Больше Карчик со шкурой этой не связывалась, на себя не одевала.
Глава 7 Колдовство Карчик
Такие вот воспоминания мигом пролетели перед глазами.
И еще вспомнила Карчик вчерашний день, когда утром постель прибирала и шкуру на стену вешала. Прикоснулась к ней и руку отдернула. Всегда безразлично-холодная, на этот раз теплом обдала, словно только-только ее с живого тела сняли, и вроде как нехотя позволила себя от гостьи оторвать и на стену повесить.
Заглянула Карчик в глаза рыбьи, а они с укором смотрят. И мокрые! Как будто плачут.
– Это что же выходит? – начала загибать старуха корявые пальцы, – июнь – раз, июль – два… январь – восемь, февраль…
– Батюшки! – всплеснула руками и на мальца уже другими глазами смотрит. – Уж не хозяйка ли за своим добром ко мне приходила? – мелькнуло в голове.
Малец ни сном ни духом про побег мамки не ведает, напился козьего молока и спит себе сном праведным.
А Карчик вроде и переживает за уход мамки, а и совсем глубоко, внутри, радуется. Вещички забрала Адашкан, знать всерьез и надолго ушла. Малыша оставила, значит, будет ей на старости лет какая-никакая забота. И смысл в жизни иной является – вырастить, поднять, на путь истинный направить. Да и еще один весомый аргумент в ее пользу – вдвоем в старенькой избушке век коротать все легче да веселее!
– Иди, голубушка, иди, – кружится Карчик по избе, качая малыша. – Мы и без тебя вон какими богатырями вырастем!
С первого взгляда усмотрела в ребенке Карчик силу земную и сейчас, когда осталась у него она одна на всем свете, а у нее один он – мысли тайные на него загадала.
– Какого б ты ни был роду-племени, от какого бы ни произошел семени, а в обиду я тебя не дам.
И задумала дело тайное, с потусторонними силами связанное. Зря что ли ей такие связи приписывают?
Прошлась с гусиным крылышком по всей избе, дух Адашкан в совок сметая. Аккурат полный стакан и маленькая щепотка набрались. Тесто на муке ржаной приготовила, на шесть одинаковых частей разрезала и на мороз выставила.
Как только застыло, студнем стало, прихватила лопату деревянную и во двор свой вышла. Наметила шесть углов через шесть равных сторон, пробила в снегу ямки до земли и уложила в них дух замороженный. Сверху березовая кора легла и снег, плотно притоптанный.
Так старуха охранные посты вокруг своего хозяйства выставила. Если вдруг надумает Адашкан вернуться, дух ее, в этих снеговых ямках упрятанный, с пути-дороги собьет. Ничего она перед собой, кроме чистого поля, не увидит.
Дождалась темного вечера, когда мир живой на покой отправился, а неживой в свои права вступил, дверь крепко-накрепко защелкнула, на окна плотные занавеси опустила и принялась за вторую половину задуманного дела.
Развела не в печи, в очаге посреди избушки огневой костер из кривых сучьев, что специально в черном урмане по одному находила-собирала да в загнетке11 у печки три срока в болотный мох завернутыми высушивала.
Медный чан с талой снеговой водой на него поставила, дождалась, когда вода пузырями ворчать изготовилась, бросила в нее поочередно: толченый волчий зуб, клок шерсти спящего медведя, перо дикого лебедя и высушенную кожу болотной жабы.
Сверху присыпала золой ковыля сушеного да запахом шалфея семицветного.
Забурлила вода в чане, из прозрачной в зеленую, потом и в огенно-красную превратилась, а в конце бурления звездным небом как покрывалом украсилась.
Посчитала Карчик звезды сначала справа налево, потом в обратную сторону:
– Все верно, два-на-десять в серединке и еще пять сбоку друг за дружкой лучами приклеилось.
Большим деревянным половником зачерпнула из чана, подула, остужая, и на язык готовый увар попробовала.
– Кхе-кхе, – закашлялась, поперхнувшись. Улыбка довольствия лицо ее озарила – варево получилось отменное!
Распеленала мальца, пошептала ему на левое ухо слова непонятные и в чан с бурлящей водой его по шею окунула. Раскрылся рот в крике беззвучном, воды малец хлебнул, и все синее небо в него стремительно потекло. Да не одно, а вместе с два-на-десять звездами и еще теми пятью, что сбоку сидели.
Когда последняя звездочка исчезла, захлопнула Карчик мальцу рот и нитками крепко-накрепко зашила, так, чтобы ни прорехи, ни щелки не осталось и ни одна звездочка сбежать не смогла.
Затих малец, в сон рукотворный погруженный, даже дыхание его не прослушивается, сердце в груди не стучится. Только веки мелко повздрагивают.
Ощупала его Карчик со всех сторон, работу свою проверяя.
– Теперь готов ты, – прошептала.
Уложила его на стол, покрытый скатертью белой, поколдовала над ним, ну совсем немножечко: – ножиком вострым там чуть-чуть рассекла, тут сросшееся малость надрезала, здесь от себя щедро добавила. И крепко-накрепко внутри его это свое невидимыми нитками зашила.
Посмотрела придирчиво – не забыла ли чего важного?
Вроде, все по инструкции сделала, везде огрехи природы исправила.
– Дал бы бог швам-надрезам зажить, мальцу годик-другой у меня безвылазно побыть, – нашептывает последние заклинания. – А там уж никто в тебе тебя и глазами не признает, и сердцем не учует.
Сняла нитки, рот зашивающие, выпустила звезды и небо синее, и закончила свое колдовство такими словами.
– Ну, теперь самое время и окрестить тебя.
И назвала его именем Тансык, что значит Желанный.
Глава 8 Воскрешение Су Анасы
Бредет Адашкан по лесу глухому, по снегу непроходимому. Куда бредет, сама не знает. Толкает ее неведомая сила вперед и вперед. Но, странное дело, если раньше с каждым пройденным шагом сил в ней убывало, то сейчас, после возвращения шкуры, наоборот, прибывает.
Девять месяцев была она в поиске. Девять месяцев высыхало ее тело и туманились мозги. Уже, казалось, все, последняя надежда потеряна и приготовилась Адашкан к смерти. Огонек тот в ночи случайно заметила. И последняя ее мысль была как раз о том, что вот в тепле хорошо было бы уснуть навек, и чтобы кто-то глаза прикрыл и прощальный обряд совершил.
И теряется ее отсчет времени у маленького освещенного окна.
А потом…
А потом начался обратный отсчет. Будто она вновь народилась на свет, и начала новый счет дням своим, на этой земле проведенным. Волей случая жизнь ее разделилась на две половинки: на «до» и «после».
Дети малые в первые годы осознанной жизни нередко удивляют своих родителей такими словами: – А вот, помню, в прошлой жизни, когда я большой был…
Так и Адашкан свою прежнюю жизнь вспоминает, как жизнь до ее смерти, не связанную с ее последующим возрождением.
До поздней ночи брела она по лесу. Тысячи обрывков дум пыталась в одну ниточку связать. Наконец, упала без сил в сугроб, укуталась в такую родную и теплую шкуру и проспала до утра.
С рассветом проснулась и чувствует – сил в ней вдесятеро прибыло. И мысли в голове начали в рядок выстраиваться.
Пошла вперед по зову сердца, да на поваленное дерево под снегом напоролась. Со зла или от неожиданности, что оступилась, черта недобрым словом помянула.
А Обломан тут как тут. Вырос перед ней, обломанным рогом набычился.
– Ба! – всплеснул руками.
– Чума! – отшатнулась русалка.
– Да ты ли это? – черт не верит глазам.
– Я! – при виде черта сразу все из прошлой жизни ей вспомнилось, как будто только вчера она с чертями на пруду игрались-бесились, гребешок свой у них отвоевывала.
– Худая! – черт ходит вокруг нее, руками ощупывает, языком поцокивает. – Не узнать! Пропадала год…
– Нет, с лета, – поправляет черта.
– Всех своих лишила сна.
И вот уже идут рядом и разговаривают, как старые друзья.
– Ждали? – спрашивает с надеждой.
– Ждали, да напрасно. Ожидания пусты.
– Хоть и выгляжу ужасно, я жива.
– Ты нас прости, – винится черт.
– Да за что?
– Ну… – мнется черт, – ходят слухи, – ты сбежала от меня.
– Слухи?
– Слухи! Только слухи!
– Понапрасну вас винят! – русалка сегодня добрая.
– Я клянусь последним рогом, – стучит Обломан кулаком в свою волосатую грудь, – шкуру я твою не брал!
– Вас, чертей, на свете много!
– Да, не ждут от нас добра, – опустил повинную голову.
– Но тебе, чертенок, рада, ты мне память возвратил.
– Рада?
– Рада! Вот награда! – кинулась ему на шею и крепко-крепко обняла.
Черт от награды стоит красный как рак, щеку, первый раз в его жизни кем-то поцелованную, когтями скребет, умиляется.
Смеется русалка, на него глядючи. Наконец-то наяву почувствовала, какого она роду-племени, носом потянула – слабый запах воды со стороны восхода доносится.
– Говори, куда идти?
– Если ты в свой пруд намылилась, то нам туда, – показывает черт на высокую гору, вековыми соснами утыканную.
И пошли они напрямки.
Еще полдня пришлось потратить, прежде чем к замерзшему пруду вышли – осталось-то с высокого пригорка спуститься. За это время все назревшие вопросы задала, все семейные новости узнала.
– Ну, – говорит черт, останавливаясь, – вот и конец путешествия. Дальше наши пути-дорожки расходятся.
– Да ладно тебе! Немного осталось! – уговаривает русалка. Но стоит на своем Обломан. – Спасибо тебе, чертушка. Ты не просто помог мне дом найти. Ты помог мне себя, потерянную и заблудившуюся, отыскать.
– Ты это, – замялся черт, глаза от русалки пряча, – не говори никому, что я тебя в лесу повстречал и домой привел.
– Чего так? – не поняла поворота в настроении черта русалка.
– Да ничего, – мнет снег под ногами черт, глазами по сторонам зыркает, – просто не говори и все. Будто ты сама – гуляла-гуляла, а потом соскучилась по родным местам и домой вернуться решила.
– Черт! Ты чего! Я ж тебе обсказывала – с потерей рассудок мой помутился, я не то что дом родной, себя позабыла-растеряла!
– Да я-то тебя понимаю. И не ворчу, не осуждаю. Я об одном прошу – не говори никому, и всех делов!
– Не скажу, – пообещала черту. На радостях чего не пообещаешь?
И черт исчез, как растворился.
Пытается русалка в последних словах черта какой-то смысл, или предупреждение угадать. Но и в голове, и перед глазами только пруд и ничего более.
Выскочила на лед, отыскала русалка полынью черную и в нее с головой кинулась.
Только не утопла, а взбодрилась. Девять месяцев без воды! Тут про любую печаль забудешь.
– Какое блаженство!
Каждой клеточкой мозга, каждой клеточкой тела почувствовала – дома! И, махнув хвостом, понеслась по темной холодной воде, разрывая привычную тишину радостными криками.
– Дома!
– Я дома!
Глава 9 Решение Убыр
В первых числах марта чаще выглядывает из-за туч солнышко. Силы у него больше и больше, и следы его трудов на снежных бурунах все четче и четче. Темные узорчатые проталинки с южной стороны как ювелирная резьба мастера – смотри и поражайся неуемной фантазии природного творца. А метровый лед на пруду, еще недавно толстым слоем снега прикрытый, сейчас большей частью гладким зеркалом сверкает. И уже видны сквозь его толщу подводные красоты – там водоросли колышутся, ближе к берегу камушки белеют, рыбы сноровисто по делам своим рыбным плавают.
Нет-нет, да промелькнет серебристая стрела русалки – развеваются по плечам изумрудные волосы, и рассекает темно-зеленую воду мощный хвост. Но ее-то как раз и не каждый, кто глаза имеет, заметить сможет. Только тот, кому дар особый отпущен. Ибо охраняет всю темную сторону, пруд и его подводных обитателей от чужого сглаза не только большая вода, но и сила Убыр – самой старой и самой главной ведьмы всего водного, болотного и лесного царства.
Радость русалки от возвращения домой была искренней, но короткой.
На крики ее слетелись обитатели подводного мира: и простые русалки, и начинающие ведьмы, и Водяной со своей свитой. Окружили Су Анасы, разглядывают: кто с интересом, кто с любопытством, а кто с нескрываемым осуждением. А как иначе? Весь подводный мир давно знал, как она шкуру свою потеряла. Черти постарались, рассказали о ее падении, да все с прикрасами, все в черном цвете. А вот где столько времени пропадала, что делала, да как шкуру потерянную нашла, тут никому неведомо.
Не успела Су Анасы и пары кругов по родному пруду проплыть, всем себя показать, а уже доложили наверх.
Целая стая подлиз и прихлебателей окружила Убыр, торопится преданность и верность напоказ выставить.
– Есть для вас сообщение важное, – нашептывают в левое ухо.
– Прямо-таки горячие новости! – доносят в правое ухо.
– Су Анасы вернулась!
– Худая да страшная…
– Кричит – ненарадуется!
– И ни в одном бесстыжем глазу ни капельки совести!
Поворошила Убыр волосы свои, и без того как на болотной кочке сухая трава растрепанные, брови густые нахмурила, беззубым ртом что-то себе под нос пошептала.
– Приведите ее ко мне! – распорядилась, и тут же с десяток верных слуг кинулись выполнять приказание.
И вот уже стоит Су Анасы перед Убыр. Вины за собой никакой не чувствует, голову гордо вскинула, взгляда не отводит.
Убыр хитрая, с ходу в крик не кинулась, ногами от возмущения не затопала. Лаской да вниманием подходы строит, голосом мягким спрашивает.
– Потеряли мы тебя, голубушка, слез море разливанное выплакали. Не успокоишь ли нас, не расскажешь ли, где была столько времени, что делала?
Су Анасы подвоха в сладких речах не заметила, все как на духу про похождения свои выложила.
От Убыр разве что скроешь?
Она и про Батыра знает, и про остальное. Только вот все знания ее, – черт выболтал, – вокруг пруда плавают, в сторону Карчик не распространяются. И, получается, рождение сына – это единственное, что во всем темном мире только одной ей, Су Анасы, известно.
Было известно.
И, умереть ей на этом месте, если кому еще, даже под пытками, она скажет.
Не того ожидала от нее Убыр. Не хвастливого рассказа о своих похождениях, а горького покаяния. С каждым словом, Су Анасы сказанным, глубже морщина на лбу у старой ведьмы, сильнее хмурятся густые брови.
– А теперь, – выслушав полный рассказ, прошипела Убыр, – поведай нам, что полезного в этой твоей истории.
– Для кого полезного? – опешила Су Анасы, и первая тревога в ней поселилась.
– Да так, пустячок, – елейно молвит Убыр, – прямо и говорить—то не о чем! – и тут же впилась глазами в лицо Су Анасы и разве что не рычит. – Забыла уже, что на службе состоишь? При должности? Для нас, для нашего ведьминского роду-племени, что полезного в этой твоей блудности?
– Сразу и блудности, – пытается смягчить Су Анасы.
– А как еще это называть-величать прикажешь? Говори!
– Что говорить?
– Начни с того, какой пример ты, русалка, мною взрощенная и в сан водяных ведьм вознесенная, младшим сестрам своим подаешь?
– Чем виновата я? – спрашивает Су Анасы.
– А ты еще не поняла?
– Все по инструкции… – начала было.
– По инструкции?
– А как же! Батыра заворожила, в себя влюбила, верным да покорным сделала. Что не так? Если бы шкуру мою не украли, вот бы где, – сжала пальцы в кулак, – он у меня был!
– Лукавишь, милая, – качает головой Убыр. – Не ты его в себя влюбила, а сама, как дурочка, в сети любви попалась! Разве не так?
Потупился Су Анасы взор.
– Влюбленная русалка – это считай что потерянная для нас и нашего ведьминского роду русалка. Она не о деле общем думает, а только о своих переживаниях, шуры-мурах да сюси-пусях!
Захихикали приближенные, слова Убыр слушая, головами согласно закивали.
– Еще примеров? – спрашивает Убыр.
– Давай, – покорно лепечет Су Анасы.
– Пожалуйста! Пост свой оставила, ни заявления на отпуск, не депеши какой, мол, отлучусь ненадолго, – загибает пальцы Убыр. – Работу свою, тебе порученную, бросила, фронт борьбы оголила. Девять месяцев за тебя другим пахать приходилось.