Ну ладно, об этом разговор пойдет позже.»
Прочитав несколько абзацев, я сразу испытала интерес к автору, которого знала… видимо, не со всех сторон.
Меня поразила эта непонятная классификация «А11», стоящая рядом с очевидно моим именем, я ведь сразу вспомнила, что Валя сказала, что нас Никулин назвал Юлями.
Я взглянула на аккуратную сноску, стоящую в нижней части нужной страницы:
О классификации женщин, прошедших через меня, можно прочитать в ХХХ мемуаре «Женщины в моей жизни» (Web: https:/yadi.sk/d/yD-gFr3HqP3 ).
– и как-то сразу поняла, что автор решил вспомнить всех своих женщин – несмотря на то, что с явной теплотой упоминает и о законной жене.
И кроме того, я мгновенно ощутила полное погружение в прошлое: так ясно и четко, хотя и в несколько предложений, был описан этот наш институт, Московская заочная «академия» – единственное учебное заведение региона, где можно было получить относительно приличный диплом за относительно небольшие деньги… И сам ее ректор – бывший директор тамошнего молочноконсервного завода – был действительно неприлично толстым. Я не знала, кто такой Генрих Геринг, я даже не помнила фамилию ректора: то ли Манцев, то ли Нанцев – но сравнение, которое для Виктора Васильевича, судя по всему, было само собой разумеющимся, мне понравилось своей абстрактностью. Как абстрактным, но все равно каким-то приятным было и упоминание абсолютно не понятной мне аббревиатуры «ФАБ-5000».
Отвлекшись ненадолго, я тихо – чтобы не услышал кто-нибудь в коридоре – заварила себе еще порцию кофе. И, устроившись опять поудобнее, рванулась в глубину воспоминаний.
«Прежде всего, я очень любил командировки.
Этим я существенно отличался от обычного мужчины, живущего в нормальной семье с нормальной, то есть обычной женой, которая его кормит и обстирывает – для такого командировка есть мУка, поскольку обо всем приходится заботиться самому. Я же со второй своей женой жил как военный человек в казарме при военном положении – то есть полностью на собственном обеспечении. Для меня уехать хоть на Северный полюс, лишь бы на время сбросить с себя вериги домашнего хозяйства: не рыскать по магазинам за продуктами, не готовить, не мыть посуду, не заботиться о том, чтобы в шкафу всегда имелось чистое белье и даже не убираться в квартире! – было равнозначно тому, чтобы оказаться в раю. Поэтому в отличие от большинства своих коллег других специальностей, старавшихся приехать ненадолго и поскорее вернутся домой, я всегда пытался взять все возможные часы по математике и жить там хоть целый месяц в ужасном, медленно разваливающемся общежитии какой-то автобазы, последний этаж которого арендовала академия.
И меня не напрягал чудовищный график работы. Я уже не помню, что бывало по субботам и воскресеньям: кажется, в каждую сессию выпадало 1-2 свободных дня. Но типичной являлась ситуация, когда мои занятия начинались в 8 (или в 9, уже не помню) утра и с часовым перерывом между сменами продолжались до 10 вечера. Впрочем, вечерние занятия никого не напрягали. Стоило просто следить, когда уедет начальство. И тогда можно было сворачиваться, распускать студентов по домам, а самому возвращаться в общежитие и пить водку.
Честно говоря, как я ни вспоминал, не смог точно вспомнить, в каком году я поехал в этот город в первый раз: в 1998 или 1999. А разница существенна. Поскольку в 1998 у меня еще имелась машина, та самая старая «Ауди-100», которая принесла мне немало маленьких радостей – в которой я так счастливо грёб Зою (А6) и от души тискал белые груди Ирины (С3). В 1999 я уже собирался продать эту машину, да и вообще последний год ХХ века принес мне слишком много несчастий. Где-то в кладовке лежат несколько фотографий с тех сессий, подписанные датами, но чтобы найти их, нужно перерыть кучу хлама, а потом еще вспомнить, на какой именно сессии все было снято. Но я точно помню, как перед первым отъездом советовался с кем-то, ехать ли мне в командировку на машине, или воспользоваться автобусом. Умные люди сказали, что на машине ехать категорически нельзя: половину так или иначе заработанных денег я потрачу на бензин и стоянку, а вторая половина уйдет на штрафы, поскольку в том городе необыкновенно злые менты.
Итак, я полагаю, что следует исходить из того, что первая поездка состоялась в 1998 году. Где-то во второй половине мая.
Когда я еще был абсолютно счастлив. Да, в моей глубоко несчастливой жизни случались короткие моменты такого бездумного счастья. Когда рейсовый автобус въехал на центральную улицу города (как потом оказалось, там их имелось две, перпендикулярных), по одной стороне стояли современные дома, у стен которых пробивались первые листочки новой зелени, а по другой тянулись частные постройки, за заборами которых бушевали неистовым цветом яблони, я почувствовал такое счастье, что готов был взлететь выше автобуса.
Я вырвался из своего осто****евшего города, мне предстояли почти 4 недели свободы, в течение которых – если верить рассказам опытных людей – я мог сладко выгребать здесь по обоюдному согласию если не всех, то хотя бы половину заочниц.
Душа моя парила в эмпиреях сладостных предчувствий.
Ах, если бы хоть что-то из того, о чем я мечтал, сбылось…
Но вернемся к истории Юли.»
Хотя я никогда не интересовалась литературой, стиль Никулина меня сразу окутал своей неприторной изысканностью и каким-то почти фотографическим описанием реальности. Именно реальности; мне казалось. что я слышу голос этого человека. И ощущаю неустойчивое состояние его души, которое то вынуждало его шифровать звездочками относительно неприличные слова, то без всякого стеснения употреблять явный мат…
Но всего больше поразило меня то, что он, похоже, весь этот мемуар в самом деле посвятил описанию наших с ним отношений… Что, впрочем, было ясным уже из заглавия; видимо, он писал, или собирался написать такие воспоминания о всех без исключения своих женщинах, которых с истинно математической скрупулезностью классифицировал буквами и цифрами. Цифра, очевидно, обозначала порядок; из нее я поняла, что эта самая «Юля (А11)» – то есть я – была его одиннадцатой по счету женщиной. А вот что означали буквы? Этого я понять не могла; определенно мне стоило напрячь Валиного сына и попросить его скачать еще и упомянутый в сноске ХХХ мемуар о женщинах в его жизни…
«Итак, я ездил в этот город на сессии 3 раза: два раза весной и один раз осенью.
Такие командировки требовали очень муторной перестановки занятий в университете, но они того стоили. И, наверное, съездил бы еще несколько раз, если бы в последний приезд совершенно глупо не погорел: по одной из специальностей набралась непланируемо огромная группа, человек на 60. Читал я лекции всему потоку, но на экзамен группу разделили пополам между мною и какой-то местной немытой дурой из местного из техникума. Мне, идиоту, следовало подождать, пока будут выданы ведомости, но студенты надавили на меня, показав общий список, линейкой поделив его пополам и убедив, что до определенной буквы (кажется, «К») они будут сдавать мне, а после – какой-то пришлой суке. Я говорю «суке», поскольку только полная сука – в тот же приезд выгребал бы ее до смерти кактусом, и до сих пор желаю от души зла и болезней и этой ****и и ее детям и родителям, если они живы – могла увидеть, что студентка из ее списка уже имеет результат, проставленный мною. Благодаря массовости студентов, такса за экзамен была минимальной и просто смехотворной: 100 рублей, и несмотря на это, я привозил с каждой сессии тысяч по 20. Не думаю, что эта местная оторва была чиста, как моча невинной девы. Но она подняла вопрос, который вроде бы разрешился без шума: я зачеркнул своей рукой отметку в зачетке и вернул студентке 100 рублей.
Но как преподаватель с огромным стажем, скажу совершенно обоснованно: в общей своей массе студенты всегда суть редкостные сволочи. Пока им нужен экзамен, они готовы встать перед тобой раком. А когда экзамен уже проставлен, они тут же выболтают кому угодно и условия и расценки. И если ректорат возьмется за дело серьезно, то не моргнув глазом подпишут письмо о том, что за тройку по математике я склонял их к сожительству на крыше академии. Правда, там большого шума не было – по сути никакого шума не было вообще.
Просто в четвертый раз меня туда уже не пригласили. О чем я сильно жалел.
Но об этом сейчас не стоит писать и тратить время.
Как вы, наверное, уже угадали, Юля была моей студенткой.
Но скажу вам прямо: общепринятое мнение о том, что практически любой преподаватель готов, чтобы студентка расплатилась ему телом за экзамен – миф, не имеющий под собой оснований.
Мой педагогический стаж составляет почти 30 лет. За это время на приемных комиссиях и семестровых сессиях я взял, наверное, сотни тысяч рублей. Но ни один раз я не брал ни с одной студентки платы телом.
В конце концов деньги – это бумажки; неимущим я всегда ставил оценки просто так. Более того, современные студенты готовы заранее заплатить любые деньги, чтобы избавиться от предмета. Даже в университете в последний год своей работы я помню, как после первой лекции по математике небольшая группа студентов отошла к окну, о чем-то переговариваясь. Потом от нее отделился, видимо, самый смелый и спросил:
– Виктор Васильевич, сколько вам надо заплатить, чтобы получить все зачеты и экзамены по вашему предмету и о нем забыть?
Я спокойно объяснил, что курс длится 3 семестра, в каждую сессию печатаются зачетные и экзаменационные ведомости, и сама зачетная книжка заполняется постепенно. Что я, конечно, могу озвучить сумму и взять деньги с твердым обещанием на 3 семестра вперед проставлять зачеты и экзамены, но это крайне опасно, поскольку 3 семестра – это полтора года, за это время на меня может упасть кирпич или мне элементарно поменять нагрузку. Поэтому лучше решать вопрос в рабочем порядке во время каждой из трех сессий.
На том и порешили.
Деньги это деньги. Их платит тот, у кого они есть.
Но принуждать студентку к половому акту я всегда считал делом бесчестным и недопустимым. Почему она должна терпеть половой контакт со мной даже в том случае, если я ей физически противен, если ей не нравится мой запах, если ей, в конце концов, велик мой фуй?
Правда, в том городе во время одной из командировок одна студентка отвела меня в сторону во дворе академии и фактически, не назвав лишь некоторых вещей, предложила расплатиться за экзамен телом. Я отверг это предложение и назначил ей, как и всем, 100 рублей. Которые она отдала спокойно. А я почувствовал, что совершил правильный поступок. Хотя по виду этой студентки было сразу видно, что это такая ****ь, которой абсолютно все равно перед кем раздвигать ноги.
Таким образом, даже на закате жизни я остался сексуально чист перед своими студентками.
Вообще, если не считать этой самой Юли. у меня были отношения лишь с одной из своих студенток еще по университету – с Ириной (С3) – какое-то время я регулярно встречался с нею в той самой своей счастливой машине «Ауди» – задирал на ней свитер, расстегивал лифчик и до одурения сосал ее довольно приличные белые груди. А одни раз даже сумел спустить с нее колготки вместе с трусами и, глядя на ее восхитительный, хотя и слегка оплывший живот, немножко поиграть рукой в ее половой щели… Но и это все было после того, как эта самая Ирина (С3) уже перестала быть моей студенткой.
В этой академии реально экзаменов не сдавал практически никто, поскольку никто не учился и не готовился.
Не будучи зверем, я установил порядок, согласно которому студенты, активно участвующие в семинарах – то есть решающие задачи у доски – получали пятерки «автоматом». Но если в потоке насчитывалось 6 групп по 25 человек, а практических занятий назначалось всего 4, то ясно, сколь мал был шанс получить «автомат» даже желающим. Хотя особо желающих тоже не было, в основном я сам вызывал кого-нибудь к доске и для вида сам решал задачу.
Перед экзаменом вопрос решала староста группы, так было заведено во все времена. Хотя бы потому, что в институте взять деньги и проставить 300 оценок нереально. Как я уже вскользь упомянул, преподавателей разместили в разваливающемся общежитии через дорогу от учебного корпуса. Все три раза мне удавалось поселиться одному. Я ни на что не рассчитывал, но помнил, что заочницы – люди взрослые и что всегда остается возможность, что уже после экзаменов у кого-то из них возникнет желание зайти в гости, выпить и перепихнуться для удовольствия. Практика показала, что несчастливый ход мой жизни оказался несчастливым и тут – ни в одну из трех сессий просто так перепихнуться ко мне не пришел никто.
И вечера в общежитии были почти полностью посвящены пьянству – иногда в одиночку, обычно с другими преподавателями.
Так вот, незадолго до экзамена староста подходила к преподавателю и где-нибудь в укромном уголке решался вопрос о таксе.
Как только деканат раздавал экзаменационные ведомости, староста приходила ко мне в общежитие с пачкой зачеток и пачкой денег. И за закрытыми дверями процесс решался очень быстро. В часы назначенного экзамена мне оставалось лишь делать вид, что я сижу и жду студентов.
Сама староста, ясное дело, получала оценку бесплатно – за труды.
Первый мой приезд в этот город состоялся поздней весной, в мае, когда все цвело, кричало о жизни и гребле и еще больнее травило душу.
В этот приезд я общался в основном с одной из старост – Натальей (2D9).»
Против воли я, почти не напрягая память, вспомнила и эту самую Наташу – мать-одиночку лет тридцати или около того, учившуюся на курс старше нас. Работавшую где-то на почте в том городе и даже жившую., по случайности прямо во дворе института. Точнее, сама «академия», оккупировавшая бывший заводской детсад и оставившая себе даже детские табуретки как мебель для аудиторий, находилась во дворе этого, достаточно большого для того города, девятиэтажного дома. Где в одном из подъездов под балконом первого этажа был оборудован проволочный вольер, в котором кто-то держал собак…
Сама же Наташа, одна из известных своей пронырливостью старост, в институт ходила в короткой юбке, сияя беззастенчиво оголенными ногами. Хотя, если говорить честно, кроме ног в ней не было ничего, на что мог бы упасть взгляд преподавателя. Грудь ее была немаленькой, но сильно отвисшей, а лицо отталкивало очень грубыми чертами. Не знаю, почему Виктор Васильевич дружил с нею и общался в коридорах академии даже при мне – общался, как со старой подругой… Или даже бывшей любовницей?
Я поднялась вверх по тексту и сравнила обозначения. Я, то есть Юля, относилась к классу «А», Ирина к классу «С», а Наталья к классу «D». Возможно, этот класс означал именно закадычных подруг, в отличие от моего класса… Ведь я-то все-таки была его любовницей…
Но почему он назвал меня чужим именем? В этом, вероятно, мне еще предстояло разобраться.
И что обозначали две других класса? Видимо, деление на классы шло по степени овладения телом той или иной женщины…
Я подумала о том, что помимо воли пытаюсь раскусить классификацию моего бывшего математика – циничную, но очевидно важную для его воспоминаний. И почувствовала, что сама от этих мыслей возбуждаюсь все сильнее и сильнее.
По моей коже бегали мурашки; между ног у меня как намокло сразу, так и продолжало становиться все мокрее и мокрее; вероятно, в конце дня мне предстояла радикальная смена белья – будучи женщиной, я всегда хранила в запертой секции своего стола не только помаду, тушь и влажные салфетки, но также несколько пар запасных трусов и колготок, и кроме того две пачки прокладок разного назначения.