем её съедали. Божественному пастуху ничего не приходилось делать. Он весь день сидел под тем самым деревом, где когда-то его предшественник Парис отдал Афродите призовое яблоко, и лениво перебирал струны кифары.
Иногда его навещали музы и танцевали на поляне, а однажды, открыв глаза после особенно удачного музыкального пассажа, он увидел Афину, которая, сложив ладони перед собой, умиленно его слушала. "Я случайно проходила мимо и услышала, как ты играешь. Это так божественно!"
Аполлон слегка наклонил голову в знак благодарности. Афина смущённо помолчала, но, увидев, что дальше говорить снова придётся ей же, продолжила: "Смотри, что я сейчас нашла тут, за деревом".
Она достала из-за пазухи свирель, и, приложив её к губам, издала несколько совсем не божественных звуков. Аполлон усмехнулся, а она, не понимая, что насмешило Аполлона, попыталась было снова что-то сыграть, но тут взгляд её упал на гладкую поверхность протекавшего рядом ручейка, и она увидела отражение своего и так не очень красивого лица с раздутыми щеками и выпученными глазами. Мысль о том, что она сейчас предстала перед Аполлоном с такой смешной физиономией, причём именно когда завела с ним серьёзный разговор об искусстве, привела Афину в такой ужас, что она поспешно отдёрнула свирель от губ и сказала: "Отвратительный инструмент!"
Из ближайших кустов раздался нахальный, грубый смех. Кусты затрещали и из них, пошатываясь, вылезло мерзкое пьяное существо. Это был сатир Марсий. Был он точно таким, каким положено быть сатиру: козлоногий, рогатый, пьяный, бескультурный, наглый, грубый, вонючий. Воспитание у него отсутствовало совсем, ему было всё равно, разговаривал ли он со смертными или с богами - в обоих случаях он был одинаково бестактен.
"Запомни, барышня, не бывает отвратительных инструментов! - гнусным козлиным голосом заблеял он. - Отвратительные музыканты - они, да, бывают".
Афина и Аполлон посмотрели на Марсия так, что даже камень понял бы, что он здесь не уместен, и убрался бы скоро и тихо. Но на сатиров такие взгляды не действуют.
-- Вы бы слышали, как играл на этой свирели Парис! - продолжал козлоногий хам. - Вот это виртуоз!
-- На этом играл Парис?! Это свирель Париса?! - закричала Афина.
-- Да, это его свирель. Обронил, видимо.
-- Какая гадость!
Афина с ненавистью отбросила свирель и принялась мыть губы водой из ручья.
-- Гадость это когда музыкальными инструментами так вот швыряются, - заметил Марсий, аккуратно поднимая свирель с земли. - А Парис играл прекрасно, когда был пастухом. Свирель и флейта - вот музыка природы. Пастух с кифарой это как осёл, запряжённый в боевую колесницу. Вы бы ещё арфу сюда притащили! Кифара - концертный инструмент, его место на сцене. Она на природе и не звучит вовсе.
-- Кифара звучит везде! - категорично заявил Аполлон, в первый раз нарушая молчание. - Это лучший из всех инструментов, и сравнивать её со свирелью может только дурак, ничего не понимающий в музыке.
-- Ай, какой горячий! - ухмыльнулся Марсий. - Готов спорить на что угодно, что я здесь сыграю на свирели лучше, чем ты на кифаре.
-- Ну, попытайся! - угрюмо ответил Аполлон. - Но учти, если проиграешь, я с тебя шкуру спущу.
Сатир заржал в ответ.
-- Не бойся, не проиграю. Вот, пусть барышня нас рассудит.
Он с нежностью поднёс свирель к губам и заиграл. Играл он виртуозно. Музыка это, пожалуй, единственный достойный предмет, в котором сатиры знают толк. Во всём остальном это грубые, наглые, вонючие козлы, но мало кто из людей разбирается в музыке лучше новорожденного сатира.
Афина заслушалась бы этими чудными звуками, если бы не презрение, которое она сейчас испытывала к исполнителю, и не ненависть к Парису и ко всему, что с ним связано. Сейчас этот Марсий и эта свирель только ранили её нежную и чувствительную душу.
То, что у Афины нежная и чувствительная душа, никто не смог бы заподозрить. У неё издревле была репутация суровой, не сентиментальной и практичной девушки. У неё не было матери - её родил Зевс. У неё не было детства - она родилась сразу взрослой. Отец взглянул на её лицо, скользнул взглядом по фигуре и, тяжело вздохнув, сказал: "Ну, ничего. Зато она, наверное, очень умная. Пусть будет богиней мудрости".
Афина привыкла к тому, что все комплименты в её адрес касаются только её ума, она не считала, что если девушку хвалят за разум, значит больше её не за что похвалить, она привыкла к тому, что её называют совоокой, убедила себя в том, что сравнение с мудрой совой делает ей честь, привыкла считаться среди мужчин своим парнем, всегда носила доспехи и утверждала, что ей самой ничего от мужчин не нужно, кроме взаимопонимания безо всяких там непристойностей и дурацких нежностей. И она верила, что настоящих мужчин не заботит ничто кроме воинской доблести, а в девушках они ценят только их ум и богатый внутренний мир. Кокетство Афродиты она глубоко презирала, ей казалось, что ни один мужчина не может воспринимать эту глупую куклу всерьёз. Потому она и решилась предстать перед судом Париса, сулила ему славные подвиги, надеялась, что он оценит красоту ума и духовное богатство, которые невозможно не разглядеть в её совиных глазах.
Но Парис оценил не ум Афины, не её целомудрие и не мужественное благородство её посулов, а прелести этой вертихвостки Афродиты и перспективы скотских утех с какой-то смертной красоткой. Как ужасен мир, в котором не ценятся ни героизм отважных мужчин, ни целомудрие мудрых девушек!
Эти грустные мысли прервались вместе с музыкой свирели, и Марсий ехидно сказал: "Ну, пастушок, теперь ты покажи, на что способна твоя кифара!"
Аполлон запел, медленно перебирая струны. У него был воистину божественный голос, который прекрасно звучал бы и без аккомпанемента, но музыка кифары доводила его пение до абсолютного совершенства.
Когда он закончил, Марсий сказал:
-- Вообще-то мы соревнуемся в музыке, а не в пении. Из-за твоего голоса кифару и не слышно вовсе.
-- В музыке без слов нет смысла, - возразил Аполлон. - Тебе петь тоже не запрещалось.
Сатир громко заржал.
-- Играть на свирели и петь? Как ты это себе представляешь?
-- Действительно невозможно. Ты, кажется, сейчас утверждал, что свирель лучше кифары, - ехидно напомнил Аполлон.
Он перевернул кифару вверх ногами и снова заиграл. Получилось не хуже, чем когда он держал инструмент правильно.
-- Можешь так? - спросил он Марсия.
Марсий опять заржал.
-- Ну ты и циркач! Играть на перевёрнутой свирели? Что за чушь!
Аполлон пожал плечами.
-- Я показываю возможности моего инструмента, а ты своего, - ответил он. - Пусть теперь Афина скажет, какой из них лучше.
Афина быстро посмотрела на Марсия, на Аполлона и решительно заявила:
-- Кифара лучше.
-- Вот ты и проиграл, Марсий, - сказал Аполлон и спустил с сатира шкуру.
Похищение Елены
Троянский корабль дошёл до Спарты быстро, при ясной погоде и попутном ветре.
Настроение путешественников было отличное. Парис мечтал о приключениях, которые несомненно ждали его впереди. Эней, которого всегда влекли дальние путешествия, до этого никогда не покидал родной земли, и сейчас, когда его мечты сбывались, его мысли неслись впереди корабля в далёкую Элладу, о которой он уже слышал много рассказов. Статуя Афродиты таинственно и многообещающе улыбалась. Эрот носился по всему кораблю, лазал по мачте, целился из лука в пролетающих птиц и проплывающих рыб - вёл себя как все дети. Однако Парис скоро убедился, что это совсем не обычный ребёнок. При всей резвости, играть в детские игры он отказывался, а в его лепете было столько знания всех сторон жизни, что Парис мог бы многому у него поучиться. Париса несколько беспокоило, что Эрот и в Спарте за ними увяжется, и его придётся как-то представлять хозяевам, но эти опасения не оправдались: сразу по прибытии Эрот исчез, и, хотя Парис его время от времени видел то тут, то там, мальчишка совершенно не привлекал к себе внимания, так что, кажется, никто кроме Париса его и не замечал.
Троянцев встретили со всем подобающим гостеприимством. Пир продолжался несколько дней. Эней сразу подружился с братьями Елены близнецами Кастором и Полидевком. Несмотря на их молодость, слава братьев дошла уже до Трои. В основном они славились как укротители коней, но рассказывали про них и многое другое.
-- А правду говорят, что вы вылупились из яйца?
-- Представь себе, не помним. Ты разве сам помнишь, как родился?
-- Так ведь я ж родился обычно, как все люди рождаются. Если б из яйца вылупился - запомнил бы! А ваши шапки из того самого яйца сделаны?
-- Шапки обычные - вот, пощупай. Это форма у них такая.
Братья много рассказали Энею про свои подвиги: про бои и состязания, о Золотом руне и о Калидонском вепре, о героях и их подвигах. Юноше всё было интересно. Он завидовал Кастору и Полидевку, которые столько всего уже повидали, и про которых столько всего уже рассказывали, и жалел о своей скучной судьбе, в которой нет ни войн, ни подвигов, ни путешествий, ни приключений - о судьбе, которая не дала пока ещё материала не то что для эпической поэмы, но даже и для театральной пьесы.