В его голосе послышались нотки грусти, и Гермиона сочувственно произнесла:
– Должно быть, вы действительно очень давно здесь.
Флавиус помолчал пару секунд, после чего кивнул:
– Очень давно, – он медленно повернулся к Гермионе, – но не это главное. Вот, что ты должна знать…
Спустя пару часов Гермиона прогуливалась по окрестностям и пыталась переварить и утрамбовать новую информацию, которая непереносимой тяжестью лежала на дне желудка.
«Несварение», – безрадостно поставила она себе диагноз и спрятала лицо в ладони. Да и, в конце концов, разве можно c аппетитом прожевать новость о том, что ты уже не жив, но ещё не мёртв? Можно ли проглотить тот застревающий в горле факт, что даже если ты останешься здесь насовсем, то никак не изменишься? Ты не повзрослеешь, твои волосы не отрастут ни на дюйм, а на лице не появится ни морщинки, пусть ты будешь всё время хмуриться или, наоборот, безудержно смеяться, что вряд ли. Синяки и царапины, которые были на теле до падения в Арку, никуда не исчезнут, а если тебя угораздило пораниться ровно за секунду до этого, то, можно сказать, тебе суждено истекать кровью изо дня в день. Таким образом, Гермионе словно представлялась невесёлая перспектива пробарахтаться в формалине вечность, даже не живя – существуя.
«Здесь нельзя умереть. Ты можешь соорудить петлю, затянуть на шее и повеситься, но так и будешь висеть и биться в предсмертной агонии, пока тебя кто-нибудь не снимет. Ты можешь пойти камнем на дно озера, попробовать захлебнуться, но вместо этого будешь ощущать, как вода хлюпает в лёгких, а ты не дышишь, но живёшь, по-прежнему живёшь. Ты можешь изрезать себя вдоль и поперёк, истекать кровью, но через сутки раны затянутся, как на бездомной дворняге. Единственный способ прекратить существование – броситься в Арку. Тогда ты разлетишься на тысячи невесомых частиц, но не факт, что попадёшь в лучшее место…»
Гермиона снова и снова прокручивала в голове эти слова, примеряла на себя, как новую неказистую мантию, и брезгливо отбрасывала в сторону.
Разумеется, она не собиралась покончить с собой. Она лишь хотела покончить с существованием в этом странном мире за занавесом, а посему была твёрдо намерена выбраться отсюда во что бы то ни стало.
– Смирись, – сказал ей Джек, покачивая бутылку с огневиски на уровне глаз и всматриваясь в жидкость на донышке, когда Гермиона пришла попросить тот самый, единственный кусочек мыла и пригоршню зубного порошка, которые никогда не иссякали. – Теперь ты будешь торчать здесь вечно.
– Я найду выход, – гордо вскинула подбородок Гермиона, обернувшись на пороге его не отличавшейся опрятностью хижины. – Вот увидишь.
Насмешливое «ну-ну» стукнулось ей в затылок, но Гермиона только сильнее сжала в кулаке несессер и пошла прочь, думая, что с пьяным спорить бесполезно.
– Это точно, – отозвался Джонатан, когда она, не рискнув зайти в воду, освежилась прямо на берегу, а потом, решив вернуть мыло и зубной порошок их законному владельцу, пришла в гости к новым соседям.
Заросшая лозой хижина Элен и Джонатана находилась совсем недалеко от водопада и была словно продолжением самого леса. Внутри всё благоухало: пахло травами, мятной свежестью и уютом так, что совершенно не хотелось уходить. Сейчас Джонатан как раз быстрыми, наработанными движениями измельчал в небольшом котелке какие-то листья и лепестки цветов, от усердия прикусив кончик языка, и внимательно слушал Гермиону, изредка отпуская скупые комментарии.
– Он попал за Арку, будучи навеселе, так что это состояние у него перманентно, – после довольно продолжительной паузы сказал Джонатан, смахнув пот со лба и посмотрев на Гермиону поверх очков.
– Что? Так он не может протрезветь?
Изумлению Гермионы не было предела.
– Под поздний вечер, если не будет пить, – грустно усмехнулся Джонатан, а затем несколько помрачнел. – Но ничем хорошим это не заканчивается, поверь.
Гермиона охотно верила, а потому не стала уточнять, что случится, если Джек расстанется на целый день со своей «второй половиной», как он сам в шутку говорил о бутылке с огневиски заплетавшимся языком.
– А где… Элен? – осторожно поинтересовалась Гермиона, и лицо Джонатана просветлело.
– Собирает травы и фрукты. Кажется, сегодня она хочет приготовить на ужин что-то особенное.
В его голосе чувствовалась такая неприкрытая нежность и забота, правда, разбавленные грустью, что Гермиона невольно вспомнила Рона. Она задумалась: как он там, без неё? Ох, он же наверняка сходит с ума, как и Гарри. А Гарри? Мерлин, бедный Гарри! Неужели он это заслужил: потерять ещё одного близкого человека за сводами Арки?
В носу защипало, когда Гермиона начала вспоминать всех, кто был ей дорог: родителей, Рона, Гарри, Джинни и всю свою вторую семью – Уизли… Они ведь думают, что она мертва! И самое ужасное – есть шанс, что у неё не получится убедить их в обратном. Никогда…
Внезапно Гермиона осознала, что по щекам текут слёзы, и она больше не стала сдерживаться. Действие успокаивающего отвара прошло, и она наконец заплакала: горько, надрывно, так, как будто оплакивала уже закончившуюся жизнь. А ведь так и было: они с Роном хоть и помирились после продолжительного расставания, так и не успели подарить друг другу первый в их обновлённых отношениях поцелуй. Хоть Гермионе с Гарри и дали в Министерстве первое самостоятельное задание по изучению волшебных свойств Арки смерти, которое они выбивали несколько лет, Гермиона так и не довела начатое до конца. А Джинни? Джинни, которая ждала первенца и мечтала, чтобы Гермиона стала крёстной матерью? Такого, вполне вероятно, уже никогда не случится. Ведь Гермиона, находясь в мире живых, как будто закинула удочки сразу в несколько озёр, даже не сомневаясь, что везде поймает по крупной рыбине, а в итоге сама пошла ко дну лишь с призрачной надеждой на спасение.
– Пожалуйста, Гермиона… Не плачь, – в какой-то момент услышала она расстроенный голос Джонатана и почувствовала знакомый терпкий запах успокаивающего отвара.
– Пусть поплачет, – донёсся до неё нежный женский шёпот, когда она, так и не совладав с рыданиями, выпила отвар и позволила себя увести на широкую софу.
За секунду до того, как провалиться в глубокий сон, Гермиона увидела сочувствующий взгляд Джонатана, мягкую улыбку Элен и стоявшего в дверях со скрещенными на груди руками парня, которого не встречала со вчерашнего дня.
Кажется, его называли Рег.
Третий день
Регулусу Гермиона сразу не понравилась. Слишком смелая, слишком острая на язык, а ещё слишком надоедливая. Потому он её и избегал, пока она ходила туда-сюда, пыталась везде засунуть свой любопытный нос, старалась навострить слух, как только улавливала что-то, казавшееся ей полезным. Будто это смогло бы ей помочь выбраться с острова… Как же!
По словам Флавиуса, у него было предчувствие: скоро всему этому придёт конец. Не в том плане, что они все сдохнут, помрут в итоге от безнадёги или сойдут с ума – нет. Скорее, наоборот: он полагал, что есть выход.
– Ты сумасшедший, – раздражённо говорил ему Регулус, помогая рубить дрова для костра.
– Ты знаешь, что нет, – спокойно отвечал Флавиус.
– Ты правда считаешь, что есть выход? – насмешливо спрашивал его Регулус, вскинув бровь.
– Ты знаешь, что да, – спокойно отвечал Флавиус.
– Только не начинай снова про сияние, хорошо? Ты крупно ошибаешься, если полагаешь… – отчаянно говорил ему Регулус, отбросив топор.
– Ты знаешь, что нет, – спокойно отвечал Флавиус и продолжал работу как ни в чём не бывало, будто не замечая, что у Регулуса лицо от злости зеленее травы, а из ушей разве что не идёт пар.
Раздражало. Регулуса, помимо прочего, раздражало, что все были без ума от новенькой. Даже Элен вчера, купившись на типичную девчачью истерику, произнесла пару слов, пытаясь успокоить… Гермиону. Гермиона – да что за имя-то вообще такое?
– Это была последняя воля бабушки, – пожала плечами Гермиона, сидя у костра во время ужина, – она всегда мечтала назвать дочь Гермионой, но у неё родился сын, и мечта осталась неосуществлённой. Когда она умирала, то попросила родителей, чтобы они дали внучке это имя. И вот – теперь я Гермиона, – улыбнулась она в ответ на вопрос Регулуса, озвученный Джеком.
– Как трогательно, – не удержался Регулус и поймал на себе сразу несколько предупреждающих взглядов.
– Малыш Регги чем-то недоволен? – захмелевшим голосом поддел Джек, который ещё больше оживился с появлением новенькой, а оттого чуть ли не блевал вопросами.
– У меня есть имя, идиотина, – рыкнул Регулус и сел на бревно справа от Джонатана, который тут же предложил ему походную тарелку с кусочками запечённых фруктов. – Спасибо, я не голоден.
– Кстати, мы так и не представились, – внезапно уверенно обратилась к Регулусу новенькая и протянула руку. – Меня зовут Гермиона Грейнджер. А ты…
Первым было желание броситься прочь, сверкая пятками, умчаться на противоположный край острова и больше не появляться на традиционных ужинах у костра. Регулусу было почти физически больно от того, с каким огоньком смотрит на него Гермиона, с какой жадностью тянется к общению, стараясь быть милой со всеми. А всё потому… Потому что сейчас она слишком напоминала его самого, когда он только попал за Арку. Он тоже тогда до конца не верил, что застрял здесь навечно и питал надежды, которым не суждено было оправдаться.
Регулус перехватил взгляд Флавиуса, который выжидающе смотрел на него, вскинув бровь, и всё же неохотно пожал протянутую руку. И в миг, когда он коснулся нежной кожи Гермионы, когда сжал её маленькую ладонь в своей, куда большей по размеру, в нём внезапно воскресла память о женских прикосновениях, о нежных девичьих пальцах, которые когда-то перебирали его волосы или ласкали тело. Мерлин, сколько прошло лет, а может, и десятилетий с того момента, когда он был с девушкой? Когда в последний раз он просто касался девушки, не говоря уже о большем? Эта мысль пробежалась по телу мурашками, прокатилась внутри огненным шаром и приземлилась прямо в паху, вызывая возбуждение, которого Регулус так давно не чувствовал, которое запретил себе чувствовать, не желая уподобляться Джеку с его привычкой жадно мусолить сальный журнал с голыми ведьмами и, рукоблудствуя, представлять всех этих Минни, Китти и Шейли в деле.
Ощущая, что фантазия разыгралась не на шутку, из-за чего появился риск всё-таки уподобиться Джеку, Регулус тут же резко отдёрнул ладонь и против воли впервые взглянул на Гермиону не как на очевидную обузу, не как на истеричку и ещё одну головную боль, а как на девушку.
И в целом ему понравилось то, что он увидел.
Кареглазая, худая, но не такая хрупкая, как Элен, она была едва ли старше него. Вернее, едва ли старше того возраста, в котором он застыл навеки. Её нельзя было назвать красавицей, особенно если принять во внимание эти пышные, вьющиеся волосы, которым очень недоставало укладывающих чар и волшебной расчёски. Но и в них было своё очарование. А ещё у новенькой была обезоруживающая улыбка и тёплые глаза, которые, как и у Флавиуса, светились добротой.
Наверное, именно из-за того, что на него очень давно никто не смотрел с добротой, он и решил представиться.
– Регулус, – сказал он, прокашлявшись. – Меня зовут Регулус Блэк, хотя некоторые называют меня Рег. И не то чтобы я это одобрял, кстати.
Он не знал, что её так ошеломило. Может, его имя? Хотя вряд ли: оно хоть и звучало вычурно, тем не менее было не хуже, чем «Гермиона». Тогда, возможно, дело в фамилии? Да уж, его фамилия всегда была на слуху и не всегда упоминалась в положительном ключе, далеко не всегда. Или в прозвище? В любом случае, что бы это ни было, это Гермиону… Пугало? Удивляло? Приводило… в восторг?!
– Так ты… Ты же… – качала головой Гермиона, быстро рассматривая его. – Святой Мерлин, этого не может быть!
– Чего не может быть, Грейнджер? – с опаской поинтересовался Регулус, решив произнесённой фамилией обозначить дистанцию, на всякий случай, и угли костра одобрительно треснули.
– Ты брат Сириуса? – в конце концов выдавила Гермиона, уставившись на него так, как это делали девчонки после успешно сыгранного матча по квиддичу: с благоговением и каким-то нездоровым восхищением.
Но сейчас, в этих обстоятельствах, Регулус не был этому рад.
Казалось, трещали не только угли, лениво барахтавшиеся в пламени, – он тоже будто трещал, расходился по швам и чувствовал, как жившее внутри чудовище, с которым Регулус еле-еле сумел совладать, опять лезет наружу, начиная сжирать его заживо.
Чудовище, порождённое самым жестоким воспоминанием – о событии, которое едва не сломило Регулуса несколько лет назад.
Шесть лет назад.
– Он тоже здесь? – как назло, не унималась Грейнджер, оглядываясь по сторонам, шаря взглядом повсюду с таким восторгом, словно Сириус мог выйти вон из-за того куста или выпрыгнуть прямо из пламени в сомбреро и начать танцевать, эффектно обозначив свой приход.
И тут внезапно Регулус осознал, что на него все таращатся. В ужасе таращатся все, кроме Грейнджер, и он подумал: «Может, новенькой кто-то рассказал? Болтал с этой любопытной, хочу-всё-знать девчонкой и ненароком упомянул, что у «малыша Регги» есть брат по имени Сириус? Вернее, был брат по имени Сириус?»
– Кто тебе сказал? – говорил уже не Регулус – чудовище, жившее в нём. – Кто из вас, чёрт возьми, сказал ей?
Регулус вскочил на ноги и пробежался безумным взглядом по лицам присутствовавших.
Все молчали, опустив глаза. Как ожидаемо! Только Флавиус, опёршись на посох, встал и успокаивающе начал:
– Регулус, пожалуйста… Ты же сам понимаешь, что мы все слышим про Сириуса от Гермионы в первый раз. Видишь, она ведь сама ничего не понимает.
– Значит, он… – мог бы не услышать, но всё же различил невесомый шёпот Регулус, когда Гермиона наконец поняла, и он, подобно почуявшему кровь оборотню, резко обернулся к ней.
Она сидела с бледным как полотно лицом и, зажав рот ладонью, испуганно смотрела на него. Регулус тоже смотрел, смотрел и скалился, почти ощущая, как на самом деле превращается в чудовище с этой неуёмной жаждой рвать, кусать, уничтожать… Ломать, крошить, испепелять того, кто посмел, посмел…
Он сделал несколько шагов к ней, не обращая внимания на предупреждающие нотки в голосе Флавиуса, который позвал его. Но Регулусу было плевать на эти предостережения. Ведь Гермиона смело встретилась с ним взглядом, готовая принять любое развитие событий, и он почти чувствовал, как страх кружит между ними, маячит в тенях от языков пламени на лице Грейнджер и выжимает из неё по капле самообладание. В какой-то момент Регулусу показалось: Грейнджер вот-вот закричит, ударится в слёзы или же сделает хоть что-нибудь, лишь бы нарушить эту кошмарную тишину. Но она молчала, по-прежнему молчала и не позволяла себе даже моргнуть. И в этом жесте было столько непоколебимой гордости, что Регулус едва не топнул с досады ногой.
«Так похожа на меня… Идиотка», – с горечью подумал он, и эта мысль почему-то заставила чудовище в нём заткнуться ровно настолько, чтобы хватило времени убраться подальше от Гермионы, которая хотела было пойти за ним, но остановилась, перехватив чей-то взгляд.
А Регулуса ноги вели всё дальше и дальше от Джека, который даже перестал испражняться вопросами и чуточку отрезвел, всё стремительнее – от Джонатана с Элен, которые были слишком хорошими людьми, чтобы думать о нём плохо даже после всего, что он сделал. Ему было стыдно, совсем немного, но стыдно оттого, что он шёл прочь от единственного человека, который всегда его понимал и сейчас не смотрел на него с неприкрытой жалостью, за что Регулус был бесконечно благодарен.
От Флавиуса.
День 4
Флавиус до самого вечера не видел ни Регулуса, ни Гермиону. Конечно, в поведении первого не было ничего неожиданного: смерть Сириуса едва не сломила Рега, который все эти годы только и жил мыслью об их встрече. Флавиус не застал времён Второй магической войны, но знал о ней всё, что мог рассказать Регулус, как знал и о его прошлом в рядах Пожирателей Смерти, а также о мечте покончить с Волдемортом навсегда, а после – помириться с братом.
«Мы никогда не ладили, – неохотно рассказывал Регулус, – ведь я с детства был послушным ребёнком, старавшимся угодить родителям и делавшим всё, чтобы получить хотя бы один тёплый взгляд. А он… А он был несносным раздолбаем, позором семьи и предателем крови, как говорила моя мать. Он считал всю нашу семейку идиотами, а я понял, что он прав, слишком поздно…»