— Алло! Маринка? Узнала? Чем занимаешься?
— Готовлюсь к экзамену. У нас сессия. А что?
— Ты могла бы сейчас приехать ко мне?
— Зачем?
— Тягостно одному… У меня проблемы…
— Вряд ли я смогу помочь. Да и потом… Я же сказала, мне нужно готовиться к экзамену.
— Все еще дуешься?
— Не дуюсь… Просто не хочу тебя видеть. Не звони мне больше.
— Почему? Объясни хотя бы…
— По кочану. Нечего объяснять!
— Суровая ты девушка…
— Какая есть, — ответила Марина и положила трубку.
Игорь какое-то время озадаченно слушал короткие гудки, потом в сердцах бросил трубку на аппарат. От резкого движения она не попала на рычаги, а упала рядом с телефоном, напоминая о себе настырными гудками.
Он так и не понял, что же у них произошло с Мариной. Вроде все было хорошо. На правах жениха Игорь открыто бывал у нее дома. А прошлой осенью вдруг все разладилось. Игорь почувствовал обиду — девушка упорно отказывалась объяснить причину своего изменившегося отношения к нему.
Вспомнилась их последняя встреча…
В тот день Марина зашла за Игорем в магазин, он работал тогда продавцом в отделе видеотехники. Планировалось заскочить к ней домой, поужинать и отправиться на дискотеку. Выйдя из магазина, они уже направились к троллейбусной остановке, когда накрапывающий до этого дождь вдруг хлынул стеной. Не спасал даже Маринин зонт. Забежали под козырек какого-то парадного, но ливень достал парочку и здесь. Марина окончательно промокла в своем коротеньком плащике и стала похожа на озябшего воробья.
— Давай возьмем такси, — предложила она.
— Давай… — согласился Игорь.
Они выскочили из-под навеса и остановили первого попавшегося частника.
— Двадцатка, — сказал водитель, когда Игорь назвал адрес.
— Пятнадцать, — попробовал поторговаться тот, наклонившись к открытой дверце.
— Иди гуляй, парень! — почему-то рассердился водитель, резко захлопнул дверцу, рванул с места.
— Ну вот, упустили машину… — огорченно сказала Марина. — Надо было соглашаться… Замерзла, зуб на зуб не попадает!
— Ничего страшного, другую найдем.
И, вправду, рядом с мокрой парочкой вскоре остановился «жигуленок».
— Куда едем, молодежь?
— На Садовую.
— Четвертачок.
Игорь оглянулся — других машин не было.
— Поехали! — взмолилась Маринка.
— Ладно, — нехотя согласился он.
Марину усадили рядом с водителем, чтобы
она хоть чуть-чуть согрелась у работающей печки, а Игорь устроился на заднем сиденье. Когда подъехали к Марининому дому, он торопливо открыл дверцу и попытался выйти.
— А платить кто будет? — удивленно оглянулся водитель.
— Марин, у тебя есть деньги?
— Немного… Рубля два, может…
Игорь недовольно пожал плечами, достал кошелек, отсчитал двадцать пять рублей и протянул водителю.
Ни на какую дискотеку они в тот день не попали. Маринина мать напоила их чаем с малиной и никуда не пустила. И все-таки Марина простудилась, слегла с температурой. У Игоря тоже разболелось горло, но раскисать он не стал и на следующий день поехал проведать подружку. Марина, хоть и поругала его, зачем мотается простуженный по городу, но была рада. Они пили чай, беззаботно и весело хохотали, целовались и снова хохотали — без всякой причины, только потому, что молоды и влюблены. Уже уходя, Игорь, как бы между прочим, спросил:
— Слышь, Марин, у тебя есть двенадцать рублей?
— Посмотрю, может, где найдется, — Марина сходила на кухню, нашла в ящике стола деньги. — Десятка только…
— Хватит.
— А что ты собираешься покупать? — полюбопытствовала девушка.
— С чего ты взяла, что я хочу что-то купить? — удивился Игорь
— Не знаю, — в свою очередь удивилась Марина. — Наверное, потому, что сумма такая… некруглая — двенадцать рублей. Вот я и подумала: не хватает на покупку.
— А-а, — засмеялся Игорь, — это половина за вчерашнее такси.
Марина посмотрела на него долгим взглядом, не то озадаченно, не то жалостливо.
— Это не половина, — грустно сказала она. — Да?
— Половина — это двенадцать рублей пятьдесят копеек. Такси ведь стоило двадцать пять рублей.
— Чего мелочиться! — засмеялся Игорь.
— Нет, все должно быть по справедливости, два рубля пятьдесят копеек за мной.
— Ну, даешь! Никогда не думал, что ты такая мелочная. — Игорь больше не смеялся, слова Марины казались ему теперь неприятными.
— Не мелочная, а справедливая… Знаешь, Игорек, у меня от простуды слабость и голова разболелась, пойду лягу, ладно?
— Ты и вправду бледная, — глянул он на нее внимательно. — Ну все, котенок, целуй меня скорей и мчись в койку.
— Уху! — кивнула Марина и чмокнула Игоря в щеку. Тот подхватил ее, приподнял, нашел губами мочку уха.
— Не надо, Игорь, я правда болею, еще заразишься.
— Ерунда! — беспечно проронил Игорь и, попрощавшись, ушел.
Девушка закрыла за ним дверь и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась в голос.
Ни в этот, ни в последующие вечера к телефону она не подходила, а Маринина мать не впускала Игоря даже в прихожую. Не считая нужным что-либо объяснять, захлопывала перед ним дверь.
Игорь переживал, жаловался тетке, просил поговорить с Мариной, помирить их.
— Не понимаю, почему она вдруг так, — объяснял он Зое Иннокентьевне, — ведь не ссорились же…
Игорь не лукавил. Он действительно не понимал, что произошло в тот дождливый вечер…
Он побродил по квартире, попил на кухне молока, прилег на диван, подложив под голову одну из многочисленных Аллочкиных вышитых подушечек. Подумалось, что Аллочка, хоть и вздыхает жалостливо, но старается не приставать к Игорю с разговорами. И то хорошо. Ему и так тошно, а тетка бы наверняка запилила своими нотациями. Она никогда не понимала его…
Игорю было, наверное, лет шесть, он еще и в школу не ходил, когда старшая сестра решительно отстранила Зою Иннокентьевну от воспитания племянника. Отстранила резко, произнеся злые обидные слова:
— Вот что, дорогая, засунь свою педагогику себе в задницу и больше не лезь к моему сыну. Тоже мне Макаренко! Роди своего и воспитывай!
— Как скажешь, сестрица, как скажешь! — стараясь не показать обиду, ответила Зоя Иннокентьевна и недели две после этого к сестре ни ногой. Та тоже не шла на примирение.
Но Игорь неожиданно заболел, и Рая умерила свой гонор, позвонила.
— Зося, у нас проблема. Я должна с группой металлургов ехать в Германию на конференцию, у меня уже и виза есть, и билет, а Игорь подхватил в детсаду ветрянку. Ты не могла бы пожить пока у меня? — О произошедшей ссоре Рая не упомянула ни словом.
Зоя Иннокентьевна примчалась через час.
К неприятному инциденту сестры не возвращались ни в этот день, ни позже, сделали вид, что ничего не произошло, но в воспитание племянника Зоя Иннокентьевна с тех пор больше не вмешивалась, хотя явные педагогические промахи сестры отмечала про себя постоянно. Отмечала без мстительности, скорее с горечью.
Теперь же, наблюдая за повзрослевшим Игорем, Зоя Иннокентьевна утешала себя тем, что мальчик рос без крепкой мужской руки, без мужского воспитания, потому и получился из него бесхребетный, слабый человечек с вечным испугом в глазах.
Кто был его отцом, Рая никогда не рассказывала, а Зоя Иннокентьевна расспрашивать не решалась, хотя ей всегда хотелось знать даже не то, кто отец Игоря, а скорее какой он. Она была уверена, Игорь пошел в него, раз уж ничего в его характере нет от волевых и упрямых Белобородовых.
Казалось бы, Рая делала все, чтобы приобщить сына к таким мужественным видам спорта, как бокс, борьба, хоккей. Никогда не наказывала, наоборот, поощряла любое проявление характера, самостоятельности. Но спорт Игоря не увлекал.
Друзей у него тоже было немного, хотя и не ссорился ни с кем. От уличных мальчишеских драк ускользал с недетской ловкостью, а если это не удавалось, то бывал обычно бит, легко подчиняясь даже физически более слабым ребятам.
Лет в десять он завел копилку, которой служила старая, еще бабкина шкатулка. Сначала туда складывалась мелочь, остающаяся на сдачу после покупки хлеба, а потом и деньги покрупнее — Рая ни в чем не отказывала единственному сыну. То, что происходило вокруг копилки-шкатулки, Зою Иннокентьевну коробило. Рая одалживала у Игоря деньги с возвратом, на жесткий срок и с процентами, которые росли, если долг возвращался не вовремя. Случалось, по каким-то причинам Рая забывала о долге, и тогда Игорь напоминал о нем, нахально глядя в лицо матери своими белесыми рыбьими глазами.
* * *
В загородном доме Мельника праздновали день рождения Наташи, его жены, миловидной миниатюрной женщины, с которой он прожил в согласии без малого двадцать лет.
В хорошее время родилась Наташа. В июне мир видится особенно красивым, нарядным. Нет еще ни утомительной летней жары, ни комаров, ни мух, листва на деревьях и трава еще свежи и сочны, еще радуют взгляд чистотой и яркими изумрудными красками. Правда, скоро они покроются пылью, пожухнут. Но только не здесь, не в этих тенистых аллеях, не на этой солнечной поляне, где сегодня накрыты столы для гостей.
Уже произнесено приличествующее случаю количество заздравных тостов, пожеланий, похвал, и гости, разбившись на небольшие группки, развлекались, кто как мог.
Несколько мужчин, в числе которых был и хозяин, сидели за отдельным небольшим столиком, потягивали виски и оживленно, как казалось со стороны, беседовали. Знакомы они были давно, можно сказать, дружили. Но не было в их разговоре легкости и радости дружеского трепа. Иногда раздавался смех, но не веселый, беззаботный, а какой-то натянутый, обязательный, как регламент. Шла обычная застольная беседа людей, не умеющих расслабляться, отвлекаться отдел и проблем, не представляющих других тем, кроме связанных с работой, — беседа скучная, пожалуй даже пустая, и, уж во всяком случае, никому из собеседников не нужная.
— Отличную жизненную философию придумали корейцы! Вот только название ее звучит довольно неэстетично для русского уха — чучхе. Но суть вполне привлекательна — опора на собственные силы. Это единственная надежная опора. Думаю, рисоеды очень удивились бы, узнав, что самый верный их последователь живет не в Корее, а в России… — Мельник говорил негромко, чуть растягивая слова.
Он намеренно приглушал голос, зная, не потеряется он в общем гаме, собеседники будут внимательно прислушиваться, ловить каждое слово, произнесенное им.
Потому что он — Мельник.
— Что ты, дорогой Владимир Иванович, вкладываешь в понятие «опора на собственные силы»? Мы, знаешь ли, живем в обществе, среди других людей, и во многом зависим от них, их решений, расположения, обстоятельств, в конце концов, которые тоже не возникают ниоткуда, а создаются другими людьми… — президент банка Геннадий Викторович Юрпалов лукавил. Ни черта он ни от кого не зависел, крутил денежки так, как хотел.
— Уж ты-то, Геннадий Викторович, никак не зависишь от кого бы то ни было, — засмеялся мэр города Набойкин, — и живешь по иному принципу: кто пришел первым, тот уносит добычу.
— И это справедливо, Илья Ильич! В одном только ты не прав — какая сейчас добыча! Так, крохи…
— Степану Петровичу такие бы крохи, — Набойкин похлопал по руке сидевшего рядом с ним директора металлургического комбината Кириченко, — он бы мне в городской бюджет сразу все налоги заплатил.
— Я тебе и так плачу! — неожиданно рассердился Кириченко. — Штаны скоро снимешь со своими налогами! У меня комбинат раньше гремел на всю страну, ордена не успевали получать, во всех президиумах сиживал, по заграницам опыт развозил. А теперь что? Развалили экономику! Разворовали все к хренам собачьим! Дескать, опирайтесь на собственные силы! На какие такие силы прикажете опираться моим сталеварам?
— Знаем, какой опыт ты по заграницам возил! — сказал Мельник. — Райку Белобородову по Европам на государственные деньги катал. Такие, как ты, экономику и развалили. Да и не о ней ты печешься, о потерянной кормушке. Еще и лицемеришь при этом: «мои сталевары, мои сталевары». Ты же их и ободрал как липку.
— Я?! — захлебнулся от возмущения Кириченко.
— Ты! У кого осели акции, когда шла приватизация комбината? У твоих сталеваров? Или, может, все-таки хапнул контрольный пакет? — хозяин говорил таким тоном, будто Кириченко сидел не за дружеским столом, а на скамье подсудимых, и судьей был он, Мельник.
— За вами, молодыми, разве поспеешь… — сердито пробормотал Кириченко.
— А ты поспевай! — опять засмеялся Набойкин, как всегда, подыграв Мельнику.
И хотя тот, будучи начальником управления приватизации жилья — а именно так официально называлась его должность — формально подчинялся городской администрации, а значит, и мэру города Набойкину, невооруженным глазом было видно, кто из них двоих хозяин.
Хозяином был Мельник.
— Между прочим, еще в начале века замечательная русская поэтесса Марина Цветаева высказала весьма точное замечание: «Успех — это успеть». — Мельник любил блеснуть эрудицией. Любил цитировать дословно, со ссылкой на источник. Это доставляло ему даже большее удовольствие, чем если бы он приписал авторство удачной мысли себе. — А не успеваешь — прочь с дороги!
Кириченко, не желая продолжать неприятный для него разговор, на этот раз ничего не ответил. Замолчали и остальные.
Воспользовавшись паузой, Мельник мечтательно закрыл глаза, прислушиваясь к нежным звукам старинного вальса, доносившимся с небольшой эстрады, устроенной тут же, на поляне. Вот вступила валторна. Нежные звуки этого инструмента особенно нравились Мельнику.
Духовой оркестр играл слаженно и негромко. Музыканты были не случайными, приглашенными на торжество, которые только и смотрят, как бы стибрить бутылку с хозяйского стола, это был его собственный духовой оркестр.
— Чудесный вальс, — проронил Набойкин, догадавшись, о чем сейчас думает Мельник.
— Да, чудесный… — отозвался тот. — Знаете, от чего зависит успех оркестра? — вопрос был обращен ко всем за столиком.
— От таланта музыкантов, наверное… — предположил Юрпалов.
— Чушь! От дирижера. И только от него. Впрочем, от дирижера зависят все успехи, все течение жизни… В нашем городе в том числе. Но у дирижеров трудная участь. Помимо прочего, они должны уметь контролировать.
— Что контролировать? — не понял Набойкин.
— Кому давать, а кому не давать, — ответил Мельник, и от собеседников не укрылось, что именно себя он считает настоящим дирижером, в то время как каждому из присутствующих только позволяет исполнять отведенную партию.
Только это и больше ничего.
Мельник хотел еще что-то добавить, развить понравившуюся ему мысль, но разговор оборвался. Подошел официант, одетый, несмотря на жару, в строгий черный костюм, остановился в сторонке, подождал, пока Мельник закончит говорить, и спросил:
— Владимир Иванович, не пора ли подавать десерт? У нас все готово.
— Да, пожалуй! — кивнул головой Мельник, и официант удалился в дом.
Вернувшись через несколько минут, он выкатил на поляну длинный стол на колесиках, на котором возвышался огромный торт, выполненный в виде женского тела. Женственность этой кондитерской скульптуры подчеркивала довольно большая грудь. Торт был украшен кремом, взбитыми сливками, шоколадом и экзотическими фруктами. Особенно поразило всех лицо девушки — оно было как живое.
— Господа! Десерт для настоящих мужчин! — зычно объявил тамада, на роль которого Мельник пригласил одного из лучших в городе профессионалов застолья.
Гости с удивлением рассматривали необычное лакомство, но обменяться впечатлениями не успели. Тамада снова отвлек их внимание.
— А теперь десерт для дам!
Появился еще один официант с точно таким же столом, на котором тоже во весь рост красовалось сливочно-шоколадно-фруктовое тело, но уже мужское.
Гости подошли поближе и ахнули — «торты» оказались… живыми.
Столики с посудой и приборами были выставлены заранее, и гости смогли тут же приступить к десерту.
Кто торопливо брал клубнику, кто — дольку апельсина или фейхоа, киви, папайи, но все одинаково старались при этом дотронуться рукой до обнаженных, обложенных фруктами сосков девушки. Но если оживление мужской части гостей выглядело со стороны более-менее естественным, то совершенно непредсказуемо повели себя женщины. Не все конечно, но некоторые, разгоряченные спиртным, теряли самообладание, норовя коснуться бугорка, выступающего чуть ниже живота и стыдливо прикрытого пальмовым листом. Парень-торт вел себя, что называется, адекватно и, пройдя через руки почтенных матрон из городского бомонда, был вполне готов к бою, что вызвало всеобщее весе-. лье.