Конечно, все знали, что Беков не очень одобрял тех, кто женился и наплодил детей, он считал, что пока еще рано обзаводиться личным счастьем, не организовав счастье другим; но людям, уставшим от войн, надо было жить, и они требовали построить в первую очередь дома семейным.
— Чей дом на очереди? — спросил Беков.
Оказалось, что Саидова, тихого и не очень смелого человека.
— Я был не всегда хорошим воином, командир. Но вы распорядились все же построить мне дом раньше, чем другим. Не знаю, чем отплатить вам. — И Саидов дал знак, чтобы жена принесла чай.
Жена Саидова, молоденькая уйгурка, которую привез он из дальних мест, протянула Бекову пиалу и стала робко благодарить его от имени детей.
Беков слушал, отпивая большими глотками чай. Воины, окружив командира и не сводя с него преданных глаз, ждали. Все знали, что Беков ездил в Бухару.
Дети Саидова ползали тут же на песке у ног Бекова, ощупывая его пыльные сапоги.
— Чем отблагодарить? — переспросил Беков. — Честным трудом. И расти детей, сделай их настоящими людьми. Вот самый достойный подарок отряду!
— Сделаю все, сделаю, командир!
— Что сказали в Бухаре, командир? — настороженно спросили сзади.
Беков секунду поколебался, но решил не говорить пока об отъезде.
— В Бухаре нами довольны. Обещали на днях прислать цемент и лес. Теперь надо работать с удвоенной энергией.
— Будем работать и ночью, командир. Зажжем много факелов.
— А кто будет факелоносцами? — решил пошутить Беков, вспомнив, что в отряде были и те, кто шел впереди колонны и для устрашения басмачей нес факелы.
— Те, кто были раньше.
Беков одобрительно кивнул и стал прощаться. И это снова насторожило людей.
Обычно он с утра до ночи был на стройке, давал указания, закладывал сам первый камень здания, и все это делал торжественно, под звуки отрядного оркестра. Он хотел, чтобы каждый штрих нового навсегда запомнился им, он хотел, чтобы труд был радостью, а не унынием.
Люди окружили Эгамова.
— Ты что-нибудь знаешь?
— Нет, — заупрямился адъютант.
Тогда они закричали:
— Кулихан скрывает!
Многие недолюбливали Эгамова, считая, что на его долю выпало самое легкое — быть адъютантом…
Эгамов передал лошадей Саидову, приказав, чтобы тот накормил их, и пошел за Вековым на завод.
Вдруг за спиной он услышал голос:
— Слышите, не будет с нами больше командира…
Это было сказано с такой тоскою, с таким отчаянием, что кольнуло сердце Эгамова.
Но он не оглянулся. Ему было ясно: командир сделает его своим шофером в Бухаре, а о лучшем и мечтать не надо…
— На кого он нас оставляет? — послышалось опять. — Без командира не будет города!
Эгамов резко остановился — за ним шли скучной толпой люди, самые храбрые впереди.
«Так, — решил Эгамов. — Надо, чтобы сейчас, сейчас же, хоть раз почувствовали, что Эгамов правая рука командира!..»
— Кто разрешил бросать работу? Это саботаж!
Люди попятились назад, тревожно поглядывая на него черными усталыми глазами, вернулись к тому месту, где лежали брошенные в беспорядке носилки и кетмени.
А Эгамов уже шел по степи к воротам завода.
Степь лежала вокруг него, лютая и голодная… Эгамов вздохнул. С юга все время ползли пески; река Гаждиван, что дала название местности, летом заметно мелела.
По приказу Бекова весь южный берег застелили саксаулом, но ветры часто разбрасывают настил, и песок опять, шурша, ползет и ползет к воде…
Только с запада вечерами веет прохладой. Дыханием клевера и тутовых рощ…
Эгамов остановился, прищурил глаза и разглядел там, вдали, бурую линию горизонта. Там другая, твердая почва, и там оазис. Там кишлак. А старанием командира Бекова и председателя Нурова два года назад создан колхоз.
Эгамов пошел дальше, он думал теперь о том, когда же наконец и колхоз и Гаждиван объединятся в один оазис. Тем, кто придет после, этот большой оазис будет всегда напоминать о нас, о командире Бекове, о председателе Нурове!..
Эгамов догнал командира только возле самого завода. Они молча прошли мимо глиняного невысокого забора к воротам, где стоял охранник с винтовкой.
Увидев Бекова, охранник вытянулся по стойке «смирно» и совсем растерялся, когда Беков спросил
— Где Турсунов?
— В цехе, товарищ директор! Вызвать?
По-разному здесь называли Бекова. На заводе — директором, хотя работали здесь его же воины и руководил ими Турсунов, в колхозе — председателем, хотя настоящим председателем был Нуров, и только на стройке города воины называли его по-старому — командир. Старый титул был больше по душе Бекову, и Беков с трудом привыкал к тому, что называли его то директором, то председателем.
Беков зашел во двор завода и остановился.
Только два основных цеха были построены, но были они уже пущены и перерабатывали хлопок, отделяя волокно, пух и семена для масла.
Остальные же цехи и столовая только еще строились, не были готовы склады и навесы. Поэтому хлопок-сырец, который везли из колхоза Нурова, складывали под открытым небом и много его гнило. И еще хлопок, сильно перегревшись, воспламенялся, и тогда случались пожары.
Тихий, исполнительный Турсунов появился, как всегда, незаметно.
— Меня ищешь?.. — внимательно посмотрел он на Бекова, стараясь уловить все тонкости его настроения.
Беков молча кивнул.
«Уезжает» — вдруг понял Турсунов, радуясь и пугаясь.
— Инженер из Бухары здесь, — сообщил он быстро чтобы не выдать своего состояния.
— Куда поместили?
— В конторе, он ждет тебя.
— Приставь к нему охрану. В Кызыл-тепе одного из таких пристрелили кулаки.
Беков стоял неподвижно, и Турсунов украдкой, уже глазами хозяина посмотрел вокруг, зная, что после отъезда Бекова единственным начальником на заводе будет он… Но ничего привлекательного он не увидел, глядя на глиняные корпуса цехов, на всю эту стройку, на беготню во дворе. И страх овладел им. Ноги ослабли, и он стал думать, что надо бы повести Бекова в контору, присесть там в прохладе и всем вместе обмозговать…
Почва задрожала во дворе от усилий старого грузовика, который въехал в ворота, нагруженный хлопком.
Председатель Нуров выпрыгнул из кабины и крикнул шоферу:
— Проследи, чтобы эти мошенники разгружали быстрее! — указал он на грузчиков, которые, помахивая вилами, лениво подходили к грузовику.
Нуров снял военный китель, давно уже выцветший и потерявший вид, и вытер им потное лицо.
— Четвертая машина за день, и все сам езжу. Народ страшно обленился, — сказал он Бекову.
— А в чем дело?
— В колхозе узнали о твоем отъезде. Люди напуганы. В тебе ведь они видят своего защитника. Но и я, изверг и злодей, хочу им только добра!
— Ты груб с людьми, а они нуждаются в воспитании. Особенно крестьяне.
— Воспитание?! Я воспитывал одного, а он в меня выстрелил сейчас из-за реки. Смотри!
Нуров сбросил сапог и показал маленькую рану на правой ноге. Кровь на ней только начинала свертываться.
— Ты идеалист, Исхак. Во всем! — крикнул Нуров. — И мне уже надоело с тобой спорить.
— А ты не спорь, ты делай свое дело.
— Ты давно перестал быть крестьянином, Исхак. Земля тебя забыла. А я скажу вот что: земля, она отталкивает все, что противоестественно ее сути. Так же и человек.
— Пожалуйста, не учи меня! — прервал его Беков, зная, к чему Нуров клонит разговор, а клонил он к тому, что нельзя строить завод и город такими темпами и на одном лишь желании и энтузиазме — вот это противоестественно логике жизни.
Нет, сам Нуров не против того, чтобы строить завод и на его базе город. Нужны и заводы, и города, и без них колхозу никак не подняться, это он понимает, это и есть та самая смычка, о которой стало модно говорить со всех маленьких и больших трибун, но…
— Вот он, добренький, вот он, чистенький! — кричал Нуров, показывая на Турсунова. — Но учти, ты уедешь, а он завалит все.
— Тогда я потребую судить и тебя! — вконец рассердился Беков и направился в контору, где его ждал инженер.
Молодой инженер Салихов прикрепил к стене лист картона с надписью «Проект нового Гаждивана» и начал рассказывать.
Беков, Нуров, Турсунов и Эгамов сидели на той самой жесткой кровати, на которой днем пишет командир, а ночью спит.
Салихов недавно учился в Москве и стал среди узбеков одним из первых инженеров. И, принадлежа к малочисленной в то время группе людей, именуемых национальными кадрами, был окружен всяческой заботой.
Вначале в отряде Бекова все шло стихийно. Воины молодыми ушли воевать, воевали долго, с прекрасным рвением уничтожая старый образ жизни, но, когда пришел мир, воины вдруг поняли, что хаос и разруха долго продолжаться не могут и что им же самим нужно строить новую жизнь; поняли они это и растерялись, потому что строить их никто не учил.
И тогда командир сказал: давайте строить всем отрядом новый, доселе еще невиданный город. Перенесем в новый быт все наше военное хозяйство, все навыки наши и привычки, все, что появилось у нас за десять лет коллективной жизни. А главное, надо прийти в сегодняшний день с нашей верой, энтузиазмом и мужеством. А я, Беков, буду у вас инженером, но инженером не техническим, а идейным, то есть человеком, который будет учить вас духовному братству.
Но, стихийно начав, Беков понял вскоре, что без человека, который научно организовал бы труд, не обойтись. И тогда был приглашен инженер Салихов, который сразу загорелся идеей командира и с таким же рвением, как и Беков, взялся составлять проект нового Гаждивана.
Сейчас он заметно волновался, делал много лишних движений, и движения эти выдавали в нем человека несмелого и доброго.
— Товарищ Беков, надеюсь, на этот раз не прогоните, — сказал, улыбаясь, Салихов.
— Ну, объясняйте, — нетерпеливо ответил Беков.
В линиях, по которым инженер водил карандашом,
Беков ничего не смыслил. Сидящие с ним — тоже. Воспринимали они слова инженера скорее чувством, чем умом.
— Так вот, все ваши замечания учтены… Когда закончится постройка города, завод-комбинат окажется на его окраине. Через пять лет, в конце тридцать седьмого, мощность предприятия возрастет в три с половиной — четыре раза.
— Долгий срок — пять лет, очень долгий, — покачал головой Беков, нервно расхаживая по комнате и что-то прикидывая в уме.
«Долго» — это слово навязчиво преследовало всех, кто работал с Вековым. Командир порой становился подозрительным. Ему казалось, что окружающие не понимают всего значения этого завода, этого города.
— Продолжайте, инженер…
Нуров, как всегда при обсуждении, сидел хмурый, а Турсунова как будто и не бьшо с ними. С этим флегматичным, тихим человеком Эгамов был из одной деревни, вместе рос, перегонял по пастбищам стада, и, зная его характер, адъютант мог смело предположить: думает сейчас Турсунов о покое, о том, чтобы уйти подальше ото всего, что требует усилий.
— Если сейчас на предприятии занято сорок человек, то через пять лет рабочих будет восемьсот — девятьсот. При комбинате намечается открыть училище…
— Дельно, — Беков больше обращался к ним, сидящим на кровати, чем к инженеру.
Эгамов готов был с удовольствием поддержать своего командира. Он знал: все, что делает Беков, — ради доброго на земле. Он бы встал и сказал: «Дельно, командир, правильно», — но сдержал свой порыв, зная, что командир не нуждается в его поддержке. Эгамов нужен был ему просто как нянька, как денщик.
— Училище — это ваша идея, товарищ Беков, — уточнил инженер, напуганный ранее Вековым, а теперь ищущий в свое оправдание различные доводы. — Кроме того, к городу, а от него к колхозу будет проведена железная дорога.
— Слышишь, Нуров, железная дорога! — удовлетворенный командир хлопнул председателя по плечу. — По этой мертвой земле пойдут поезда! Цивилизация придет к нам, забитым и темным!
Нуров только улыбнулся уголками глаз, зато Турсунов решил хоть каким-то образом показать свое причастие к происходящему:
— Железная дорога — тоже твоя идея, командир. Я вижу, товарищ инженер скопировал твои мысли.
— Прекрасно! — воскликнул Беков, проникаясь симпатией к инженеру и видя, что тот почти не отошел в своем проекте от его, Бекова, основной идеи.
Долго тряс потом Беков руку инженеру:
— Спасибо. На сей раз, как видите, не прогнал. А за тот случай простите. Очень хочется, чтобы мы с вами не ошиблись в чем-то.
Счастливый оттого, что все так удачно кончилось и что теперь на пользу и на счастье пойдут его мысли и весь его труд, инженер решил еще раз напомнить:
— Все это ваши идеи, товарищ Беков. Я лишь спроектировал. И признаться, с точки зрения экономики идеи ваши умны. Вы первоклассный экономист.
— Ну, хватит, хватит, — Беков добродушно остановил инженера. — Зря вы так. Никакой я не экономист, вузов не кончал. Только медресе, а это по нынешним понятиям — семь классов… Энтузиазм, вера — вот что делает из человека и экономиста, и врача, и учителя, запомните это! Думаете, кто мы — грамотеи, книжники? Нет, воины! Вот он, Эгамов, он валялся в грязи, в тифе, когда отряд наш подобрал его. А теперь каков он?! Красивый, гордый, знающий свое место в жизни…
Убежденность делала его прекрасным оратором. Все, даже скептик Нуров, слушали Бекова затаив дыхание, веря каждому его слову.
Сколько раз бывало: перед каким-нибудь боем он, Беков, со страстной своей убежденностью доказывал, что победа близка, что стоит сделать только последнее усилие — и восторжествует мир, и воины его, забыв о боли, о смерти, об усталости, бесстрашно бросались на басмачей и побеждали.
Так было и сейчас. Но Нуров тряхнул головой, отодвигая от себя прекрасную картину, и вздохнул:
— А как река, товарищ инженер? Будут расти город и колхоз. А воды ведь не прибавится в реке…
Но Беков не дал ему закончить. Здесь он тоже был спокоен.
— Надеюсь, теперь ясны ваши старые заблуждения? — обратился Беков к инженеру.
— Да, да, возможно, я ошибался.
У инженера, как и у Нурова, было беспокойство по поводу реки, но командир всякий раз разубеждал его, потому что это было совсем не самое важное. И вот наконец инженер смог уговорить себя, что заблуждается. И не потому, что проверил что-то или подсчитал. Ему, как и Бекову, надоело думать, что есть и нечто такое, что может стать преградой великой идее. И он выбросил прочь все сомнения.
— Просто я высказывал свои опасения…
— Верю, верю. Вы честно заблуждались. Мы всё заставим работать на людей: и пустыню, и реку. Приезжайте лет через десять — убедитесь, что волновались напрасно.
— Спасибо, — инженер поклонился и вышел.
Снова они были вчетвером. Как много дней назад. Вот так собирались в походной юрте — командир Беков, два его заместителя и адъютант. Где-нибудь в пустыне, куда привела их война. Где-нибудь среди песков, где коршуны ждали их трупов и трупов их врагов. Коршунам все равно, они не разбирались в знаменах, которыми трупы были покрыты…
Помолчали.
«Все хорошо, — думал Беков, чувствуя усталость после встречи с инженером, — все чудесно кончилось… Нуров трудится, пожалуй, больше всех, как вол. И он поднимет колхоз. Правда, не хватает у него идей, работает он немного по старинке. И нечуток к людям. Но это пройдет… Турсунов, наоборот, верит во все, но он слаб волей. Надо будет помогать ему… Прекрасные воины у меня, предан Эгамов. Они потянут все…»
В комнату вошел охранник, неся глиняный кувшин со спиртом.
Беков вынул из тумбочки стаканы. Командир стал пить в последнее время, но пил всегда в одиночестве, закрывшись. Любил говорить сам с собой. Вспоминал мать и деревню, где родился. Очень хотелось ему, чтобы кто-нибудь из близких увидел, чего он достиг. Но у Бекова никого не осталось. Родителей его басмачи повесили, когда узнали, кто их сын.
Все, кроме Турсунова, выпили не без удовольствия, только он один страдал, когда пил. Натура его была слабой и требовала к себе бережного отношения, и, глядя на него, вдруг подумал Эгамов:
«Сможет ли этот человек заменить нам командира? Быть таким, как он, отцом воинов?»