Только тут Регулус осознал, что до сих пор держит на весу руки с занесённым топором, а потому тут же расслабил их, сбросив вниз, и позволил топору выскользнуть из пальцев.
– Я же говорил, придёт день, – подошёл к Джонатану Флавиус и с улыбкой коснулся его плеча. – Она пришла в себя, видишь?
Они смотрели друг на друга так, словно у них был какой-то общий секрет, а затем Флавиус притянул Джонатана к себе и по-отцовски обнял.
Регулус увидел, как сморгнул слёзы Джонатан, растрогавшись, и ему стало неуютно. Каждый мужчина хоть однажды в жизни плакал, и едва ли найдётся тот, кому пришлось бы по душе присутствие в этот момент других людей рядом. Поэтому Регулус произнёс, почесав затылок:
– Я, пожалуй, прогуляюсь немного. Спина совсем затекла.
– А-й-й-й-я пойду отлить, – заметив его многозначительный взгляд, тут же протянул Джек, который, к счастью, хоть был и мертвецки пьян, но понимал: сейчас лучше оставить Джонатана и Флавиуса наедине.
Регулус побрёл по лесной тропинке прочь, задумавшись, сможет ли он когда-нибудь полюбить кого-то так же сильно, как Джонатан любил Элен? Когда он невольно вспомнил о Гермионе, ему показалось это возможным. Ведь после смерти Рона, после того, как она пережила практически то же самое, что и он, ему до дрожи хотелось оберегать её, заботиться о ней так, как никто никогда не заботился о нём. Да что говорить! Если бы такое было возможно, он бы и вовсе хотел никогда не отпускать Гермиону из рук, потому как с некоторых пор она стала для него необходимостью, источником, который подпитывал в нём жизнь и давал силы бороться.
– Эй, Регги, что, снова задумался кое о ком? – было ощущение, словно эти слова ущипнули Регулуса за зад, и он, остановившись, обернулся к Джеку, который, оказывается, всё это время брёл за ним. – Наш малыш наконец нашёл, кому засадить? – хрюкнув от смеха, не унимался Джек, и Регулус сам не заметил, как резко припечатал того к ближайшему дубу.
– Какого чёрта ты говоришь? – яростно выплюнул он, уставившись в мутные от алкоголя глаза Джека.
– Я лишь намекаю, – обдал его лицо перегаром тот, обнажив в хмельной ухмылке неровные желтоватые зубы.
– Твои намёки страдают ожирением, – прошипел сквозь зубы Регулус, ещё сильнее вдавив в дерево плечи Джека, при этом прекрасно осознавая, что при желании тот отбросит его самого в сторону, словно беспомощного котёнка.
Но Джек ничего не делал. Видимо, он просто опешил от реакции Регулуса, которая его в то же время забавляла.
– Эй, малыш, я же просто шучу. Ну? – вскинул тот руки в примирительном жесте, но уже в следующую секунду совершил роковую ошибку, добавив: – И вообще, если ты не хочешь её трахать, мог бы уступить её мне.
Если у Регулуса ещё оставались крохи самообладания, то последней фразой Джек просто выклевал их все до единой, словно дурная курица. А потому лицо Джека в этот же миг с характерным для ломающегося носа хрустом встретило кулак Регулуса, а уши – поток слов, проговорённых яростной скороговоркой:
– Во-первых, я никакой тебе не «малыш», сукин сын, – Регулус опять замахнулся, а второй рукой взял за грудки пошатнувшегося Джека и вновь пригвоздил к дубу. Он не знал, откуда в нём столько силы. – Во-вторых, я не желаю больше никогда слышать из твоего поганого рта и слова в таком духе о Гермионе, усёк? И, в-третьих, что же ты никогда не вспоминаешь свою милейшую Дороти, когда говоришь о желании «засадить»? Помнится, раньше ты всюду сновал с её фотографией, рыдал на плече у Флавиуса, рассказывая о своей сопливой любви. Или что, пропил «любовь» вместе с мозгами?
– Хватит, – еле слышно произнёс Джек, отвернув окровавленное лицо, скорчившееся в гримасе боли.
– Хватит? – слегка опустил кулак Регулус. – Почему хватит? Тебе не нравится слушать про свою «бейби Ди», с которой ты поругался перед тем, как попасть за Арку? Может, поэтому она тебя выгнала из дома: она знала, что ты, кроме как пить и сыпать идиотскими словечками, ни на что не способен?
– Хватит, Регги, прошу, – с мольбой посмотрел на него Джек и чуть сполз по дереву, но Регулуса уже было не остановить. Было ощущение, будто чудовище, которое уже не могло причинить вред самому Регулусу, нашло новую жертву и навёрстывало упущенное, изрыгая через его рот то, что обязательно ранит, ударит больнее, чем самый сильный кулак на свете.
– Так вот: ты действительно ни на что не способен. Ты просто трусливое животное, Джек, ведь вместо того, чтобы попытаться отсюда выбраться с самого начала, что делал ты? – брезгливо окинул его взглядом Регулус. – Ты пил, жаловался на несчастную любовь и старался самоутвердиться за счёт своего грязного рта, изрыгающего одну фразу глупее другой. И знаешь что? – понизил тон Регулус и, отпустив Джека, сделал ещё маленький шажок к нему. – Мне тебя жаль. Потому что рано или поздно мы все выберемся отсюда, а ты по-прежнему будешь гнить здесь заживо, вечно, жалея самого себя за то, что сдался, не начав бороться, хотя где-то там тебя ждала единственная женщина, а может, и вовсе единственный человек на свете, который тебя всё же любил.
Регулус едва успел отшатнуться в сторону, потому как Джек с отчаянным рёвом кинулся на него и наверняка бы избил до полусмерти, если бы не был так пьян. Поэтому он просто неуклюже повалился на землю, а после совсем не по-мужски зарыдал. И только когда Джек, захлёбываясь слезами и кровью, даже не попытался встать, Регулус понял, что натворил.
Он с ужасом смотрел, как содрогаются плечи Джека, как грязные пальцы врезаются в кожу, силясь закрыть лицо, с которого на шею всё равно сочились смешанные с кровью слёзы, и ему вмиг стало так плохо, как будто все эти слова касались его самого. Регулус склонился к Джеку, но когда дотронулся до его плеча рукой, тот резко её скинул и яростно проорал:
– Убирайся прочь, сволочь! Убирайся!
И он отшатнулся, сделал пару широких шагов назад, а затем побежал, что есть сил, будто это могло помочь скрыться от кошмарного чувства вины, сдавившего грудную клетку и выворачивавшего душу наизнанку. Ему было тошно от самого себя, больно от своих слов, которые крутились в голове, противно звенели, а затем трансформировались в вопросы: «Зачем ты это сделал?», а ещё: «Что ты натворил?!», и Регулус мчался прочь, иногда спотыкаясь, иногда и вовсе падая, но тут же поднимаясь и продолжая бежать.
Он сам не понял, как оказался у озера с водопадом, служившего общей купальней, и резко остановился, когда увидел на поросшем мхом валуне, покоившемся слева на берегу, простенькое жёлтое платьице. Конечно, он сразу узнал его, ведь оно когда-то принадлежало Элен, пока та не подарила его … Гермионе.
Всё внутри будто оборвалось, и все мысли о Джеке вылетели из головы Регулуса, словно перепуганные птицы из гнезда. Он приказывал себе не смотреть, приказывал просто отвернуться и уйти прочь, но не мог. Судорожно дыша, он сжал ладони в кулаки и зажмурился до белых кругов, будто это помогло бы его и без того воспалённому воображению перестать выдумывать, вырисовывать во всех подробностях, как сейчас, стоит только открыть глаза и повернуть голову немного вбок, он увидит обнажённую Гермиону, по телу которой стекает вода, очерчивая каждый изгиб, прикасаясь к таким местам, до которых Регулус даже и не мечтал дотронуться.
Над губой выступили капельки пота, и Регулус нервно слизал их, ощущая, как больно сдавливают брюки его возбуждённую плоть, которую нестерпимо хотелось сжать пальцами. Он, должно быть, извращенец, раз способен всего через минуту после того, как едва не уничтожил человека, думать о сексе.
И эта мысль была столь чудовищна и неприятна, что Регулус невольно открыл глаза и, прежде чем успел подумать, наткнулся взглядом на Гермиону.
Она стояла всего футах в сорока, под струями водопада, вполоборота к нему и, как Регулус и предполагал, была совершенно нагая. Ничего не замечая и немного прогнувшись в спине, она с закрытыми глазами мягко массировала запрокинутую голову и еле заметно улыбалась. Регулусу казалось, вся кровь прилила к паху в момент, когда он прошёлся взглядом по женственным линиям её бёдер, когда увидел небольшую красивую грудь, которая прекрасно уместилась бы в его ладони, и почти идеально плоский нежный живот, к которому нестерпимо хотелось прикоснуться, а затем скользнуть пальцами ниже… Он не заметил, как сжал набухший член сквозь брюки, понял это лишь в миг, когда признал, что просто не сможет сдержаться, ведь Гермиона слегка повернулась в его сторону и провела ладонями вниз, по шее к груди, которую слегка сдавила, издав лёгкий, едва слышный стон, влетевший к нему в одно ухо и окончательно выбивший через другое любые понятия о приличиях и воспитании.
И Регулус, издав тихий рык, расстегнул ширинку и высвободил из белья возбуждённую до предела плоть. Он сам чуть громко не застонал, когда, не отрывая жадного взгляда от медленно ласкавшей себя Гермионы, обхватил ладонью член и слегка потянул. Чувствуя, как пот уже крупными каплями стекает со лба к виску, Регулус смотрел, как Гермиона пальцами скользит по влажной коже вниз, к животу, как одной рукой гладит себя по бедру, а другой… Чёртов свет… Другой гладит себя там, и он осознал, что ещё никогда оргазм не был так близок, а затем, так ярок, как сейчас, когда было достаточно всего пары движений, чтобы он постыдно кончил, наблюдая, как последний извращенец, за девушкой, ради которой сегодня едва не убил, а может, и в самом деле морально убил человека… Девушкой, которая сводила его с ума, которая ему искренне нравилась… Хотя нет. Которую он, похоже… любил и с которой поступил самым отвратительным образом, позволив низким инстинктам взять верх.
Видимо, не Джек был чудовищем. Регулус сам был чудовищем, которое не способно совладать с гормонами.
Он резко дёрнулся, зажмурившись, и едва не упал, зацепившись ногой за какую-то корягу, а потом заставил себя бежать прочь, на ходу натягивая бельё и брюки. Ускоряя темп, он тщетно пытался выкинуть из головы образ обнажённой Гермионы, которую теперь хотел так, что потребовалась небывалая сила воли, чтобы не броситься в обратную сторону и не овладеть ею прямо там, под водопадом. Он снова возбуждался и снова корил себя за это, чётко осознавая, что после такого поступка просто не сможет посмотреть ей в глаза. Он просто не сможет с ней нормально разговаривать, потому что будет так сильно её хотеть, что это станет очевидно тут же, стоит лишь опустить взгляд на его топорщащуюся ширинку.
А потому Регулус следующие три дня, мучаясь стыдом и чувством вины, как мог, избегал её. Не приходил на сияние, не ночевал в хижине и не появлялся на ужинах у костра. И, несмотря на то, что ему хотелось поговорить с Джеком, у него всё же не получалось заставить себя появиться в многолюдном месте, где был риск встретить Гермиону.
Но на четвёртый день она нашла его сама в глубине леса. Нашла и сказала, едва сдерживая слёзы:
– Джек ушёл за сияние.
День шестьдесят седьмой
Гермиона ушла искать Регулуса, а нашла бутылку с огневиски, оставленную на берегу озера. И, конечно, первый, кому она об этом сообщила, был Флавиус. Он как раз затачивал перочинным ножиком сук, на котором было бы удобно жарить фрукты, и с беспокойством от странного предчувствия смотрел на алевшие облака, когда услышал отчаянный крик Гермионы:
– Джек пропал!
Они искали его целый день, во время которого прошерстили весь остров. Они обогнули каждое почерневшее от скорби дерево Мёртвого леса, утопавшего в такой же мёртвой, сухой почве, но не нашли ничего. Они проверили дно всех, даже самых мелких озёр, исходили вдоль и поперёк заросли деревьев и диких кустарников, а ещё заглянули в каждую, даже самую непригодную для того, чтобы спрятаться, пещеру.
Но тщетно.
От взгляда Флавиуса не укрылось, что болезненней всего весть о пропаже Джека воспринял Регулус, который даже после того, как все остальные сдались, продолжил поиски и вёл их до самого утра следующего дня. Гермиона не отставала от него ни на шаг, вот только, по её словам, Регулус ни разу даже не взглянул на неё. Он словно замкнулся в себе, обронив лишь однажды, что «в этом» его вина.
А потому Флавиус не удивился, когда, проснувшись, обнаружил возле своей хижины сидевшего на земле Регулуса, воспалённым взглядом уставившегося вдаль. Его щёки были влажными, и это был второй раз за двадцать лет, когда Флавиус увидел его слёзы, а затем услышал в его голосе такую боль, что сомнений не оставалось: он искренне считает, что совершил нечто ужасное, в чём теперь раскаивается.
– Он просто шутил, Флавиус, – еле слышно говорил Регулус, – он ведь перебрал, а потому перегнул палку, а я… Я вспомнил Дороти, его «бейби Ди».
– Регулус… – с лёгкой укоризной протянул Флавиус, покачав головой.
– Я хотел его задеть. Хотел, чтобы он почувствовал, каково это…
Облако плавно отплыло в сторону, обнажив яркое кровавое солнце, и Флавиус мысленно проклял его. Но Регулус, поморщившись не то от луча, упавшего на лицо, не то от боли как ни в чём не бывало продолжил:
– Каково это, когда затрагивают что-то столь важное для тебя, что ради этого ты готов убить. Но я не подумал, что… задел в нём то, ради чего он готов умереть.
Воцарилось такое молчание, что все звуки, издаваемые природой, казались оглушающе громкими, и Флавиус подумал – пора.
– Какой же ты глупый, Регулус, – вздохнул он, положив руку ему на плечо. – Ты в самом деле уверен, что Джек погиб?
Регулус замер, а затем медленно поднял на Флавиуса изумлённый взгляд.
Флавиус слегка улыбнулся.
– Ты помог ему, ты сделал то, чего я не смог когда-то: ты до него достучался, разбудил в нём злость, которую Джек трансформировал в смелость, ведь в этот раз, вместо того чтобы всё крушить на своём пути, как он делал раньше при упоминании Дороти, он решился на другой шаг. Он выбрал жизнь и, думается мне, выбрал её осознанно, раз не бросился в Арку, а захотел уйти за сияние. Он решился сделать шаг вперёд, а не назад, понимаешь?
Флавиус видел, как понимание действительно постепенно отражалось в глазах Регулуса, и не мог удержаться от ухмылки, услышав вопрос:
– Но почему он не сделал этого раньше, если всегда верил тебе? Почему…
– А почему Элен заговорила только вчера, впервые за многие годы? Почему Гермиона только несколько дней назад честно призналась самой себе, что ты ей небезразличен? Почему ты позволил себе полюбить её и опять впустить в сознание мысль, что спасение возможно?
Регулус будто застыл, вдохнув, но забыв выдохнуть. И Флавиус ответил за него:
– Потому что любая рана затягивается, дай ей только время. И когда это происходит, ты снова начинаешь во что-то верить и снова находишь в себе смелость жить, но уже не можешь довольствоваться малым. Ты уже не хочешь просто существовать на этом перевалочном пункте, потому что стал другим – и тебе нужно идти дальше. И это толкает тебя к реке, а затем за сияние, потому что ты уверен: там спасение. И если ты усвоил урок, то обязательно спасёшься, поверь мне, и всё оставшееся тебе время будешь смаковать каждую секунду жизни, которой теперь знаешь цену. Подумай, разве не этому учит нас место, где всё сломанное – чинится, всё испорченное – восстанавливается, всё больное – выздоравливает? Мы не меняемся физически, но, если нам хватит внимательности остановиться и прислушаться к себе, мы поймём, что меняемся морально, становимся сильнее, пока мы живы и готовы преодолеть любые трудности, которые, по сути, ничто по сравнению со временем, которое залечит любую рану. В этом и заключается великая мудрость, которую нам преподносит существование здесь.
В этот день Регулус, Гермиона и Джонатан с Элен решили уйти за сияние, переждав последние сутки.
Флавиус не мог поверить, что он всё же вот-вот завершит главное дело своей новой жизни.
Он чувствовал себя впервые по-настоящему счастливым.
***
Когда она пришла, чтобы провести последнюю ночь под небом, сотканным из сияния, Регулус был уже там. Как обычно сидел, обхватив колени руками, и смотрел вверх. Необычным было другое: впервые во время сияния он выглядел таким… одухотворённым? Таким спокойным и расслабленным, что Гермиона боялась: сделай она шаг – разрушит этот момент, полный гармонии. А потому она просто вглядывалась в него и тихо любовалась лёгкой полуулыбкой, которая делала и без того симпатичное лицо Регулуса до невозможности красивым, пока сияние освещало его кожу бледным, но тёплым светом.
– Так и будешь стоять или составишь компанию? – не сводя взгляда с небосвода, внезапно поинтересовался Регулус, и Гермиона еле заметно вздрогнула.
– Прости, я, наверное, помешала… – неловко заправила она прядь за ухо, сделав пару несмелых шагов в его сторону.