Но она не врала. Называла факт за фактом, которые были один убедительнее другого, так что сомнений не оставалось – она говорит правду.
И внезапно Регулус увидел в Гермионе равную себе. Вернее, он и раньше видел это, но признал только сейчас – в миг, когда Гермиона начала рассказывать о главном деле его жизни, которое так и осталось незаконченным, но завершилось благодаря вот этой хрупкой девчонке и двум её друзьям.
Он сел рядом с ней и пару часов жадно слушал рассказы о том, как его мечты воплотились в жизнь там, по ту сторону Арки. Он слушал про уничтоженные крестражи, про поверженного Тёмного Лорда и про сбывшееся пророчество, ища которое он и угодил за занавес, пробравшись не в ту комнату Отдела тайн. Он слушал про новый мир, про людей, которые больше не боялись произносить имя Волдеморта, а с придыханием вспоминали другое имя – Гарри Поттер, и с каждым новым словом в нём росло уважение к Гермионе, пропорционально тому, как улетучивалась затаённая на неё злость.
В момент, когда Гермиона закончила длинный рассказ и замолчала, Регулус внезапно заметил, что угли в костре уже слабо тлели, ночь давно укрыла небосвод иссиня-чёрным пледом, а они с Грейнджер остались вдвоём. Развернувшись друг к другу, они сидели рядом так, что их колени едва соприкасались, и Регулус чувствовал: мозг отчаянно пульсировал, силился справиться с новой, ошеломительной информацией, но не справлялся. Всё смешалось воедино: крестражи, Избранный, Хогвартс, Дары Смерти, а ещё… Её колени, и близость, и осознание, что он относится к Гермионе уже совершенно иначе. Всего было так много, что ему казалось, он не выдержит – разлетится на искры, как тот уголёк, который она только что пошевелила палкой.
Видимо, обратив внимание на растерянность Регулуса, Гермиона вновь повернулась к нему, коснулась коленом и, помедлив, придвинулась чуть ближе. А когда она, пристально глядя в глаза, положила ладонь на его руку, Регулус сначала инстинктивно хотел отпрянуть, но потом напряжённо замер, потому как понял, ещё до того, как она сказала первое слово, понял, что сейчас услышит нечто особенно важное.
– Его оправдали, – тихо, как будто боясь спугнуть, подтвердила его мысли Гермиона. – Он умер, сражаясь. – Она замолчала, пару раз моргнула, затаив дыхание, а затем, словно решившись, добавила: – Гарри хочет назвать первенца двойным именем Джеймс-Сириус. У него будет сын… Сын, названный в честь Сириуса.
И Регулус не знал, что толкнуло его на следующий поступок, но он, будто махнув стаканчик смелости, попросил:
– Расскажи мне о нём.
Гермиона слегка улыбнулась и действительно рассказала.
У Регулуса было чувство, что он, наконец-то, смог взглянуть в глаза уродливому чудовищу и победить его.
Похоже, Флавиус не кривил душой, когда говорил, что верит: Регулус способен сделать это.
День двадцатый
Флавиус был доволен. Появление Гермионы сказалось наилучшим образом на всех, кто жил на острове. Джонатан нашёл себе собеседника по интересам и с удовольствием обсуждал с Гермионой некогда прочитанные книги, а ещё с интересом слушал о новых открытиях, совершённых волшебниками за последние восемьдесят лет, проведённых им за Аркой. Элен по-прежнему молчала, но всё же было заметно, с каким воодушевлением она собирает вместе с Гермионой травы или готовит что-то на ужин, ненавязчиво показывая, как правильней мешать суп или давить фрукты, чтобы они дали максимальное количество сока. Джек хоть и вёл себя, как всегда, бесцеремонно, всё-таки завоевал симпатию Гермионы благодаря умению шутить и сам начал ей симпатизировать благодаря её умению смеяться даже над самыми глупыми шутками. Ну а Регулус… Похоже, Регулусу становилось лучше. В его глазах зажёгся тот потухший было огонёк, который Флавиус так желал снова увидеть. И поэтому он надеялся – совсем скоро Регулус решится. А за ним и все остальные решатся, в конце концов, выбраться из этого места.
– Почему они не сделали этого раньше? – спросила у Флавиуса Гермиона, сидя с ним рядом на траве и помогая ему нести вахту наблюдателя за Аркой.
– Они боятся, – отозвался Флавиус, нахмурившись. – Видишь тот лес? Вернее то, что он него осталось? – указал он кривым пальцем на торчавшие вдали обугленные деревья. – Если присмотреться, то можно заметить на стволах разноцветные ленты. Это деревья памяти.
Гермиона вытянула шею и слегка приподнялась на месте, после чего охнула.
– Мерлин, неужели так много…
– Да, – подтвердил Флавиус. – Многие погибли. Знаешь, в чём заключается жуткая особенность этого места? В том, что ты не можешь заболеть физически, но можешь заболеть душевно. Я видел, как многие сходили с ума и бросались на Арку, лишь бы закончить мучения. Видел и тех, кто скрывался за сиянием… Вот только я уверен, что они, хоть и оказались в мире живых, уже не смогут нормально жить дальше, потому что за сияние они уходили, будучи безумными, готовыми встретить смерть… – Флавиус помолчал, думая о пёстрых лентах, хранивших молчаливую память о людях, которых уже нет ни здесь, ни в мире живых. – Элен с Джонатаном попали сюда одновременно с ещё одной девушкой. Она была глубоко беременна и не могла разродиться… Несчастное создание. В итоге она сошла с ума и бросилась на Арку на глазах у Джонатана с Элен. С тех пор Элен не разговаривает.
– Мне так жаль, – тихо проговорила Гермиона, и Флавиус вздохнул.
– Мне тоже жаль, но я не виню тех людей, которые бросаются на Арку. Возможно, я бы тоже не выдержал и поступил так же, если бы мне было не за что бороться… Ведь, по сути, всем, кто находится здесь, что-то помогает держаться. Джонатан и Элен счастливы вдвоём и не дают друг другу сойти с ума, Джек много пьёт, а оттого реальность ему видится несколько радужнее, чем остальным, ну а у Регулуса всегда было ради чего жить. Просто в последние годы он начал об этом забывать.
– А вы? Почему вы здесь? – осторожно поинтересовалась Гермиона.
Флавиус вновь взглянул на Мёртвый лес и, помедлив, ответил:
– При жизни я был эгоистом. Знаешь, я вошёл в историю как единственный человек, который выжил после нападения дементоров, а потому спеси во мне было хоть отбавляй.
Внезапно лицо Гермионы прояснилось, а глаза округлились:
– Не может быть! Только не говорите, что вы тот самый…
– …Флавиус Белби. Да, я тот чёртов засранец, который выжил после нападения дементоров, а потом давал нахальные интервью и ещё не раз испытывал судьбу, – скосил на неё насмешливый взгляд Флавиус, а затем рассмеялся. – Я был в плену у великанов, сражался со стаей оборотней, а ещё сознательно провёл последние десять лет без магии среди магглов, ведя отшельнический образ жизни. Я был влюблён в свою смелость, в свою отчаянность и ослеплён тем, сколь многим полезным вещам я выучился, прожив в лесной сторожке вдалеке от цивилизации.
– Так вот откуда вы всё умеете, – восхищённо выдохнула Гермиона.
– Да, – кивнул Флавиус, – наверное, я предчувствовал, что со мной могло произойти нечто подобное, а потому научился без помощи магии рубить дрова и добывать пресную воду, хотя последнее, к счастью, здесь мне не понадобилось.
– Значит, Регулуса вы тоже всему этому обучили? – придвинулась Гермиона к Флавиусу, с интересом посмотрев на него.
– О, это было непросто, – рассмеявшись, произнёс он. – Регулус хоть и умел многое, но в вопросах выживания с отсутствием магии был беспомощен, как бездомный котёнок. Ты бы видела, с каким выражением лица он впервые взял в руки топор! – от смеха у Флавиуса даже заслезились глаза. – Моя покойная бабушка и то обращалась бы с ним более умело, чем этот чёртов аристократ, боявшийся занозить свой нежный палец. Да, всё-таки испортил я пацана. Слышала, как он иной раз выражается?
Гермиона захихикала.
– Но почему же испортили – заставили повзрослеть, – ответила она с улыбкой.
Флавиус помолчал какое-то время, а затем сказал с ноткой грусти:
– Регулус мне как сын, Гермиона. Сын, которого у меня никогда не было.
Солнце вновь начало проседать за горизонт, и сердце Флавиуса тревожно ёкнуло. Что-то зловещее было в этом закате, который он уже давно не мог ни с чем сравнить, кроме как с кровью, пропитавшей небо.
– Когда я прослышал про таинственную Арку, попав в которую люди не возвращаются, я посчитал, что и эту задачу мне решить под силу. Самонадеянный болван, – горько усмехнулся Флавиус, стараясь отогнать от себя беспокойные мысли. – И только через сто лет мне удалось узнать, что отсюда возможно выбраться.
Засунув руки в карман, он достал записку и отдал Гермионе, которая, нахмурившись, прочитала наскоро нацарапанное слово вслух:
– Сияние. Здесь написано «Сияние». Что это значит?
– Это написала одна девушка, которая здесь жила давным-давно. Её звали Энн, и она решилась переплыть реку. Я пытался её отговорить, но она меня не слушала, а лишь твердила, что знает: это спасение. В итоге, смирившись, я попросил во что бы то ни стало дать мне знать, если она останется в живых… Подозреваю, ей просто никто не поверил, когда она сказала, что люди, попавшие за Арку, не умирают, а добровольцев проверить это не нашлось. Видно, что записку она писала в спешке, так что не исключаю, что за Энн гнались и в конце концов поймали. А потом определили в лечебницу для душевно…
Флавиус не успел договорить: внезапно из Арки вырвался яркий поток света, а в следующую секунду из неё вылетел человек. На время ослепнув, Флавиус тем не менее быстро встал, из-за чего его суставы отозвались неодобрительным хрустом, и услышал пронзительный вскрик Гермионы:
– Рон!
***
Гермиона не верила глазам. Она бежала навстречу самой великолепной галлюцинации, которую могла придумать. Ведь не могло же быть так, что Рон на самом деле лежал на траве и бестолково озирался по сторонам?
– Рон! – повторила Гермиона, и он её увидел: стремительно поднялся и бросился к ней.
– Гермиона! – крепко сжал её в объятиях Рон. – Господи, это правда ты? Ты жива?
А Гермиона наконец убедилась, что это не сон, что она действительно прижимается к груди Рона, вдыхает родной запах свежескошенной травы и плачет, плачет от радости. Краем глаза она видела, как на гору бегом поднимался Регулус и, кажется, что-то кричал, но Гермиона не слышала. Она лишь вжималась в Рона, старалась запечатлеть этот момент в памяти, потому что была так счастлива, что не могла найти других слов, кроме слетавшего с губ имени: «Рон… Рон… Рон».
– Нам нужно идти! Гермиона, Гарри нас ждёт! – внезапно схватил её за руку Рон и что есть сил потащил прямо к Арке.
И Гермиону обдало холодным потом, когда она со всей ясностью поняла, куда вёл её Рон. Она начала сопротивляться, кричать, но он настаивал, тянул за собой, пытался успокоить словами и, сам того не осознавая, всё стремительнее приближался к смерти. А у Гермионы, как назло, во рту словно всё заиндевело от ужаса, из горла вырывался хрип и какие-то сдавленные звуки, и она в поисках помощи обернулась к Регулусу, который был уже близко, но не достаточно, чтобы…
Её вселенная рухнула одновременно с тем, как на запястье сомкнулась чья-то рука, вторая в это же время обхватила Гермиону поперёк талии, и её повалили на землю. Вселенная раскрошилась одновременно с её отчаянным воплем, утонувшим в практически ультразвуковом гуле. Вселенная взорвалась и упала в небо вместе с тысячами разноцветных частиц, в которые превратился Рон.
А потом были утешающие слова, нежные руки, тёплые объятия, отчаянные мольбы: «Не плачь», успокоительные настойки и сон, сон, смешавшийся с кошмаром, в котором она снова и снова видела недоумённое лицо Рона, которое ускользало от неё, рассыпалось прямо на глазах и, в конце концов, растворялось где-то в сиянии. Гермиона не знала, сколько прошло часов, дней, недель, прежде чем она осознала, что её пальцы, дрожа, завязывают оранжевую ленту на самом большом дереве, которое она только смогла отыскать в Мёртвом лесу. Дереве, которое всегда будет хранить память о Роне.
Гермиона замерла, прислонившись спиной к холодному стволу, и сползла по нему на землю, ощущая, что хочет заплакать, нестерпимо, до дрожи хочет, но уже не может. Просто не может выдавить ни слезинки, потому что, похоже, израсходовала пожизненный запас слёз. И она была благодарна, когда ощутила, что кто-то сел с ней рядом и, обняв, безмолвно заплакал за неё.
Лишь уткнувшись в его влажную шею, она поняла: это был Регулус.
День сорок седьмой
Первые, самые трудные семь дней он был с ней рядом практически постоянно. Заставлял есть, пить успокоительные отвары, на руках относил на кровать, когда она засыпала, и внимательно следил, чтобы она не наделала глупостей, когда просыпалась. Он прижимал её к себе, когда она впадала в истерику, так крепко, что через какое-то время рыдания стихали, Гермиона переставала вырываться и, наконец, совсем обмякала в объятиях. Он делал всё, чтобы хоть немного облегчить ту же боль, что когда-то переживал и сам… Правда, Сириус хоть и был его братом, они никогда не были так близки, как Гермиона с Роном, её лучшим другом и, судя по обрывкам фраз, человеком, которого она любила. И поэтому Регулус понимал, что Гермионе было куда хуже, чем ему когда-то…
Следующие за семью десять дней она проводила одна. Просто попросила дать ей такую возможность, чтобы немного прийти в себя и научиться жить с потерей. А на одиннадцатый – пришла на сияние и села рядом с Регулусом. Тогда она ничего не произнесла – просто крепко сжала его руку, и это сказало Регулусу о её чувствах больше, чем все слова на свете. Ему было тепло от того, как по телу разливалось её спасибо.
– Если хочешь, можем об этом поговорить, – спустя пару часов предложил ей тогда Регулус, не сводя с неё глаз.
Но она лишь слегка качнула головой и тихо ответила, будто вслушиваясь в шёпот звёзд:
– Давай об этом помолчим.
И они молчали, всматриваясь в сияние, все следующие восемь ночей, а на девятую – она заснула на его груди.
Регулусу тогда заснуть так и не удалось. И, сказать по правде, он об этом ни капли не жалел, сжимая Гермиону в объятиях.
Утром она проснулась и впервые заговорила так, как будто наконец-то пришла в себя. Будто этой ночью, проведённой в его руках, отпустила воспоминания о Роне, как когда-то помогла отпустить Регулусу воспоминание о Сириусе.
Днём Флавиус сказал, что так и было.
День пятьдесят третий
– Эй, Флавиус, глянь: наш малыш Регги влюбился, – толкнув его, глумливым шёпотом произнёс Джек и отхлебнул из бутылки.
– Оставь их в покое. Лучше сходи принеси дров, – устало отозвался Флавиус, но всё же взглянул на Регулуса, который футах в тридцати разговаривал с Гермионой. Cидя на траве, она резала коренья на низком самодельном столе и с улыбкой слушала Регулуса. Когда оба рассмеялись, Флавиус и сам не смог удержаться – растянул губы в усмешке.
Конечно, он видел: в их отношениях что-то менялось. Случившаяся недавно трагедия сплотила их, и Флавиус был уверен: если бы не Регулус, Гермионе было бы гораздо сложнее с ней справиться.
Внезапно из леса, ступая гордо, словно сама английская королева, показалась курица – самое бесполезное живое существо на острове. Она жила здесь ещё до того, как Флавиус попал за Арку, и совершенно точно считала себя полноправной хозяйкой этих земель. Её нельзя было убить: она была такой же бессмертной, как и люди, а ждать от неё яиц было столь же бессмысленно, как пытаться её зажарить.
Громко кудахча, курица подошла к увлечённому своим рассказом Регулусу и пару раз клюнула в его ногу. Тот с криком подскочил и задел лодыжкой стол, который тут же опрокинулся вместе с кореньями на землю.
– Чёртово тупое создание! Пошла вон! – взревел Регулус и попытался пнуть курицу, но та, издав победное: «Ко-ко!», быстро засеменила обратно к лесу.
– Смотрите-ка, нашего Регги сделала наседка! – облокотившись на колено, указал на того грязным пальцем Джек, и все захохотали.
Регулус, сжимая и разжимая кулаки, перевёл злобный взгляд с Джека на Флавиуса, а потом и на Гермиону, которая сначала честно старалась сдержаться, но всё равно засмеялась, опёршись руками на траву позади себя и запрокинув голову. И Флавиус заметил, что на лице Регулуса тоже медленно расцвела улыбка, а вскоре он и вовсе начал посмеиваться, глядя на Гермиону. Спустя несколько секунд, словно ощутив взгляд Рега, та подняла на него глаза и, смахнув слезинку, широко улыбнулась, будто говоря: «Не сердись, это всего лишь шутка». Регулус в ответ укоризненно покачал головой и, усмехнувшись, подал ей руку, чтобы помочь встать. Когда Гермиона, приняв её, поднялась, она внезапно оказалась к нему так близко, что ткнулась носом ему в шею. Флавиус невольно затаил дыхание, наблюдая, как Гермиона не спеша вскинула голову и пристально посмотрела в глаза Регулусу, не делая и шага назад. Тот, в свою очередь, тоже не двигался: – по-прежнему придерживал её за локоть и, слегка напрягшись, отвечал таким же взглядом. Уже привычный для здешних вечеров ветер всколыхнул волосы Гермионы, и одна тоненькая прядка упала ей на лицо, приникла к уголку рта. А в следующее мгновение Регулус осторожно убрал её, плавно ведя пальцами по приоткрывшимся от вздоха губам к щеке.