- Но Шекспир не писал эти пьесы! - воскликнул он. - И покачал головой. - По крайней мере, большинство из них. Редкие пьесы, да и то в соавторстве... Маленькие фарсы вроде 'Бесплодных усилий любви'. Но великие пьесы? Гамлет? Отелло? Король Лир?
Увидев лица своих собеседников, он расхохотался.
- Ох, мои дорогие! Да всем известно, кто на самом деле написал эти пьесы... - Он сделал глубокий вдох, готовясь к декламации: - Мой покровитель, лорд Эдвард, 17-й граф Оксфордский, и седьмой по степени знатности от английской короны.
Бальтазар фыркнул.
- Некоторые люди, заметьте, будут настаивать, что настоящим автором был сэр Фрэнсис Бэкон, но это было просто уловкой, маскировкой. Театр - слишком несолидное занятие для графа Оксфордского. Поэтому часто использовали и имя Шекспира.
Он посмотрел на книгу.
- Судя по всему, эта придумка стала историческим фактом. Вот они - тщеславие и мирская слава!
В его глазах появился блеск удовлетворения.
- Но, возможно, это просто справедливость. Эдвард был в каком-то смысле далеко не лучшим из людей. Я уж знаю - я был его врачом...
Он очнулся от задумчивости.
- Я упомянул о справедливости. Граф должен был мне деньги, но отказался оплачивать счета.
Доктор Абрабанель погладил собрание сочинений Уильяма Шекспира, как человек, ласкающий сокровища.
- Я чувствуя себя отомщенным историей. Это принесло мне гораздо большее удовлетворение, чем дали бы те жалкие фунты...
Часть вторая
What the hammer? What the chain?
In what furnace was thy brain?
Уильям Блейк, "Тигр"
Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
перевод Маршака
Чей был молот, цепи чьи,
Чтоб скрепить мечты твои?
перевод Бальмонта
Молот, цепи, чьи же вы,
Плод безумной головы?
перевод Vakloch
Глава 15
Ганс Рихтер был разбужен пинком под зад. Пинок был резким, грубым, жестоким.
- Вставай, парень, - услышал он голос Людвига, его хозяина. - Сейчас же. Есть работа.
Смех, который последовал за этим, был откровенно издевательским.
- Сегодня тебе предстоит первая настоящая драка, цыпленочек.
Спросонок Ганс услышал удаляющийся топот Людвига. Как всегда, шаги этого великана казались тяжелыми, словно свинцовыми. Будто тролль, направляющийся в свою пещеру.
Застонав, Ганс перевернулся на грязном полу. Его голова раскалывалась от боли. Первые несколько минут, с плотно закрытыми глазами, он подавлял желание проблеваться. Борьба была ожесточенной, но не потому, что он заботился об удержании пищи в животе, а потому, что он не хотел насмешек Людвига. Если бы Ганс был один, он бы с удовольствием вытравил остатки своей еды, хотя это и была его первая еда за последние два дня.
Правда, большую часть содержимого желудка составляло вино. Дешевое плохое вино, какое можно найти в доме любого крестьянина. Все наемники, во главе с Людвигом, настаивали на том, чтобы он выпил свою долю.
Я напился, подумал он. Я выпил даже больше своей доли, и сделал это специально. Они аж ухахатывались, как быстро я напился. Но этого я и хотел. Они сами дали мне повод.
Память о предыдущей ночи обрушилась на него. Ганс открыл глаза. И обнаружил, что пялится на труп в трех футах о него. Фермер. Незрячие глаза человека уткнулись в потолок. Грубая одежда была в запекшейся крови на всем протяжении его живота. Труп облепили мухи.
Ганса снова затошнило. И опять он отчаянно преодолел рвоту. Его зачислили в отряд наемников буквально накануне, и его репутация висела на волоске. Если бы солдаты решили, что он слабак, они бы отправили его обратно в обоз, этот лагерный омут всякого сброда. Без оружия. Опять.
Только не это. Он теперь единственная опора для оставшихся в живых родственников. Людвиг оградил его старшую сестру Гретхен от домогательств других солдат, взяв ее себе в наложницы. И Аннализу, которой только-только исполнилось четырнадцать, они так и раздевают глазами. Как сестра наемника, она будет иметь определенный статус. Как и его бабушка. Если Ганс потеряет свое место в отряде, Аннализа станет солдатской шлюхой прежде, чем она увидит очередной день рождения. А его бабушка умрет где-нибудь в поле, брошенная и одинокая.
Ганс решил, что его желудок достаточно окреп. Он встал и побрел, пошатываясь, к двери. Его глаза избегали смотреть на два трупа в углу дома. Это были старухи. Мать фермера и его тетя, наверное. Старухи не представляли никакого интереса для солдат. Ганс вспомнил, как мимоходом, Людвиг и другой наемник убили их, как будто это была пара кур.
Он также не сводил глаз от единственной кровати в доме. Эта кровать интенсивно использовалась его соратниками предыдущей ночью. Ганс как можно быстрее накачался вином, чтобы избежать своего участия в этом непотребстве. Людвиг и его солдаты непременно стали бы настаивать на этом. Пьянство было единственным приемлемым оправданием.
Сейчас кровать была уже пуста. Дочь фермера, вероятно, вытащили этим утром, чтобы отправить в обоз, вместе с мальчиком. Ей придется очень нелегко, а ее брату еще хуже. В отличии от сестры Ганса Гретхен, эта девушка не была достаточно привлекательной, чтобы стать наложницей солдата. Она будет прачкой и проституткой. Ее брат станет одним из многих обозных оборванцев-беспризорников, используемых солдатами на побегушках и вообще для любых работ. Постоянно избиваемый по любой надуманной причине, или просто по пьяной прихоти. Если он выживет, мальчик может в конечном итоге стать наемником и сам.
Хотя этот, вряд ли, однако. Ганс оценивал возраст мальчика с фермы в десять лет, не больше. Ему будет доставаться меньше пищи, чем любому, возрастом постарше. Голод и болезни, скорее всего, унесут его задолго до достижения подходящего возраста.
Ганс вывалился из двери в скотный двор. Яркий солнечный свет, ослепивший глаза, принес благословенное облегчение. Боль отступила.
Сам он был сыном типографского наборщика, что по социальному положению мало чем отличалось от крестьянства. Боль, голод и тяжелая работа были ему не в новинку. Но сейчас он не знал, как долго еще его душа сможет терпеть этот новый мир. Солнце, казалось, немного облегчило это бремя.
Людвиг и его люди собирали обоз, загоняя всех криками и пинками в некое подобие походного строя. Тут было около пятидесяти человек, в основном женщин и детей, предназначенных для обслуживания двадцати наемников Людвига. Людвиг не имел никакого официального звания в этой группе солдат. Но при его габаритах и властной личности, спорить с ним никто не собирался. Такое было весьма характерно для армии Тилли. Офицеров не волновало, как долго и чем занимаются солдаты, за исключением тех редких случаев, когда предстояло крупное сражение или осада.
Обозники были тяжело нагружены плодами грабежа наемников. 'Плоды' были жалкими, по правде говоря. Золота, серебра или ювелирных изделий вовсе не было у крестьян и очень мало в домах небольших немецких городков. Часть награбленного вызвало бы у Ганса смех, если бы он не знал о бойне, которая сопутствовала грабежу. Одна из женщин - 'походная жена' Диего-испанца - тащила на себе каркас кровати из кованого железа. Диего заставлял беднягу нести эту вещь уже в течение семи недель, хотя никакой ценности она для него не представляла. Испанец был в ярости, что в доме, который достался ему для грабежа, не нашлось ничего ценного. Он два часа пытал хозяина дома в попытке найти скрытые сокровища. Но их не оказалось. Их практически никогда не было. Там была только кровать. После того, как Диего закончил с пытками, матрац был весь пропитан кровью, и никуда не годился. Тогда он забрал станину кровати.
Худенькая женщина, шатаясь под железным каркасом, споткнулась и упала на одно колено. Диего, увидев это, зарычал от гнева. Он подошел и со всей силы ударил ее по спине - так, что она рухнула плашмя на землю. Она не издала ни звука. Лицо было застывшим. Она просто согнула ноги и, пошатываясь, начала подниматься.
Вздрогнув, Ганс отвернулся. Он взглядом отыскал свою семью. Гретхен, как всегда, была в центре обоза вместе со своей сестрой и бабушкой. Его бабушка и Аннализа тащили увязанные тюки, но Гретхен, как обычно, основную тяжесть несла на себе, хотя и была обременена младенцем. Она была молодой, сильной и крупной женщиной, вести себя иначе ей и в голову не приходило.
Ганс не был удивлен увидев, что пополнение обоза Гретхен взяла под свою опеку. Дочь убитого фермера, казалось, находилась в оцепенении. Ее младший брат изредка всхлипывал. Слез уже не было. Они все вылились часом раньше.
Ганс вздохнул и пошел дальше. Людвиг вот-вот начнет орать, что он ему нужен. Но сначала он все-таки хотел поговорить с Гретхен.
Когда он приблизился к ней, протискиваясь сквозь небольшую толпу, Гретхен повернула к нему голову. Она говорила что-то Аннализе, но как только увидела Ганса, ее рот закрылся. Ее лицо, в одно мгновение, напряглось и застыло, как у статуи. Ее глаза, светло-коричневого цвета, несмотря на все природное тепло, казались ледяными.
Когда Ганс подошел к Гретхен, он взглянул на детей фермера. Теперь уже сирот. Его слова прозвучали в спешке.
- Я не делал этого, клянусь, Гретхен. Я сразу же напился. - Почти отчаянно, он кивнул в сторону дочери фермера. - Спроси у нее. Она скажет.
Жесткое лицо Гретхен немного смягчилось в своем тихом гневе.
- Ты думаешь, что бедная девушка помнит лица?" - спросила она.
Ее глаза переместились на солдат, выстраивавшихся сейчас в подобие походной колонны. Взгляд был наполнен чистой горечью.
- Я не делал этого. Упаси Бог.
Ребенок, устроившийся в левой руке Гретхен, повернул голову и посмотрел на Ганса нефокусированными глазами младенца. Его рот расплылся в улыбке, увидев знакомое лицо Ганса. Ребенок счастливо загукал.
Гнев Гретхен растаял. Ганс почувствовал прилив нежности к ребенку за это.
Как и раньше, Ганс не переставал удивляться таким чувствам. Он сразу полюбил маленького Вильгельма после его рождения. А Гретхен, положительно, души не чаяла в нем.
Странно, на самом деле. Ведь Вильгельм был сыном Людвига. По всей видимости. После первого дня, когда их город был разграблен войсками Тилли, Людвиг привел своих людей в типографию отца. Гретхен сразу была отобрана для исключительного использования Людвига. Ребенок, конечно, походил на предполагаемого отца. Как и у Людвига, его волосы были очень светлыми, а глаза голубыми. И, судя по всему, он может вырасти и до размеров Людвига.
Глаза Гретхен вернулись к Гансу. Он с облегчением увидел, что враждебность его сестры полностью исчезла.
- Ладно, Ганс. Будем держаться, насколько в наших силах.
Раздался окрик. Это звал его Людвиг.
- Иди, - сказала она. - Я присмотрю за семьей.
Услышав это слово, всхлипывающий рядом десятилетний мальчик неожиданно обхватил бедра Гретхен. Мгновением спустя, его сестра присоединилась к нему, сжимая руку Гретхен. Ужас в ее глазах, казалось, начал отступать.
Таким образом 'семья', Ганса только что выросла. Он не был удивлен. Уже треть обоза чуть не молилась на Гретхен. Такая уж она была.
Окрик Людвига раздался снова. Уже злой. Теперь, конечно, не избежать рукоприкладства.
- Иди же, - прошипела Гретхен.
***
Серьезно ему не досталось. Людвиг был в хорошем настроении, если такое выражение вообще может быть применено к троллю в человеческом обличье. Его веселость, конечно же, состояла в подтрунивании над Гансом.
- Тебя ждет настоящая битва, цыпленочек! - ревел Людвига. - Наши ребята разведали этот чертов путь на юг, так что мы собираемся навестить Баденбург и преподать этим долбанным протестантам урок. - Улыбка бородатого великана была издевающейся. - Хватит отдыхать в роскоши. Завтра ты запачкаешься кровью. Или сдохнешь к черту!
Ветераны-наемники, стоявшие рядом, разразились хохотом. Смех был добродушным, по большей части. Но юмор Диего-испанца, как всегда, был садистским.
- Ты уж старайся как следует, не отставай от нас в развлечениях, - пригрозил он. Насмешливое лицо исказилось. Диего схватил его за промежность.
- Аннализа с каждым днем выглядит все лучше! - захохотал он.
Ганс почувствовал, как всплеск ярости пробежал вниз по позвоночнику. Он ненавидел испанца больше, чем кого-либо другого в отряде Людвига. Больше даже самого Людвига. Людвиг был грубым зверем, людоедом. Диего был чем-то гораздо худшим. Не случайно Людвиг всегда выбирал испанца, когда нужно было подвергнуть кого-то пыткам.
Тем не менее, Ганс ничего не сказал. Он отвел глаза. Он был в ужасе от Диего. Желтолицый испанец не мог похвастаться статью. Он был карликом по сравнению с Людвигом. Но он был сущим дикарем, смертельным, как змея.
Ганс приготовился к дальнейшему потоку насмешек. Но к счастью, тут рысью подъехала небольшая группа всадников, отвлекая от него всеобщее внимание. Капитан войскового соединения, в которое входил 'отряд' Людвига, прибыл, чтобы отдать приказы.
Ганс даже не знал имени капитана. Да это ему было и ни к чему. Ганс получал приказы от Людвига. Он посмотрел на капитана и троих его спутников.
И тут же, увидев священника в этой группе, взгляд Ганса закаменел. По-видимому, наряду с приказами, будет и проповедь. Священник почти наверняка был иезуит, прикрепленный к Папской Инквизиции. Он увещевал войска для борьбы во имя Божье.
Предположение Ганса было подтверждено Диего, бормотавшего презрительные слова в адрес священника. Испанец высокомерно отзывался об иезуитах и папской инквизиции. Слабовольная шпана, называл он их. Диего превозносил испанских доминиканцев и их Святое Управление инквизиции. Испанская инквизиция подчинялась короне Испании, а не Ватикану. Они действовали, как им заблагорассудится, и плевать хотели на эдикты итальянского папы. Просто сжигайте грязных еретиков. Они все евреи или, по крайней мере, заступники евреев; не считая мавров, конечно.
"Limpieza - очищение," - так испанцы называли это. Чистая кровь должна быть защищена от скверны. Это волновало их, по правде говоря, гораздо больше, чем возня папы с религиозными догмами.
Капитан закончил краткий обмен словами с Людвигом. Священник на коне выехал на первый план.
Проповедь, ну конечно же.
***
Ганс попытался заблокировать проповедь в своем разуме. Он даже не смотрел на иезуита, чтобы глаза не выдали его. Он просто уставился себе под ноги, сложив руки, как будто бы в молитве.
Священник говорил о необходимости защиты католической веры от ереси.
Ганс не мог спокойно слушать эти слова. Он весь кипел от ярости.
Лжец. Мы тоже были католиками. Весь наш город был католическим.
Священник продолжал захлебываться об истинной вере.
Мы стояли на коленях в молитве, когда ваши 'католические' наемники ворвались в типографию.
Священник поносил протестантов.
Да, протестанты убили моего деда, и забрали мою мать. А ваш добрый католик Людвиг вонзил меч в живот моего отца, когда тот перебирал четки.
Священник перешел к осуждению греха.
Где ты был, 'святой отец', когда твои солдаты, эти сволочи и грязные свиньи, насиловали мою сестру, привязав ее за руки и за ноги к кровати моего отца?
Остальное он уже не слышал. Мысли Ганса унеслись далеко-далеко. В холод и безнадежность. Молодой восемнадцатилетний человек был на самом краю абсолютного отчаяния.
Ганс знал правду. Так долго сдерживаемое восстание сатаны наконец-то восторжествовала. Уже не Бог сидел на небесном троне. Его заменил Зверь. Теперь приспешники Змея, а не Господа, носили одеяния духовенства. Все духовенство, всех вероисповеданий. Сами вероучения стали бессмысленны. Шутка сатаны, и ничего более. Повелитель мух забавлялся, мучая землю и ее народ.