– Для начала нужно покинуть каюту… и как можно тише. Это я беру на себя.
Когда их вели в это узилище, Карстен Роде успел заметить, как запиралось помещение. Оно находилось на баке, и прежде в нем, скорее всего, хранился различный судовой инвентарь, которым заведовал боцман. Потом кладовку переоборудовали под каюту для пленниц, но «замок» остался прежним – хлипкий деревянный засов. Капитан понимал, почему особо важных персон Ендрих Асмус не стал бросать в трюм «Короны». Наверное, он уже был набит награбленным добром почти под завязку, и в тех уголках, какие еще остались незаполненными, можно было легко дать дуба, что вовсе не входило в планы капера. Судьба остальных матросов пинка его мало интересовала. Выживут – пусть их, нет – на корм рыбам.
Карстен Роде осторожно просунул лезвие в щель между дверным полотном и самой коробкой. И начал по миллиметру сдвигать засов. Когда наконец дело было сделано, капитан взмок от пота – так он сильно волновался.
И зря. Два стража сидели, прислонившись спинами к борту, и спали мертвецким сном. Наверное, они тоже, как и их товарищи, изрядно угостились доброй выпивкой, несмотря на строгий наказ капитана пребывать в полной трезвости и стеречь пленников гораздо лучше, чем свои загубленные морским разбоем души.
Тихо закрыв дверь и вернув засов на прежнее место, Карстен Роде первым делом осмотрелся. Стояла белая северная ночь, а в ее призрачном свечении хорошо просматривался пинк «Двенадцать апостолов» с зарифленными парусами – когг тащил его на буксире. Судя по тому, как судно Карстена Роде кидало из стороны в сторону, он понял, что за штурвалом или вообще никто не стоит, или матрос пьян в стельку.
Остальных кораблей Голштинец не увидел. Об их участи можно было лишь гадать. Скорее всего, каперы увели суда каравана в какую-нибудь тайную гавань среди шхер, где их разгрузят, а потом затопят, так как старые тихоходные посудины непригодны для пиратского промысла. Что станется с командами, об этом капитан старался не думать…
Клаус Тоде кивком головы указал в сторону сонных каперов и выразительным движением чиркнул большим пальцем по своему горлу. Роде отрицательно покрутил головой – это лишнее. Если побег окажется неудачным, их всего лишь вернут на прежнее место, в «амурную» каюту. Но если при этом они убьют своих стражей, тогда ничто и никто не удержит поляков от расправы над пленниками, даже капитан Ендрих Асмус.
Карстен Роде прихватил с собой лишь кутласс, валявшийся на палубе возле одного из спящих. Видимо, соня изо всех сил пытался сопротивляться морфею и держал клинок в руке, чтобы таким образом как-то взбодриться. Однако хлебное вино московитов оказалось гораздо сильнее его воли и служебного рвения.
Перебраться на «Двенадцать апостолов» не составило особого труда даже для грузного Клауса Тоде – судно вели на коротком поводке. Конечно, был риск, что их сможет заметить рулевой-поляк на пинке, но иного выхода просто не существовало. К тому же Карстен Роде полностью удостоверился, что его корабль отдан на милость волн, и первым перебрался на «Двенадцать апостолов».
Для этого ему, как и боцману, пришлось немного поползать по палубе, прячась за надстройками и разным барахлом, – чтобы не заметил матрос за штурвалом. (Вахтенного офицера «Короны» нигде не было видно; наверное, он, как и остальные пираты, уснул под винными парами.) Затем дело пошло гораздо быстрее: Клаус Тоде взял кусок тонкого, но прочного каната, которым был связан, накинул его на буксирный трос, вцепился руками за оба конца, и съехал на нос пинка как на салазках, благо бушприт «Двенадцати апостолов» находился ниже кормы когга.
Как и предполагал Карстен Роде, рулевой спал, обняв штурвал. То, что его мотало туда-сюда, матросу было нипочем. Судя по внешнему виду, этот старый морской волк привык к любым житейским перипетиям. Поэтому Карстен Роде пожалел его и не стал убивать, лишь оглушил. В своей каюте он нашел еще троих поляков, но они находились в сильнейшем подпитии, приняли капитана за своего и кинулись к нему обниматься.
Железный кулак Клауса Тоде быстро восстановил статус-кво, и вскоре вся четверка пиратов сидела под замком, недоумевая, за какие грехи впала в такую немилость. Пьяные до изумления поляки думали, что их подверг наказанию сам капитан Ендрих Асмус.
В трюме Карстен Роде нашел лишь раненного в плечо Ганса Дитрихсена и двух своих матросов; один из них уже отдал Богу душу, а второй собирался последовать туда же. Дитрихсен посмотрел на Роде как на привидение и неожиданно расплакался. Похоже, он уже похоронил себя.
Клаус Тоде нашел полную бутылку и без лишних слов силком влил в штурмана минимум половину пинты крепкого вина. А затем схватил топор и побежал рубить буксирный конец. Вскоре когг исчез в туманной дымке, а пинк остался посреди пустынного моря словно неприкаянный «Летучий голландец» – практически без команды и без парусов, так как они по-прежнему оставались убранными.
Глава 2. Аникей Строганов
Небольшое суденышко, северный коч, только без «коцы» (или «ледяной шубы») – обшивки брусом, предохраняющей судно от повреждения льдами, качалось на волне в устье реки Наровы, словно на качелях. С утра поднявшийся сильный ветер так же быстро улетел дальше, как и появился, и приунывшие было рыбаки повеселели и забросили «гарву» – рыболовную сеть длиною в восемьдесят сажень. Лето заканчивалось, и артельный атаман Фетка Зубака решил попытать счастья – вышел на промысел гольца (или палии) – дорогой и вкусной рыбы из семейства лососевых.
Год выдался не очень удачным. Ряпушки поймали как обычно – много, но толку-то? Все что заработали, уже истратили. Ряпушка стоила сущий мизер. А плотва и сиг, похоже, ушли к свеям. Оставалась надежда на богатый улов гольца, а если сильно повезет, то и семги.
– Поворачивайся, поворачивайся шибче! – покрикивал Фетка, кряжистый мужик с пегой бородой. – Што вы там пестаетесь?! Опосля отдохнем.
– Дык, это, гарва, кажись, полна, – радостно заявил Ондрюшка, вдовий сын. – Чижило-то…
– Вот я тебя ужо!.. – пригрозил Фетка. – Поговори у меня! – Он боялся вспугнуть удачу.
Деньгу нужно считать в собственном кармане, а рыбу – в мешках.
Гарву наконец вытащили, и коч наполнился живым серебром. Гольцы исполняли свой последний танец с таким рвением, что некоторым удавалось выпрыгнуть за борт. Но рыбаки, воодушевленные и обрадованные богатой тоней, лишь посмеивались – пусть их. Уходили самые сильные особи, а значит, и потомство их будет многочисленным и живучим.
– Ондрюшка, имай! – вдруг вскричал Фетка, завидев в гарве семгу богатырского размера – около сажени, которая уже намеревалась последовать примеру особо шустрых гольцов. – Имай, кому глаголю, дубина!
Ондрюшка упал животом на рыбину и, оседлав ее, попытался ухватиться за жабры. Но лосось одним могучим движением сбросил «наездника», и того тут же завалили гольцы. Ондрюшка барахтался среди рыбин словно беляк – молодой тюлень – в ледяном крошеве, а семга тем временем выпрыгивала все выше и выше, словно разогреваясь для решающего броска в родную стихию.
Боясь упустить такой фарт, артельный атаман не сдержал ретивое и последовал за Ондрюшкой. Он оказался более хватким. Но семгу укротили лишь тогда, когда на нее навалились гуртом.
– Уф! – сказал Фетка, ощупывая лоб. – Башкой о борт торкнулся, шишка будет. Ты долго будешь рыбу мять?! – окрысился он на Ондрюшку, который все никак не мог выбраться из рыбного месива.
Улов рассортировали и Фетка Зубака начал в уме подсчитывать выручку. Особенно его радовал тот факт, что им попались аж четыре семги. Значит, в этом году улов этой дорогой – княжеской – рыбы будет добрым. Но если дела пойдут худо, то ему нечем будет заплатить налог – по восемь денег за снасть, и тогда у него отберут рыболовецкие угодья, данные ему на оброк.
– Эй, атаман, глянь-ко! – вдруг раздался голос Ондрюшки.
Смущенный своей неловкостью и стараясь избежать подтруниваний старших товарищей, он пошел на корму, где начал приводить себя в порядок: стер паклей рыбью слизь с одежды, вымыл руки и лицо.
– Пошшо орешь?! – спросил Фетка, недовольный тем, что вдовий сын прервал его подсчеты. – Рыбу распугаешь. Чай, не на гозьбе.
– Дак, это… вон тама, – указал Ондрюшка на каменистый берег.
Все как по команде проследили за его указательным пальцем. Невдалеке от них, в тихой заводи, накренившись на правый борт, стояло большое судно. Было оно изрядно потрепано и лишь каким-то чудом держалось на плаву. Впрочем, не пригони волна к берегу этот корабль и не сядь он одним бортом на камни, его точно поглотила бы морская пучина. Похоже, чужак побывал в бою, потому что надстройки бедняги были в дырках от мушкетных пуль, а паруса изодранны в клочья. Ни на палубе, ни на берегу не было видно ни единой живой души.
«Ай да Ондрюшка! – мысленно возрадовался Фетка, зорко определив масть находки. – Такой приз углядел! Это же скоки могет стоить ентот пинк?»
В Западной Европе издревле существовало так называемое «береговое право», когда потерпевший кораблекрушение корабль считался собственностью того, на чьей земле его найдут. Даже могущественные монархи не стыдились считать плоды этого «права» источником своих доходов. Прибрежный феодал отказывался от своих «законных прав» только с условием, если моряки заплатят ему определенную мзду. Жажда легкой наживы толкала людей на любые злодеяния и ухищрения. Грабители разрушали маяки и навигационные знаки, выставляли подобные ложные в опасных для судоходства местах. Подкупали лоцманов, и те вели суда прямо на мели или туда, где команде трудно защищаться от нападения.
Бывало, когда морская стихия оказывалась бессильной перед мужественными моряками, мародеры ночью подвешивали к уздечке лошади зажженный фонарь, спутывали ей ноги, и водили прихрамывающее животное по берегу. Следующее своим курсом судно, приняв колеблющийся свет фонаря за сигнальный огонь на плывущем корабле, подходило слишком близко к берегу и разбивалось о камни. Морские волны надежно скрывали следы трагедии, и преступники оставались безнаказанными.
Но русские никогда не занимались таким «ремеслом». Согласно договорам с другими государствами, местные жители должны были «охранять корабль с грузом, отослать его в землю христианскую, провожать его через всякое страшное место, пока достигнет места безопасного». Оскорбление иностранных моряков считалось большим преступлением.
Однако в любом правиле имеются исключения. На них-то и надеялся Фетка Зубака. Уж чего-чего, а хитрости и смекалки ему было не занимать. Если корабль брошен командой, то тогда нашедший его мог бы вступить в права владения судном. Когда вдруг объявится судовладелец и предъявит свои права, то ему придется судно выкупать. Как ни присматривался Фетка, а людей на палубе пинка он не замечал. И это обстоятельство грело его душу почище двойного хлебного вина.
Подойти на коче вплотную к берегу не удалось, хотя в этом месте и было достаточно глубоко. Пришлось задействовать четырехвесельный карбас, который тащили на буксире. Вскоре небольшая группа рыбаков во главе с Феткой Зубакой уже находилась на борту иноземца. Первое впечатление о недавнем бою на борту подтвердилось – на палубе царил форменный разгром. Опытный Фетка заглянул в дуло фальконета, затем засунул туда руку и вытащил ее, всю измазанную пороховым нагаром. Понюхав сажу, он авторитетно заявил:
– Дело было неделю назад.
– Да-а, вона как оно… – задумчиво пробасил Недан, саженного роста мужик с рано поседевшей окладистой бородой и кулаками-гирями.
Природа не обделила Недана силушкой, но, вопреки молве о покладистом характере богатырей, наградила его строптивым нравом. Он мало праздновал Фетку и всегда поступал по своему усмотрению. Атаман скрипел зубами из-за его непослушания, но терпел, не выгонял из артели, – при необходимости Недан один мог вытащить полную гарву.
Богатырь сильным рывком оторвал заклинившую из-за перекоса дверь, отбросил ее в сторону и вошел в капитанскую каюту. Там тоже все было перемешано, сломано и перебито, будто черти устраивали свой шабаш. Недан присмотрелся. На полу каюты, прикрывшись рваньем лежали трое мужчин. От них исходил гнилостный запах давно немытых тел и разлагающейся плоти. «Неужто мертвяки?» – подумал рыбак сочувственно.
Он нагнулся, чтобы рассмотреть несчастных получше, и тут один из них открыл глаза.
– Капитан, мы уже на пороге рая, – произнес он слабым прерывающимся голосом.
– Откуда знаешь? – зашевелился и второй.
– Сам смотри. Никак святой Петр к нам пожаловал.
– Это невозможно. Нам с тобой рай не полагается. Чересчур много грешили.
– Однако же это так, – настаивал первый. – Вон какая бородища у него.
– Что ж, считай тебе повезло. Твою Фелицию точно в рай не возьмут. Ведьмам полагается иное место. А значит, ты никогда больше ее не увидишь.
Недан не понимал, что говорят чужеземцы. Создавалось впечатление, что они бредят, потому что слабо реагируют на его появление – ни радости, ни каких-то иных положительных эмоций. Тогда Недан позвал Фетку. Обычно с иноземными купцами общался атаман, разумевший несколько языков.
При виде моряков радостное лицо Фетки мгновенно стало кислым. «Эк, угораздило их остаться в живых! – подумал он в сердцах. – Таперича вместо навару одни хлопоты…» Следующая мысль, – коварная и подлая – прокравшаяся в голову атамана, словно тать ночной, пробудила слабую надежду на благополучный исход задуманного им предприятия, но он сразу же постарался от нее избавиться.
Все в руках Господа, и жизнь, и смерть. Помрут они – на то его воля. Выживут… что ж, так тому и быть. А выбросить потерпевших кораблекрушение за борт – это значило обречь себя на скорую гибель и вечные муки где-нибудь во льдах. Не мог потомственный рыбак пойти на такое страшное преступление. Море не прощает подлости. Оно благоволит лишь к сильным и честным.
– Ну чего стоишь?! – набросился он на Недана. – Бери их на руки и ташши в карбас. Да не шибко тискай! А то кости ить поломаешь. Вишь, какие эти немчины квелые.
Фетка быстро определил национальность найденышей, и очень надеялся, что те окажутся пиратами или вражескими каперами, что все едино. Тогда и корабль отойдет ему, как приз, и премию от ганзейцев он получит…
* * *
Карстен Роде открыл глаза. И сразу не понял, где находится. Каюта на «Двенадцати апостолах», как и весь корабль, отличалась прочностью, но незатейливостью. В особой красоте купеческая посудина не нуждалась. Ее главным предназначением являлся тяжелый труд. Лишь флагманы ганзейского флота могли позволить себе дорогую отделку и резное украшение на носу. Все это стоило больших денег.
Помещение, в котором находились Карстен Роде, Ганс Дитрихсен и Клаус Тоде (они спали, при этом храп боцмана напоминал медвежий рык), было просторным и светлым, а стены, недавно сложенные из отесанных плах, отливали янтарем – их натерли воском. Моряков положили на полати, застеленные волчьими шкурами, и укрыли одеялами из заячьего меха. В такой постели было уютно, но жарко, и Карстен Роде раскрылся до пояса, чтобы немного остудится. От этого движения его бросило в пот, и он уронил сильно ослабевшие руки на постель.
Голштинец бросил взгляд в «красный» угол и увидел там изрядно потемневшую икону какого-то святого, похожего на покровителя моряков святого Николая Мирликийского, перед которой теплилась серебряная лампадка. Образ словно что-то включил у него в голове. Карстен Роде вспомнил все. И как они плыли на карбасе, и как бородатые русские мужики поднимали их на борт коча, и как потом поили теплым травяным настоем, а затем хлебовом из мучной болтушки, и как после этого потерпевшие быстро уснули, а проснулись уже в телеге, – их куда-то везли.