Следуя полученным от полковника Сарайкина инструкциям, он раскопал гору сваленных у стены подмокших картонных коробок и обнаружил под ней средних размеров спортивную сумку. Сумка была черная, с красно-белыми вставками и броской надписью «Адидас» — то есть полностью соответствовала данному Палычем подробному описанию. Она оказалась довольно увесистой; что лежит внутри, догадаться было нетрудно, и Зуда немедленно ощутил знакомый свербеж в ладонях и пятках. Это ощущение возникало у него всякий раз, когда он видел что-то, что плохо лежит, и в переводе на русский язык означало: хватай и беги.
Кладя на место извлеченной из тайника сумки перевязанный скотчем черный полиэтиленовый пакет, Зуда подумал, что содержимого сумки наверняка хватит на «астон-мартин» и еще на бензин останется — да, пожалуй, и не только на бензин. Тут было, над чем поразмыслить, и он решил, что займется этим по дороге — все равно иного пути отсюда, чем тот, которым он сюда пришел, не существовало, а стало быть, и бежать пока что было некуда.
Завалив пакет волглым картоном и оглядев со стороны плоды своих трудов, Зуда решил, что для сельской местности сойдет и так — кто, в самом деле, упомнит, как именно, в каком порядке лежали в ожидании утилизации никому не нужные коробки? А если на тайник ненароком наткнется какой-нибудь магазинный грузчик или бомж, это уже не его проблемы: все хорошо в меру, в том числе и конспирация, и разве Жека Зударев виноват, что кто-то перемудрил с устройством этой нычки?
Протиснувшись через дыру в проволочной ограде (висевшая на плече сумка при этом зацепилась и едва не порвалась, каковое событие исторгло из недр зударевского организма короткий непечатный возглас), Зуда бодро прошагал узким извилистым проходом меж бетонных заборов, снова пересек скверик с детской площадкой и бабусями и вступил под своды арки, за которой шумел и вонял выхлопными газами Кутузовский проспект. Вот отсюда уже можно было бежать, куда заблагорассудится — хоть, в самом деле, прямиком в тот автосалон, покупать «астон-мартин». Выбирай, который глянется, плати наличными, прыгай за руль и — по газам! Как говорится, Москва — Воронеж, хрен догонишь…
Рядом с ним, взвизгнув тормозами, остановилась немолодая, многое повидавшая на своем веку «девятка» непрезентабельного серого цвета. Водитель, перегнувшись через пассажирское сиденье, распахнул правую переднюю дверцу и сказал испуганно шарахнувшемуся в сторону от неожиданности Зуде:
— Залезай, боец.
Криво усмехнувшись — вот и убежал, вот и прокатился на «астон-мартине», — Зударев забросил на заднее сиденье сумку с деньгами и уселся рядом с водителем.
— Не доверяешь, Палыч, — с упреком сказал он.
— Доверяй, но проверяй, — назидательно изрек полковник Сарайкин, включил передачу, и «девятка», вывернув на проспект, затерялась в плотном транспортном потоке.
* * *
В начинающихся сумерках серая «девятка» свернула с федеральной трассы на второстепенное загородное шоссе, а через несколько минут, притормозив, съехала с относительно гладкого асфальта на тряскую лесную грунтовку. Дождя не было уже почти две недели, так что опасность увязнуть в грязи отсутствовала напрочь. Полковник Сарайкин уверенно вел машину сквозь сгущающийся сумрак, который здесь, в лесу, был куда плотнее, чем на открытой местности. На соседнем сидении мирно посапывал, воняя перегаром, спящий мертвым сном Зуда. Голова его безвольно моталась и, если бы не ремень безопасности, наверняка билась бы обо все подряд, как горошина о внутреннюю поверхность свистка — полковник торопился поскорее покончить с делами и немилосердно гнал, так что машину беспорядочно швыряло и трясло на многочисленных неровностях разбитой тяжелыми лесовозами дороги.
Обещанные сто тысяч рублей Сарайкин вручил Зуде еще в Москве, на первом же светофоре, где они остановились на красный свет. Зуда, не будь дурак, вознамерился немедленно покинуть машину и отправиться в произвольном направлении своим ходом, но Сарайкин его отговорил. Дело мы с тобой провернули серьезное, сказал он; тут, брат, затронуты интересы очень больших людей с очень и очень широкими возможностями и полномочиями. А ты, при всех твоих криминальных заслугах, в конспирации смыслишь, как свинья в апельсинах. Я не говорю, добавил он, что тебя так уж непременно заметут, но исключать такую вероятность мы не имеем права. Мне такой оборот событий улыбается еще меньше, чем тебе, потому я и решил тебя немножечко подстраховать. Если кто-то где-то решил сыграть нечестно, Москва для тебя сейчас — одна большая ловушка, здоровенный такой медвежий капкан: клац, и нет тебя, будто никогда и не было. На тебя-то плевать, но ты ведь и меня за собой потянешь, это как пить дать…
Лежащие во внутреннем кармане сто тысяч, похоже, были куда весомее любых словесных аргументов: Зуда успокоился, расслабился и с охотой откупорил извлеченную Сарайкиным из бардачка чекушку. Пока он хлебал, закусывая полковничье угощение пивом, которое у него оказалось при себе («Водка без пива — деньги на ветер», — объявил он, и Сарайкин не стал спорить, поскольку степень опьянения не имела никакого значения ввиду наличия в водке изрядной дозы клофелина), они договорились, что Сарайкин высадит его за городом, в первом же населенном пункте, где есть железнодорожная станция. «Или автовокзал», — заплетающимся языком уточнил Зуда, после чего выронил ополовиненную чекушку и захрапел.
Возможно, Анатолий Павлович слегка переборщил с клофелином; возможно даже, что доза была смертельной, но это тоже не имело значения: в этом деле полковника интересовал не способ, а конечный результат.
Углядев справа от дороги приметный еловый выворотень, Сарайкин загнал машину на травянистую обочину и заглушил двигатель. По привычке, свойственной большинству наученных горьким опытом российских автомобилистов, воткнув вместо стояночного тормоза первую передачу, он вышел из машины. Под левую ногу сразу подвернулось что-то плотное; раздался едва различимый влажный хруст, полковник поскользнулся, едва удержав равновесие, и, наклонившись, разглядел в траве раздавленный в лепешку боровик. В душе на мгновение всколыхнулся азарт заядлого грибника, но Анатолий Павлович без труда избавился от сожалений по поводу растоптанного белого: сейчас у него хватало дел поважнее «тихой охоты».
Обойдя машину спереди, он распахнул правую дверцу и расстегнул пряжку ремня безопасности, что удерживал на пассажирском сиденье бесчувственное тело непутевого племянника мокшанского мэра. По твердому убеждению полковника Сарайкина, в том, что уже произошло с Зудой, как и в том, что ожидало его в дальнейшем, не было ничего необычного, экстраординарного: за что боролся, на то и напоролся. Сколь веревочке ни виться, все равно конец будет; да нет, в самом деле, неужто этот огрызок всерьез рассчитывал вечно отравлять Анатолию Павловичу жизнь и оставаться безнаказанным? Неужто думал, что он не такой, как все простые смертные, и может играть с огнем, не опасаясь ожога?
Дудки, приятель. Огонь — он жжется.
Включив потолочный плафон, полковник при его жиденьком, желтушном свете тщательно обыскал карманы и сумку Зударева. Паспорт на чужое имя и деньги он забрал: покойнику наличные не требуются, а паспорт мог стать ниточкой, способной привести ищеек к тому, кто его выдал. После этого, не церемонясь, он взял Зуду за шиворот, одним мощным рывком выдернул из машины и, не останавливаясь, волоком потащил через подлесок к яме, образовавшейся под корнями поваленной сильным ветром старой ели. Спихнув его на дно оплывшего, присыпанного старой хвоей и лесным мусором углубления в песчаной почве, полковник отправил следом полупустую сумку с нехитрыми пожитками. «Аккуратнее, шеф, не дрова везешь», — невнятно пробормотал Зуда и свернулся на дне ямы калачиком. Видимо, ему снилось, что он едет в такси.
Не имея намерения его в этом разубеждать, Сарайкин аккуратно натянул хлопчатобумажные рабочие перчатки, извлек из-под полы спортивной куртки пистолет и надел на ствол глушитель. Было уже довольно темно, но свернувшееся калачиком тело отчетливо выделялось на светлом фоне песка, и полковник не боялся промахнуться.
После третьего выстрела старенький «ТТ» со спиленным номером просто развалился, едва не искалечив Анатолия Павловича и лишив его удовольствия всадить в своего подручного всю обойму. Помянув крепким словцом соотечественников, которые ну ничегошеньки не могут сделать по-человечески, на века, Сарайкин бросил обломки прикарманенного в ходе давнишнего, поросшего густым быльем обыска шпалера в яму, достал из кармана фонарик и осветил тело.
С телом все было в порядке: отныне и навсегда это было вот именно и только тело — подверженный тлену и разложению неодушевленный предмет, средних размеров кусок питательной массы для червей и бактерий. Самым приятным качеством этого предмета являлась его полная и окончательная бессловесность: он замолчал на веки вечные и больше никому и ничего не мог рассказать о без пяти минут генерале Сарайкине. Рубить покойнику кисти рук и жечь кислотой лицо не имело смысла: досье на него полковник лично уничтожил еще неделю назад, так что отпечатки пальцев разложившегося трупа, который, вполне возможно, с течением времени обнаружат в этой яме, никому ничего не скажут о личности убитого.
Тот, кто обучен находить и распутывать чужие следы, способен надежно спрятать свои собственные. Нужно только сохранять спокойствие и действовать без суеты, чтобы в спешке чего-нибудь не упустить. У Анатолия Павловича не было никаких причин для суеты и спешки, и он не сомневался: уж чьи-чьи, а его следы не отыщет никто и никогда.
Луч фонарика скользнул вправо, осветив кучу хвороста, из которой скромно выглядывал черенок припасенной заранее лопаты. Все было предусмотрено, рассчитано и приготовлено загодя, так что теперь ничего не нужно было придумывать и искать. Достав лопату, полковник забросал труп на дне ямы рыхлым, слегка влажноватым песком, завалил яму хворостом, забросил лопату на плечо и, не оглядываясь, направился к машине.
Убрав испачканную налипшим песком лопату в багажник, он запустил еще теплый двигатель, задним ходом осторожно вывел машину на дорогу, переключил передачу, врубил дальний свет и по заранее разведанной, изученной, знакомой чуть ли не до каждой колдобины дороге повел машину вперед. Человеку, который попал в эти места впервые, да еще в потемках, могло показаться, что водитель обезумел и направляется в неизведанные лесные дебри, в самую чащу, из которой нет возврата. Но таких заполошных пассажиров в салоне «девятки» не наблюдалось, а Анатолий Павлович точно знал, что никакой гиблой заповедной чащи впереди нет: в поперечнике этот жиденький лесной массив едва достигал пяти километров, и места за ним лежали самые подходящие для того, кто хочет в течение некоторого времени не привлекать к себе ничьего внимания.
Полковник Сарайкин вел угнанную машину сквозь сгущающийся мрак по ухабистой лесной дороге, улыбаясь всякий раз, когда слышал глухой шум, издаваемый подпрыгивающей на заднем сидении увесистой спортивной сумкой с надписью «Адидас». О рушащемся прямо в эти минуты мировом ядерном паритете Анатолий Павлович не думал: это было не его ума дело, и оно его совершенно не касалось.
Глава 20
Полная луна светила, как авиационный прожектор, заливая своим мертвенным голубовато-серебристым светом заросшее бурьяном и могучей черной крапивой пространство заброшенного, пришедшего в полное и окончательное запустение мехдвора канувшего в Лету колхоза. В тени полуразвалившегося забора тихо догнивали ржавые остовы тракторов и комбайнов, с которых много лет назад сняли все, что можно было унести и сдать в металлолом. Ворота в заборе отсутствовали — они тоже были железные, их тоже можно было снять и унести, что и было сделано едва ли не в самую первую очередь.
Серебристый свет луны беспрепятственно проникал в здание ремонтных мастерских сквозь провалившуюся крышу, от которой остались лишь ржавые стальные швеллеры поперечных балок да решетчатые фермы стропил. Замусоренный бетонный пол был расчерчен причудливым контрастным узором яркого света и угольно-черных теней. С высоты второго этажа полковник Сарайкин отчетливо видел мирно поблескивающие под луной полированным железом автомобили — «девятку», на которой он сюда приехал, свой джип, который дожидался возвращения хозяина в этом укромном местечке, и замершую в воротах колымагу, которая появилась неведомо откуда в самый неподходящий момент, перегородив выезд — фактически, преградив путь к счастливой и богатой жизни, о которой Анатолий Павлович так долго мечтал и к которой был уже так близок.
Близок, да, но, увы, не так близок, как казалось. Вспомнив об этом, Сарайкин болезненно поморщился, но тут же отогнал посторонние мысли: сейчас у него хватало проблем поважнее того грубого кидалова, жертвой которого он стал.
Он стоял, прижавшись лопатками к грубой кирпичной стене, на опоясывающей помещение по всему внутреннему периметру узкой железной балюстраде, и старался совладать с одышкой. После топота, гула железных ступенек под ногами, выстрелов и дробного дребезга скачущих по бетонному полу стреляных гильз воцарившаяся вокруг тишина казалась абсолютной, как в безвоздушном пространстве, и Сарайкин всерьез опасался выдать свое местонахождение чересчур громким дыханием.
Стараясь не производить шума, он осторожно извлек из рукоятки пистолета обойму, беззвучно опустил ее в карман и вставил новый магазин. Оттянув ствол, дослал патрон, затаил дыхание и прислушался. Пустое, отданное во власть дождя, ветра и воронья здание молчало, и было легко поверить, что в нем никого нет, кроме Анатолия Павловича. Это, к слову, могло оказаться правдой: два или три раза ему удалось выстрелить не в белый свет, как в копеечку, а прицельно, что при его навыках давало недурные шансы на успех.
Впрочем, обольщаться он не спешил. Лучше переоценить противника, чем недооценить — это полковник Сарайкин усвоил давным-давно.
Двумя пальцами выудив из кармана пустую обойму, он бросил ее через ржавые железные перила галереи, постаравшись, чтобы та отлетела как можно дальше. Брусок вороненого металла коротко и тускло блеснул в лунном луче и с отчетливым щелчком упал на бетон в дальнем темном углу. По просторному пустому помещению прокатилось гулкое эхо; полковник напрягся, вглядываясь в темноту, чтобы не пропустить демаскирующую вспышку дульного пламени, но уловка не сработала — противник то ли разгадал нехитрый трюк, то ли и впрямь выбыл из игры вперед ногами.
Независимо от того, какой из двух вариантов был ближе к истине, Анатолий Павлович испытывал нарастающее желание как можно скорее покинуть это место. Никаких особенных призов и наград ему в этой игре ожидать не приходилось, и сражался он в данный момент не за деньги, ордена и звания, а за собственную жизнь, как сражался бы с уличными грабителями в темном переулке. Защищать, кроме жизни и свободы, ему с некоторых пор стало нечего, обманчивая тишина пустого цеха ощутимо давила на психику, и Сарайкин решил: все, с меня хватит. Пора-не пора — иду со двора, кто не спрятался — я не виноват…
По-прежнему прижимаясь лопатками к стене и держа у плеча стволом кверху готовый к бою пистолет, он осторожно, бочком двинулся к темнеющему на фоне силикатного кирпича пустому дверному проему, через который проник сюда, на балюстраду, несколько минут назад. За проемом находилась лестница, ведущая на первый этаж. Попытка приблизиться к стоящим в цеху автомобилям могла стать последним, что он сделает в жизни, и полковник решил уходить пешком — выбраться из здания через окно, в несколько коротких перебежек от укрытия к укрытию пересечь захламленный двор, найти один из многочисленных проломов в ограде, и поминай, как звали! А машина, как и деньги — дело наживное; тут уж, вот именно, не до жиру — быть бы живу…
Мир, который Анатолий Павлович Сарайкин ценой огромных усилий и риска построил вокруг себя, рухнул. Произошло это быстро, но не мгновенно, а поэтапно, как во время сильного землетрясения: мощный толчок, земля уходит из-под ног, трещат стены, звенит бьющееся стекло; потом наступает тишина, и ты переводишь дух, уверенный, что только что пережил самый страшный момент в своей жизни. Но за первым толчком следует второй, куда более сильный, земля расступается, и все, чем ты дорожил, кувырком летит в разверзшуюся у самых твоих ног, заполненную клубящейся пылью бездну. И тебе становится некогда жалеть о погибшем барахле, ценность которого перед лицом неотвратимо надвигающейся гибели мгновенно падает до нуля.