— Это превосходно, дядя Броня. Я очень рада! — вскинув руки и хлопнув в ладоши, прошептала Катя и покраснела, сконфузилась, втайне упрекнув себя: «Уж слишком все по-личному у меня. Насимович в самом деле вообразит, что я Ванина невеста или чего более — жена. А ведь ничего-ничего не было, ничего, кроме его куцей записки из предварилки».
— А тебе, Зося, опять скучать придется одной.
— Придется, дядя Броня.
Они вошли в большую комнату в тот самый момент, когда тетя Стася вынесла из маленькой, отгороженной уголком кухоньки белую миску со щами.
— Сегодня у нас, Зосенька, щи со свининой. Бронислав у меня просто обожает это блюдо. А варю я щи по-сибирски: чашка кислой капусты, большой кусок жирной свинины в цельном виде, немножко картофеля и, конечно, лук, две большие головки, — заговорила тетя Стася.
— Моя милейшая Стася, я боюсь, что проглочу собственный язык, не отведав твоих щей, — со смехом сказал Насимович.
— Бедняжка мой! Как он проголодался… Я наливаю тебе, Броня. Садись, наливаю. Ты извини, Зося, что первую порцию получает он. — Тетя Стася, невзирая на свою полноту, проворно сбегала в кухню за хлебом, за поварешкой и принялась разливать щи по тарелкам.
За обедом тетя Стася попросила мужа рассказать о сегодняшних заказчицах. Насимовича посещали женщины самого различного круга, и он умел иногда подметить такое, что тетя Стася, любившая похохотать, хваталась за бока.
— Представь себе, Стасенька, одна из заказчиц сегодня серьезно позавидовала тебе. Она сказала: «Я представляю, какой картинкой содержите вы свою супругу. Она носит, вероятно, самые модные костюмы вашего изготовления».
— Кто эта дурочка, Броня? Молодая или старая? — спросила тетя Стася.
— В годах уже. И, судя по всему, купчиха.
— Ты, Броня, не спросил ее, что бы она стала делать, если б вдруг оказалась царицей? — весело пошутила тетя Стася.
— Ну с какой же стати стал бы я спрашивать об этом? — удивленно повел сухими плечами Насимович.
— А я бы спросила, обязательно спросила бы, и знаю, что ответила бы она.
— Что же? — чуть не в один голос спросили Катя и Насимович, придерживая свои ложки.
— А вот что: сшила бы себе сто тысяч платьев и с утра до ночи перед зеркалом примеряла их.
Катя и Насимович засмеялись, а тетя Стася отодвинула от себя тарелку и, глядя на Катю, сказала с гневом:
— И небось считает себя умной эта особа. Вот, Зосенька, каких земля носит.
— Ну, а еще одна, Стася, — продолжал Насимович, — признала меня. Говорит, что шила у меня английский костюм в Варшаве. Вы, говорит, пан Насимович, душка, вы дамский благодетель, и я помню, что в Варшаве все модницы от вас были без ума.
Насимович и тетя Стася как-то выразительно переглянулись, и выражение их глаз было таким, что Кате подумалось: не является ли вывеска, гласившая, что Бронислав Насимович — первостатейный варшавский мастер, только хитрым прикрытием конспиративной квартиры большевиков? Может быть, ему в Варшаве-то даже не приходилось бывать.
Катя, естественно, не стала высказывать свои мысли вслух, лишь про себя сказала: «А если и так, то дай бог, чтобы подольше ни у кого не закрались сомнения в этом и вывеска Бронислава Насимовича помогала бы нам успешно делать свое дело».
5
Сразу после обеда Насимович надел свой модный сюртук, черное пальто, шляпу, взял зонт с длинной ручкой и, натянув калоши, вышел из дому.
Катя и тетя Стася перемыли посуду и принялись за уборку в комнатах. Но вскоре Кате пришлось поспешить в свой закуток: постучали в дверь. Пришла соседка Насимовичей. Дело оказалось пустяковым: не хватило для засолки капусты двух-трех горстей соли.
Тетя Стася охотно выручила соседку, но та не торопилась уходить, без умолку тараторила, перескакивая от одной темы к другой без каких-либо пауз и точек.
Муж соседки занимался извозом. Среди профессий городского люда трудно было бы назвать людей, которые были так подробно и обстоятельно осведомлены о событиях в городе, как извозчики.
За несколько минут жена извозчика со ссылкой на мужа сообщила о пожаре в доме архиерея, о самоубийстве проворовавшегося офицера из интендантства, об ограблении ювелирного магазина, об облаве на пристани в момент прихода последнего в эту навигацию парохода.
Тетя Стася, живя много лет с Насимовичем, научилась уже отличать в пестром потоке житейских событий важное от второстепенного. Как только соседка упомянула относительно облавы на пристани, тетя Стася насторожилась. Дав возможность соседке поболтать вволю о том, о сем, она постаралась возвратиться к происшествию на пристани.
— Кого ловили-то? — загораясь от любопытства тети Стаси, переспросила соседка. — А ловили, суседушка, персону. Сказывают — из самого Питера предписание: поймать, и все. Если, дескать, не поймаете, не обессудьте — ни наград вам, ни почестей. Ну вот, они и старались изо всех сил.
— И поймали-таки? — Тетя Стася даже дыхание придержала.
— Дело-то, суседушка, сказывают, было так: они пароход-то обложили, ждут-пождут персону на трапе, а ей все нету, не идет она на них, и только. А потом один из энтих лихоимцев-то в еполетах возьми да и зыркни глазищами по толпе. А она, персона-то, стоит себе средь народа и похохатывает. Попробуй, дескать, возьми меня при таком скоплении. Разве люди по нонешним временам дадут беглого человека на съедение? Осточертели они всем, царские слуги, хуже горькой редьки стали. Народ от них бежит как черт от ладана.
— Ну, а дальше-то что там было? — не в силах уже сдерживать свое любопытство, поторопила рассказчицу тетя Стася.
— А что было? А было то — бросили они стеречь пароход и кинулись к выходу с дебаркадера. Каждого встречного-поперечного с ног до головы общупывали. Мой мужик взошел, чтоб седока взять, да и попал в капкан. Думал: ни коня, ни пролетки на месте не окажется. Да сохранил господь бог все в целости. А только персона как в землю канула, испарилась начисто и следу не оставила.
— А персона-то мужчина или женщина? — рискнула спросить тетя Стася.
Рассказчица взмахнула руками, но преодолевать подобные затруднения ей уже приходилось не один раз. Фантазия у нее была неуемная.
— А кто ж ее знает! Персона — и все тут. Видать, она и мужиком и бабой может быть. Как ей, значит, захочется, так она и выглядывает…
Начиналась чистая чертовщина. Интерес тети Стаси к рассказу соседки исчез, и та это быстро поняла. Она поблагодарила тетю Стасю за соль и удалилась.
Как только за соседкой хлопнула дверь, тетя Стася поторопилась в комнатку Кати.
— Ты слышала, Зосенька?
— Все слышала, — спокойно сказала Катя, хотя рассказ соседки Насимовичей сильно взволновал ее. «Ждали Ваню, на него ставили ловушку, а обнаружили меня», — подумала она. Еще вчера, когда Насимович высказал ей это же самое предположение, она про себя в него не поверила. Не поверила по скромности. Уж что она такое великое сделала для революции, чтобы целый отряд полицейских кинулся ловить ее, преградив путь с дебаркадера большой и шумной толпе? Нет, нет, тут какое-то совпадение. Несомненно. Но теперь Катя думала иначе. Ей казались действия полицейских вполне логичными. Акимова на пароходе не оказалось, а ее Прошкин обнаружил чуть ли не в качестве награды за неудачу. Уж коли журавля не удалось поймать в небе, то, естественно, попытались захватить синицу. А впрочем, не такая уж она синица. Три года Катя выполняет поручения подпольного комитета. Поручения, конечно, не самые ответственные, но все же… Передачи в тюрьму она носит, литературу по адресам доставляет, вот послали ее с паспортом и деньгами. Правда, ей ни разу еще не довелось выступать на митингах, но у солдат она бывала, беседу о сложных тонкостях образования прибавочной стоимости подготовила. Братец Саша как-то раз ее утешил: «Тебя, Катюха, как и меня, будут слушать обязательно. Наградили нас с тобой родители певческими голосами, хотя и были людьми отнюдь не церковными».
Но ни о каких своих размышлениях Катя ничего не сказала. Насимович хорошо сделал, что предупредил ее: «У тети Стаси сердце больное».
— Болтушка ваша соседка, тетя Стася. Наговорила всего столько, что ум за разум зайдет.
Катя через силу сказала это с усмешкой, весело и увидела, что ее беззаботный тон сразу успокоил тетю Стасю. Она ушла к себе в комнату и, судя по скрипу кровати, легла отдохнуть. Надвигались сумерки, город утопал в непроглядном месиве дождя, тумана, дыма. Катя тоже легла, подложив под щеку свою мягкую ладошку.
6
Насимович вернулся не через два часа, как он обещал, а самое меньшее через пять-шесть. Он еще не успел войти в комнату Кати, а она уже знала, что портной скажет сейчас о новых обстоятельствах ее жизни. Она вскочила с кровати, встретила его стоя, в готовности следовать за ним в любой миг.
Насимович был не только в пальто и шляпе, он даже не сбросил с ног калоши.
— Ну, паничка Зося, собирайся на другую квартиру. В городе неспокойно, — сказал Насимович вполголоса.
— А что там, дядя Броня?
— Пустяки, Зосенька, вроде. Попал под наблюдение. Во всем виновата моя горячность. Вчера там, на пристани, я имел неосторожность сказать по адресу властей кое-какие резкие слова. А сегодня меня подхватил сопровождающий, и я с большим трудом отцепился от него. Помогли похороны. Пришлось затесаться в самую середину процессии. Хоронили какого-то контролера с железной дороги…
— Ах, дядя Броня, зачем же вы горячились?! — воскликнула Катя, раскрывая свой чемодан, чтоб быстро сложить в него вещи.
— По снятым волосам не плачут, — грустно усмехнулся Насимович и вздохнул. — И ты. тоже, Зосенька, не туда влезла. Ищут ведь тебя.
— Ищут?
— Был налет на частные квартиры по Бульварной улице. Там задержали одну бестужевку, приехавшую к больному брату. Толпа студентов направилась с протестом к полицмейстеру. Безрезультатно. Сегодня ожидается новая облава. Будет, конечно, и листовка…
Катя поняла: Насимович отсутствовал не зря. Он не только запутал и сбил с тропы «сопровождающего», но, вероятно, повидался с кем-то из подпольного центра.
— О Граните что-нибудь известно? — спросила Катя.
— Увы, ни слова, Зося.
— Я могу идти, дядя Броня, — засунув вещички в чемодан и щелкнув замком, сказала Катя.
— Извозчик у ворот, Зося. Я провожу тебя до места.
— Стоит ли? Скажите пароль. Я сама справлюсь.
— Нет, нет, Зосенька. Тебе нужно завтра же уехать в деревню и пересидеть тревожные дни там. А вот об этом не до конца еще договорились. И ты, пожалуйста, не возражай.
— Одна у меня к вам просьба, пан Насимович, — схватив портного за руку, горячо сказала Катя. — Если Гранит появится, скажите ему, где я.
— Да, да, разумеется! Его паспорт и деньги уже в надежном месте. И будь уверена, Зосенька, он не уедет, не повидав тебя. Я даю слово.
— Спасибо. Я буду рада, дядя Броня!
— Иди попрощайся с тетей Стасей. Она опять к ужину затеяла стряпню. К сожалению, ужинать не придется.
Катя была уже в жакетке, в шляпе. Она на минуту скрылась в кухне за перегородкой. Насимович услышал звучные поцелуи и всхлипывания тети Стаси. Катя расположила ее к себе с первых минут. Впрочем, симпатия оказалась взаимной. И тетя Стася очень пришлась Кате по душе.
— Уж ты как-нибудь поосторожнее, Зосенька! Я тебя умоляю! Береги себя. Броня, накажи ей строго-настрого не рисковать. Ты же обязан беречь молодежь. У них все впереди.
Тетя Стася гладила Катю по спине, заглядывала ей в лицо и, не отставая от нее ни на один шаг, дошла с ней до самой двери.
Насимович подхватил Катин чемодан и открыл дверь. Катя еще раз поцеловала тетю Стасю и поторопилась за Насимовичем.
На дворе — темь, льет дождь вперемешку со снегом, по-разбойничьи свистит ветер, погромыхивает где-то на крыше оторванный лист железа, скрипит полузасохший тополь. Небо, куда ни глянь, сплошной темный полог. Ни месяца, ни звезд. Смотри минуту, две — все едино светлячков не высмотришь.
— Постой тут, Зося. Я тебя кликну.
Насимович бесшумно спустился с крылечка и так же бесшумно прошагал по тротуару через двор. Катя навострила слух, ждала, вскидывала голову, смотрела в небо. «Так же непроглядно, как в моей жизни, — мелькнуло в уме, и какая-то непрошеная горчинка прошла по сердцу. — Ну, ну, пока у тебя нет ничего трагического», — попыталась она успокоить себя. Правда, спокойствия не наступило: тревожно было на душе, горчинка снова и снова прошла по сердцу.
— Иди, Зося! — послышался из темноты голос Насимовича.
Она пошла на его голос, чутьем угадывая, куда ступать, чтобы не сбиться с доски в грязь. Вскоре перед ней распахнулась калитка, и она вновь услышала сдавленный голос Насимовича:
— Извозчик ждет нас за углом. Осторожнее, милая. Здесь вот в тротуаре провал.
Насимович придерживал Катю за локоть, но вел ее уверенно. Чувствовалось, что ему не впервые приходилось тут ходить в такой кромешной темноте.
Болотный переулок спал мертвецким сном. Лишь в одном доме на верхнем этаже оконце поблескивало робким синеватым светом. Возможно, горела лампадка у иконостаса или кто-то коротал глубокий вечер у постели больного.
А вот и извозчик. Он сидел на козлах нахохлившись, слившись с пролеткой, чуть подсвеченной фонарем, висевшим у дуги, на правой оглобле. Лошадь стояла, опустив голову, не шелохнувшись, и Кате вспомнились неподвижные каменные изваяния на улицах Петрограда.
— Уж не обессудьте, хозяин, а этакое ожидание пойдет за особую плату, — пробубнил извозчик, тяжело ворочая замерзшими губами.
— Сговоримся! — успокоил Насимович извозчика.
Катя села в пролетку, забилась в угол, освобождая место для Насимовича и своего чемодана.
— Трогай, дружок! — Насимович звонко щелкнул пальцами. — Стало быть, на Знаменскую. Как договорились, дружок, поедешь по Большой Подгорной, а потом свернешь от Дальнеключевского взвоза к Знаменской.
— Ловчее бы, барин, по Миллионной. Мостовая! Уж больно грязища по Большой Подгорной, — пробубнил извозчик.
— Опять он про свое! Я ж подрядился с тобой. Другого бы взял, — грубо сказал Насимович.
— Ну, как изволите, — сердито огрызнулся извозчик и замолчал на всю дорогу.
Проезд по Большой Подгорной оказался очень плохим. Пролетка то и дело подскакивала, моталась из стороны в сторону, скрипела. Конь брел по колено в жидком месиве воды, грязи, битого щебня. Но Катя понимала, почему Насимович избрал этот путь: тут царили безлюдье и темнота. Дома стояли хмурые, загадочные, как сказочнее терема, оставленные людьми для привидений. На всей улице был один фонарь и тот светил тускло, боязливо. Огарок свечи бросал миру свои последние, дрожащие блики. В этакую темноту да грязь полицейских чинов силой не затащишь. Правда, ехали медленно, осторожно. Тут, не ровен час, и перевернуться можно. Но вот подковы зацокали по камню — Знаменская. Слава богу! Выбились на твердое.
— Поворачивай в Банный переулок. Так. Хорошо. Держись правой стороны. Вот у этого дома — стоп, — командовал Насимович.
Извозчик угрюмо молчал, похлестывал вожжами, изредка пощелкивал языком, подбадривая коня.
Остановились. Насимович взял Катин чемодан, велел извозчику ждать.
— Страхи страшенные, барин! Издрожишься весь. Тут ведь в каждом доме по убивцу. Приплатить ба! — забубнил извозчик.
— Приплачу я тебе, приплачу, будь ты неладный! — выругался Насимович.
Ему стало не по себе от этого занудистого голоса, и, если б не крайняя необходимость, он кинул бы мрачному вымогателю в лицо его деньги и пошел бы по ночному городу пешком. Но извозчик был ему нужен, нужен позарез. Ему предстоял еще путь через весь город, далекий путь в станционный поселок.
«Здесь в самом деле таинственно и неприглядно, как на погосте», — подумала Катя, шагая вслед за Насимовичем.
Они шли минут пять, если не больше. И хотя у Кати на душе было неуютно от темноты, буквально обступившей их со всех сторон, она про себя отметила, что Насимович даже в таких условиях не забывает о конспирации. Остановились они в одном месте, а идут совершенно в другое. А она-то! Подкатила на извозчике с вокзала вплоть к его дому. Но верно и то — на худой случай в ее чемодане лежала некроеная шерсть на костюм, а в кармане письмецо со штампом магазина купца Второва: передаем, дескать, нашу постоянную покупательницу в ваши искусные руки, мастер из Варшавы!