Я стояла у окна и смотрела вниз со своего четырнадцатого этажа.
За стеклами в пронзительной пустоте медленно кружились снежинки. Возникали где-то за обрезом оконной рамы в неведомых высотах низкого, осеннего хмурого неба. И потом падали вниз, нехотя подчиняясь силе земного притяжения – падали и кружились, кружились и падали. Оседали на листьях, которые еще не полностью осыпались с тополей, окаймлявших под моим окном изогнутую дорожку, что вела к проезжей улице мимо уютного, почти домашнего болотца. Где по колено в воде стояли и покачивались полузасохшие ивы, а в чаще их безжизненных стволов – я знала! – еще живут коричневые и серые дикие утки, которых все лето кормили мои соседи по дому. и которые теперь не спешили улетать, несмотря на первый снег. Но сегодня куда-то спрятались: видимо в тех, не видных мне зарослях еще сохранились какие-то ветки с листьями, под которыми можно было укрыться.
Конечно, первый снег еще не означал непременный приход зимы; более того, я знала по приметам, что настоящий, прочный снег до будущего года ляжет на землю. примерно через месяц после этого, первого и пробного.
Но все-таки снег оставался снегом. и с ним невозможно было не считаться – тем более, что пошел он, видимо, еще на исходе ночи, и сейчас лежал тонкой, кружевной пока белой пеленой на сером асфальте двора и на этой самой дорожке, идущей мимо болота. И на ней отчетливо, как какие-то ни к чему поставленные огромные восклицательные знаки, шли от дома несколько пар следов…
И однозначно мне стоило надеть поверх капроновых колготок шерстяные носки и сменить осени туфли на осенние же, но более теплые сапоги…
Но все-таки надеяться, что этот снег не столь опасен – тем более, что уличный термометр показывал несколько градусов выше нуля – и я смогу без проблем доехать до работы на своих летних покрышках…
1
Я сидела в своем маленьком, и очень уютном кабинете и с наслаждением поглощала только что принесенную из цеха булочку с корицей, запивая ее крепчайшим черным кофе.
Булочка мне была положена по рангу, так уж завелось на нашем огромном хлебокомбинате. А есть ее я тоже могла без всяких задних мыслей, поскольку фигура моя – и в нынешнем возрасте «далеко за сорок» ! – всегда позволяла мне отрываться на мучных изделиях без всяких ненужных последствий.
Итак, я жевала изумительно вкусную, еще теплую булочку, запивала ее обжигающим кофе и глядела в окно.
А там – так же, как и дома – все падал и падал снег.
Совещание у директора прошло, ничего сверхъестественного не случилось. Я как заместитель по коммерческим вопросам – то есть «коммерческий директор» – нашего солидного и процветающего предприятия имела достаточно подчиненных для того, чтобы не делать рутинной работы самостоятельно, а лишь уметь распределить ее среди молодых. И теперь могла наслаждаться кофе с булочкой.
На столе запищал внутренний телефон.
– Валентина Николаевна, – раздался в трубке голос секретарши. – Там девушка пришла… На собеседование. Говорит, хочет устроиться к нам менеджером в отдел сбыта… К кому направить? К вам сразу, или как?
– Направь к Соколовой, – сказала я после секунды размышлений. – Пусть с ней сначала пообщается.
В принципе, конечно, нового менеджера я должна была посмотреть сама, но начальница отдела сбыла Наталья Соколова была надежным специалистом, и могла решить вопрос о первоначальной отбраковке. Тем более, мне так не хотелось сейчас выходить из этого приподнятого, по-девчоночьи томительного состояния души. в которое вверг меня этот первый в этом году снег…
Откусив еще от булочки и сделав приличный глоток кофе, я тупо уставилась за окно. Картина меня однозначно завораживала.
Монитор пропищал, оповещая о новом сообщении по социальной сети. Взглянув, я поняла, что ко мне стучится моя старая – по сути дела. такая же почти старая по возрасту, как и я сама… – подруга по Московской заочной академии. Ее тоже звали Валентиной, но в отличие от меня, имевшей, как мы тогда выражались неслабые титьки. И вообще она всегда отличалась какой-то крепкой приземистостью; уже в Академии нас различали как «просто Валю» и «Валю толстенькую» – а теперь, работая на одном из пищевых предприятий, она и вовсе стала похожей на кубышку…
«Валь, я тут такой текст откопала – умереть не встать!»
– Валя всегда отличалась напористой краткостью выражений.
Доев булочку и допив кофе, я вступила в беседу.
Оказалось, что моя прежняя сослуживица и сокурсница случайно наткнулась в компьютере у сына на какой-то потрясающий сексуальный мемуар. Она так и выразилась: «сексуальный мемуар», потому что это было произведением какого-то достаточно известного писателя, которое ее сын нашел в Интернете среди других его творений. Валя, разумеется, никаких его книг не читала; я, впрочем – тоже, поскольку давно уже не читала ничего вообще. Молодежь, очевидно, была привлечена именно эротическим содержанием текста. Мемуар был защищен паролем, но Валин сынок сумел его взломать и читал вовсю.
« Ну и что?»
– написала наконец я:
«Я не в том возрасте, чтобы читать всякую порнографию.»
«А ты понимаешь. Там, кажется, написано про нас. Точнее, про ТЕБЯ.»
Это сообщение старой подруги меня несколько шокировало.
Я сидела несколько минут, не отвечая на ее сообщение. Потом осторожно спросила, в каком смысле это написано про меня… Валя тут же напомнила, как почти двадцать лет назад мы учились вместе в местном филиале Московской заочной академии пищевой промышленности, ездили на сессию в небольшой город километров за сорок от нашего, и там…
Что происходило там, я уже как-то вычеркнула из памяти. Ведь тогда мне было двадцать четыре года, сын мой – который сейчас уже был готов жениться – еще ходил пешком под стол, а я сама жила с первым мужем. С моим первым и тогда еще единственным мужчиной, грубым ровесником, который относился ко мне как к своей неоспоримой собственности.
Но тогда в этом городе, в этой академии…
«Ты Владимир Владимировича помнишь?»
«Вообще-то он был Виктор Васильевич.»
– машинально поправила я подругу.
И тут же почувствовала, что краснею сама перед собой; все было так давно, что уже практически стерлось из памяти. но сейчас вдруг всплыло откуда-то из прошлого, грозя захлестнуть меня с головой. Виктор Васильевич, конечно Виктор Васильевич… вот только фамилия его стерлась напрочь…
«Да, точно. Не знаю, как я ошиблась, в тексте он себя правильно называет.»
Я не ответила; я неожиданно ощущала себя в таких раздраенных чувствах, что не могла найти им описания.
«А вот нас с тобой почему-то называет не Вальками, а Юльками.»
Я опять промолчала. Давнее прошлое поднималось откуда-то, грозя меня захлестнуть с головой.
«Сама разберешься. Ты почему молчишь?»
«Неожиданно все это.»
«Многое в жизни бывает неожиданно. А многое не бывает, хотя его и ожидаешь…»
Я не знала, что ответить подруге. Я завелась на воспоминания неожиданно и сильно. Я уже была далеко отсюда и очень-очень давно во времени…
«Так я тебе пошлю файл по почте?»
– подытожила Валя.
«Да. Да! Да…»
– ответила я.
«Только принимай не на рабочий комп, а себе на планшет. Там такая картинка в заставке… Не дай бог кто увидит. А убрать я ее не могу, формат какой-то непослушный.»
Я включила планшет, который носила просто так, чтобы не скучать на совещаниях у директора и быстро записывать его указания – и пару минут ждала, пока загрузится файл.
Во мне все трепетало так, будто я оказалась на пороге какого-то открытия.
Поскольку возврат к собственному прошлому тоже может оказаться открытием.
2
Как только завершилась загрузка, я метнулась к двери и заперла ее изнутри.
Потом позвонила секретарше и сказала ей, будто срочно уезжаю на деловую встречу с новыми поставщиками сахара – эта проблема висела над нашим комбинатом довольно давно.
И только тогда, усевшись поудобнее, положила перед собой планшет, оперлась подбородком на сцепленные ладони и принялась читать…
«Виктор Никулин»
– гласила надпись в верхнем правом углу.
Ощутив внезапный укол стыда, я вспомнила – да, фамилия моего преподавателя была именно Никулин…
«11. Юлия* »
– так был озаглавлен «мемуар».
А ниже… Ниже шла фотозаставка, призванная, очевидно, сразу настроить читателя на нужный лад мыслей.
Я сразу поняла нешуточность Валькиного предупреждения.
На очень хорошей фотографии, занявшей по вертикали почти весь экран, красовалось…
Красовался тот орган…
Красовалась та часть мужского тела, о которой я в последнее время как-то стала забывать.
Да, именно не что иное, как мужской совокупительный орган. Правда, он не стоял, а висел, словно вырастая из черных зарослей лобка. Но был в полурабочем состоянии, потому что по длине своей достигал почти половины бедра неизвестного мне мужчины. Чуть более темный, чем волосатые ноги мужчины, орган имел форму банана: сужался в том месте, где крепился к телу и обладал длинной, остренькой на конце головкой. Сама эта головка, обнаженная из-под покрасневшей складки кожи, сияла бесстыдным розоватым светом, отражая вспышку фотоаппарата на своей очевидно влажной поверхности. На снимке были видны все детали, включая даже темную полоску сомкнувшейся щели … И этот половой орган, туго обтянутый тонкой на вид, шелковистой кожей, перевитый красивыми, не грубыми но очень выразительными венами, смотрел слегка вправо. То есть изгибался справа налево, имея слегка неправильную форму: видимо, хозяин привык носить его всю жизнь в левой штанине…
Я никогда не видела этого предмета в такой бесстыдной, яростной обнаженности. Но я прекрасно помнила, как задохнулась от внезапного, нежданного, ошеломительного удовольствия, когда он впервые раздвинул мои губы и скользнул в мой детородный ход… И когда именно эта остренькая на конце, влажная и нахальная головка принялась работать во мне, накачивая удовольствие своему хозяину. Которое, правда, даже отдаленно не могло сравняться с тем, что получала я сама…
А под картинкой имелась спокойная надпись, подтверждающая все, что я узнала:
© Виктор Никулин 2007 г. – фотография.
И этот копирайт не раскрывал мне глаза, а лишь подтверждал мою догадку, что именно эту великолепную штуку я когда-то имела удовольствие ощущать в своих внутренностях… И, кроме того, напомнила фамилию: Никулин. Да, фамилия моего преподавателя Виктора Васильевича была именно Никулин…
В трусах моих – спокойных дорогих трусах зрелой замужней женщины, коммерческого директора и матери семейства – сразу сделалось жарко и влажно.
С опасением отправив картинку за обрез экрана, я принялась читать.
«В тот момент я был еще почти счастлив – если понятие «счастья» применимо к моей полностью несчастливой жизни. Во всяком случае, я еще не сделал роковых ошибок, сломавших мне жизнь, и работал только в университете. В приемную комиссию меня больше не пускали – но я был рад и тому, что успел нагрести солидную сумму взяток в 1995 году, что позволило нам с женой купить квартиру. Не допускаемый в приемную комиссию, я яростно занимался репетиторством, а во время приемных экзаменов мне еще удавалось через некоторых друзей узнавать варианты и взятки за поступление – хоть и не в том масштабе – я все-таки получал. Во всяком случае, жена работала заместителем заведующей аптеки, а я зарабатывал не так уж мало денег. А главное – мы еще были счастливы друг с другом.
Хотя судьба уже занесла надо мной карающий топор. Именно тогда, в последний год относительно безоблачного существования сквозь мою жизнь и прошла Юля( А111 ).
Километрах в 200 с чем-то от моего города на трассе Р-914 лежит большой районный центр. Большой по площади: вшивый городок состоял из одноэтажных домов с подсобными участками и расползся так широко, что, пожалуй, для его полного уничтожения не хватило бы даже одной авиабомбы калибра ФАБ-5000. Лишь две улицы были частично застроены многоэтажками, некоторые из которых имели по 12 этажей и лифты. Как и везде в регионах, здесь имелся градообразующий фактор: молочный (или сахарный, или оба, теперь уж хер вспомню) завод, вокруг которого и разросся этот дрянной городишко. Возможно, именно потому там, подчиняясь какой-то идиотской политике развития регионов, расположился филиал одной Московской пищевой академии. Ректором которого стал бывший директор того самого завода, прирожденный начальник, который был толще Генриха Геринга.
Сами заводы медленно сдыхали: уже начался спланированный развал России. Недаром этот жирный боров, развалив собственный завод, быстро переориентировался на руководство академией. Во всяком случае, наличных денег в городе почти не было. Поскольку 90 % жителей были так или иначе привязаны к заводам, им выдавали нечто вроде заборных книжек (как это делали купцы в ХIХ веке), по которым они брали продукты в магазинах с отметкой истраченной суммы.
В филиале существовала масса специальностей, и в большинстве учебных планов стояли элементы высшей математики. По всем другим специальностям на сессии заочников приезжали москвичи, работавшие в головном отделении этой шарашкиной академии. Но по каким-то причинам – возможно, просто из-за отсутствия таковых – математики из Москвы не приезжали. И филиал заключил договор с нашим университетом о том, что два раза в год, весной и осенью, на сессию, длящуюся около месяца (поскольку одновременно проходили более десятка специальностей) будут приезжать математики из нашего университета.
Мой друг Николай М., бывший в университете проректором по заочному и дистанционному образованию, сразу предложил поехать мне, потому что там, во-первых, платили официально, а во-вторых – естественно, он не сказал прямо, но тонко намекнул – с большого потока математики можно привезти дополнительно очень неплохие деньги.
Я, разумеется, согласился. Деньги всегда были мне нужны.
И привозил я их немалые, каждый раз по 20-30 тысяч (прикиньте валидность такой суммы в конце девяностых !). Но эти командировочные деньги не принесли мне счастья. Не помню, куда ушла одна сумма. На вторую мы купили жене модную в те годы шубу из нутрии, которую она не смогла носить, поскольку без подклада в ней было холодной, а с подкладом она весила больше, чем Царь-колокол в Кремле. А на третью сумму – добавив репетиторством – я купил самую несчастливую из своих машин. Которая сначала сломалась, а потом была арестована таможней.