Но тут же успокоился Эгамов, вспомнив, что Беков обещал забрать его, Эгамова, с собой в Бухару.
Турсунова самого мучили подобные мысли. Он не мог быть таким популярным, как Беков — трезво оценивал Турсунов свои способности.
«Успокойся и не думай сейчас об этом», — стал уговаривать себя Турсунов, страдая от жара в груди и тошноты. Ему хотелось, чтобы кто-то пожалел его, ради этого готов он был на четвереньках уползти под стол и уснуть у ног Бекова. И проснуться завтра другим человеком и вершить дела.
«Как уедет Беков, женюсь обязательно», — вдруг решил он, закрывая глаза.
Он вздрогнул от хохота Нурова.
— Беков лезет туда, наверх! — закричал Нуров, показывая на потолок.
— Не это важно, — сказал командир.
— А в нас с Турсуновым будут стрелять. Они постараются убить нас!
Впечатлительного Турсунова очень напугали эти слова. Он уселся поглубже на кровать и опустил голову.
«Проклятье, — подумал он. — Почему я в этом водовороте? Все эти сдвиги, стройки, выстрелы из-за угла… Откуда я взялся, чтобы жить этим?»
— Командиру тоже будет нелегко, — сказал наконец Турсунов совсем не то, что думал.
Но Беков сделал ему знак: не надо возражать Нурову в минуты его душевного беспокойства.
А Нуров возбуждался с каждым словом.
— Они притаились везде. На деревьях, в стогах сена. Я хорошо знаю их повадки. Вот! — Вынув наган, он стал бить им по столу, потому что в глубине души и ему, Нурову, вдруг стало страшно остаться без Бекова. Как ни независим был председатель, он знал, что есть командир, на которого можно положиться.
— Где бы я ни был, я буду помогать заводу. — повернувшись к Турсунову, пообещал командир.
— Да, прошу тебя. Я просто один не справлюсь.
Кашляя и задыхаясь, Нуров подбежал к двери и стал звать шофера:
— Заводи машину, едем!.. Ты не знаешь, вернулся ли хромой Сираж?
— Он расстрелян, товарищ председатель, — послышался со двора спокойный голос шофера.
— Нет, он вернулся. Он обещал! — Нуров верил в то, что говорил. Недавно один на коне пустился он по степи вдогонку за кулаком Сиражем, который поджег колхозный хлопок. В единоборстве получил Нуров удар ножом в голову, месяц пролежал в бухарской больнице в бреду.
Выздоровел, но не избавился от навязчивой идеи: Сираж должен вернуться.
— Вы же сами его расстреляли, — терпеливо разъяснял ему шофер.
— Едем немедленно, — не соглашался Нуров, которому спирт замутил голову. — Я не хочу больше крови!
Так и не попрощавшись с командиром, вконец измученный, Нуров выбежал во двор, к машине.
А через час устроили проводы командиру. Приехала из города машина, чтобы навсегда увезти его в другой мир.
Командир восходил к вершинам добра и славы, и воины это знали, и они желали ему великого успеха. Воинам будет очень трудно без него, и вряд ли теперь кто-нибудь сможет заменить им Бекова. Трудно будет, но они не падут духом и сделают все так, как приказал командир.
Эгамов построил воинов вдоль забора, которым был окружен завод.
Люди пришли, надев буденовки и шинели, достав их из сундуков, где долго пролежали они без применения.
Пришли жены и дети воинов и крестьяне из колхоза Нурова, чтобы попрощаться с любимым командиром.
Вскоре вышли из ворот завода сам Беков и с ним Турсунов с саквояжем командира. Все, что Беков увозил с собой, умещалось в этом саквояже — смена белья, бритвенный прибор и еще какая-то мелочь. Больше ничего. Беков не наживался, остался честен и бескорыстен в пример воинам.
Увидев людей в буденовках, Беков приятно поразился.
— Смирно! — скомандовал Эгамов.
Трубач заиграл торжественный марш отряда.
Четким шагом направился Эгамов к Бекову и взял под козырек.
— Товарищ командир! Первый отряд Бухарского народного полка готов для ваших проводов!
— Вольно! — приказал Беков и стал прощаться.
Первый, с кем он попрощался, был конь, арабский скакун, который делил с Вековым годы боев и походов.
Тяжко было воинам, бывшим крестьянам, смотреть, как уходит хозяин от коня.
Беков подходил к каждому, строго, по-отцовски оглядывал, поправляя ослабевшие ремни.
— Спасибо! — крикнул он, закончив обход. — До свидания!
И ушел, сел в машину.
Десяток шагов люди шли за машиной строем. Но женщины первыми не выдержали напряжения и с криками бросились вперед, нарушив ряды. Воины тоже побежали, несомые тоской и горечью расставания.
И бежали до тех пор, пока машина не переехала мост и не увезла командира в степь.
1
Сидя на постаменте обелиска рано утром весной 1962 года, Эгамов вспоминал то великое время.
Многое память потеряла навсегда, хотя и не должна была терять свои лучшие воспоминания.
Но старость… В старой голове путаются сны и реальность, и уже трудно их различить.
«А может, все это прекрасное было во сне?» — часто, не веря, думает Эгамов.
Раньше обычного пришел он сегодня к обелиску.
Еще только пролетали над белым острием птицы, разбуженные рассветом. Но скоро выйдет солнце, и лучи его побегут сверху вниз по длинному столбу, и тогда обелиск, ослепительно белый, будет радовать глаз. Весь Гаждиван, темные, сырые переулки его посветлеют от обелиска…
Старухи, оказывается, уже сидят вокруг обелиска и с надеждой смотрят на дорогу. Ждут, что какой-нибудь шофер купит у них редиски на завтрак.
— Сегодня здесь нельзя сидеть. Уходите, — строго сказал им Эгамов.
Торговки испугались. Давно уже не прогоняли их с излюбленного места. Одно время гаждиванская милиция запрещала торговать на площади Обелиска, но и она махнула рукой, не в силах справиться со стихией.
— Отец наш, Кулихан, неужто не узнали? Мы ведь свои, гаждиванские…
— Знаю я вас, мелких торгашей-спекулянтов. Прочь с глаз! Что подумает командир Беков, увидев вас?
Старухи решили, что Эгамов просто выжил из ума и нет смысла спрашивать, кто такой этот командир Беков.
Эгамов прогнал их и пошел к газонам, где росли цветы.
От голодных птиц, что летают над Гаждиваном, спасения нет старику. Ночью они помяли много цветов, перерыли почву в поисках пищи, и Эгамову пришлось много повозиться, чтобы на газонах снова был порядок.
Потом взял он спрятанное в кустах терновника ведро с тряпкой и стал усердно натирать ступеньки. С четырех сторон поднимаются они к постаменту. За ночь ветер намел сюда много песка.
Вот уже много лет Эгамов протирает все те места обелиска, где накапливается песок. Моет, чистит. И каждую весну сажает цветы на площади, и все лето и осень подрезает гнилое и высохшее, чтобы вокруг обелиска сверкало и благоухало.
Кому же еще заниматься этим, как не Эгамову?
Остальные воины командира Бекова давно умерли. Многие покоятся здесь, на гаждиванском кладбище, а есть и такие, кто умер вдали от этой земли, куда привел их когда-то Беков. Войны и другие крупные события уводили их из Гаждивана, и те, кто ушел, так и не вернулись…
Зато возвращался сегодня их командир Беков.
Эгамов подметал ступеньки и думал: узнает ли меня командир?
И смотрел на свои руки, беспокоясь и думая, что осталось от того молодого, сильного Эгамова, каким его видел в последний раз Беков.
Голова бывшего адъютанта чисто выбрита, а шрам на щеке и возле губы почти не виден из-за седой бороды.
И китель у Эгамова не такой. Все долгие годы он носил его, и китель, сильно потертый, бесцветный, рвется теперь от неосторожного движения. И нет уже на нем места, где можно было бы поставить заплату. Вчера ночью, готовясь к встрече командира, он пришил последнюю заплату из мешковины.
Но каким бы он ни был дряхлым, этот китель, все равно в кителе Эгамов чувствовал себя намного увереннее. Словно на нем молодая, еще не остывшая от боев и ран кожа.
«Интересно, носит ли командир китель, который я сшил ему?» — Эгамов так увлекся своими мыслями, что забыл следить за дорогой.
Широкая, без ухабов, уходит она в обе стороны: одна в колхоз, другая к Бухаре, в ту сторону, откуда должен приехать Беков.
Дорога гудит. Мимо Гаждивана потоком идут машины, везут в Бухару хлопок из колхоза Нурова — ни одна из них не повернет в сторону Гаждивана.
Только дряхленький автобус приезжает раз в день из Бухары.
Медленно, словно боясь развалиться, подъезжает автобус к площади Обелиска. Шофер проходит мимо Эгамова, сидящего обычно в это время на постаменте, и молчит, не соизволив ответить на приветствие. Не поймет Эгамов, чем обижен он на гаждиванцев.
Угрюмо пьет шофер в чайхане, где к нему, как к жителю большого города, относятся с почтением, и снова уезжает в Бухару на пустом автобусе. Редко гаждиванцы едут в Бухару. Разве только в базарные дни или на ярмарку.
Отсюда, с площади Обелиска, и начинается Гаждиван — тянется одной широкой улицей к хлопковому полю, а от этого поля уже начинается колхоз Нурова.
Уверен Эгамов: с приездом командира все всколыхнется в Гаждиване, как от свежего ветра, жизнь перестанет топтаться на месте и, как белый скакун Бекова, помчится вдогонку за другими цветущими городами этой земли.
Ведь помнит же Эгамов: где бы ни был их отряд, командир всегда оставлял о себе добрую память…
К восьми часам утра за спиной Эгамова раздалось бренчание.
Это пришли к обелиску пионеры с музыкальными инструментами и с ними учитель в зеленой шляпе, бережно несущий дирижерскую палочку.
Поправляя китель и принимая внушительный вид, Эгамов спустился к ним. Жестом приказал пионерам остановиться возле газона.
Сегодня ребята были опрятно одеты, лица их сияли бодростью. Довольный Эгамов заметил, обращаясь к учителю:
— Хороших ребят подобрали, красавцы… Все знают, что играть?
— Не беспокойтесь, — заверил учитель.
— В таком случае постройте их слева от постамента.
Когда ребята выстроились, Эгамов заметил, что двое из них прячут за спиной букеты цветов, помятых, срезанных неделю назад.
Эгамов тут же отобрал у них цветы и выбросил.
— Что же вы, товарищ учитель? Как нехорошо. Командиру такие букеты…
— В школьном саду только такие, — стал оправдываться учитель.
— Вот, — говорит Эгамов, — вот какие цветы…
Вынув кривой бухарский нож из-за пояса, он стал срезать на газоне самые лучшие, самые большие гладиолусы для командира.
«Малейшая оплошность может все испортить, Кулихан, — внушал самому себе Эгамов. — Гляди в оба. Разве этим людям понять то, что происходит в душе твоей, этим мелким спекулянтам, гаждиванцам?»
Сколько пришлось бегать Эгамову, уговаривать, чтобы гаждиванцы устроили Бекову торжественную встречу, чтобы пришли к обелиску пионеры и исполнили марш и поклялись в своей верности командиру.
— Кому? Какому Бекову? — долго не понимали старика, смеялись и издевались над ним.
Сутки горевал Эгамов, задетый такой бессердечностью земляков, и уже хотел было обратиться к властям, чтобы милиция, не стесняясь, насильно пригнала к обелиску людей, но приехал из колхоза Нуров, и гаждиванцы повиновались ему.
Сейчас они вслед за детьми своими пришли к обелиску.
Собираясь вместе, старики эти всегда робели, не знали, как вести себя, да еще в такой торжественный день.
Эгамов остался недоволен их видом, будто пришли встречать не основателя Гаждивана, а своих родственников с базара после удачной торговли.
— Странный вы народ, — без обиняков сказал Эгамов. — В такой день и то опаздываете. Все ли пришли?
Но никто не ответил ему, стояли старики и жмурились от солнца.
Поднявшись на постамент, Эгамов стал считать:
— Раз… два… три… — Несколько раз от волнения он сбивался со счета и кричал старикам: — Раз в тридцать лет бывает такой день!
И еще Эгамов крикнул толпе:
— Стройтесь за детьми своими. И спрячьте рваные халаты и галоши!
Старики послушались его, и Эгамов приказал учителю:
— Только после моего знака!.. Который час?
— Без пяти минут…
«Без пяти», — сжалось все внутри Эгамова от предчувствия скорой встречи.
Пока Эгамов строил всех, по мосту через высохшую речку с трудом проехала машина.
С тихой старческой радостью смотрел на Гаждиван Беков.
«Вот земля, где я могу наконец спокойно пожить», — думал он почти со слезами на глазах.
С трепетом смотрел Эгамов на машину, таинственную, с маленькими окнами.
Вот уже шофер подошел к левой дверце, открыл ее…
«Нет, — решил тут же Эгамов, — это не командир».
Слишком маленьким, немощным показался Эга-мову человек, который, опираясь на трость, вышел из машины. Командира бы Эгамов сразу узнал, а у этого очки на носу какие-то уродливые. И белый гражданский китель глухо застегнут: боится, бедняга, простудиться, решил Эгамов. И сам он весь какой-то сутулый.
Беков тоже не узнал своего бывшего адъютанта. И не понял, ради чего собралась вся эта толпа. А главное, смутил его обелиск, гордо возвышающийся над всей этой суетой.
«Нет, — подумал Беков, — здесь какое-то недоразумение, не относящееся ко мне. Как бы незаметно пройти мимо этих людей? Но куда? К кому? К Эгамову», — первое пришло ему на ум.
«Инспектор, наверное, — решил Эгамов, продолжая с явным неудовольствием следить за Вековым. — Приехал собирать налог или страховать имущество. Ах, как неудачно!»
Шофер показал Бекову на толпу, которая равнодушно взирала на суету двух людей — Бекова и Эгамова.
— Это и есть гаждиванцы… Но для чего они собрались здесь — ума не приложу. Загадочное очень население здесь. Каждый раз новый спектакль.
— Так это и есть гаждиванцы? — переспросил Беков, продолжая в нерешительности стоять возле машины, все еще не зная, как ему быть в этой неловкой ситуации.
«Скорее бы они убрали машину, чтобы не мешать встрече командира, — с тоской думал Эгамов, стоя по-прежнему на постаменте. — Люди могут разойтись, испугавшись этого заносчивого инспектора».
Но в толпе не было никаких признаков оживления.
Беков, которого бросило в пот, снял шляпу, и тут Эгамов заметил, что рука его почти не гнется. А когда Беков, осмелев, спросил, обращаясь к толпе: «Товарищи, не может ли кто-нибудь показать дом Кулихана Эгамова?» — бывший адъютант ослабел и тихо застонал, услышав, что человек, которого он принял за инспектора, говорит голосом командира…
Закричал Эгамов:
— Товарищ… товарищ командир!
Засуетился, прыгнул вниз к машине.
«Да это он, родной командир! Как я, старый осел… Скандал!» — Эгамов готов был до конца жизни ненавидеть себя.
Беков вздрогнул от его крика.
Эгамов подбежал к нему и первым делом поднял бороду, чтобы командир заметил шрам и убедился, что это он, Эгамов, его адъютант.
Беков узнал его и пошатнулся, пораженный старостью адъютанта.
Эгамов поддержал его, взяв под руки, и отвернулся, чтобы командир не видел его слез.
Беков был ошеломлен видом адъютанта.
«Какой он нелепый», — мелькнуло в голове.
«Он такой же высокий и крепкий, наш командир, и только мне, слепому болвану, показался он таким немощным», — думал Эгамов, разглядывая Бекова восторженными влажными глазами.
— Ну вот, — Беков растерянно развел руками. — Вот и приехал.
— Спасибо, спасибо, — только и мог выговорить Эгамов.
Затем вспомнил, повернулся к учителю и замахал руками.
Пионеры, утомленные долгим ожиданием, лениво заиграли марш. Военный марш Первого Бухарского полка.
Беков все понял, грустно улыбнулся, словно журя Эгамова за его столь ненужное старание, и выпрямился, чтобы принять на себя ту роль, которой требовала данная ситуация.
Толпа окружила командира, разглядывая его и улыбаясь.
Пионеры протянули ему цветы.
Беков еще больше втянулся в роль и даже принял суровый вид, как и подобает герою, хотя и был очень смешон в своих собственных глазах.
— Спасибо, — сказал он пионерам.
Затем Эгамов повел его мимо взрослых.
— Приветствуйте отца вашего, основателя Гаждивана! — кричал он.