Похоронная процессия получилась длинной. Передние ряды уже дошли до кладбища, а задние еще не добрались даже до околицы.
Мы шли в самом начале процессии. На кладбище росли столетние древние софоры и тополя, густо стелился туман. Наш семейный участок был большим, там лежали все ушедшие предки. Деревенские не боятся кладбищ. Они проще относятся к переходу от жизни к смерти. Второй дядюшка Бинчэнь построил с западной стороны кладбища двухкомнатный домик, жил там с женой и детьми и ничуточки не боялся.
Били в барабаны, звучала сона – так сразу и не поймешь, то ли горесть, то ли радость, то ли скорбь. Когда бабушкин гроб на веревках опускали в могилу, все так разрыдались, что заглушили даже грохот барабанов.
На моих глазах отец катался по земле с громкими криками. Он был самым младшеньким, как говорилось, «последышем». Бабушка родила его в сорок пять. Он висел на ее высохшей груди и питался материнским молоком до семи лет. Мой отец оплакивал свое сиротство.
Мама прижимала меня к себе и плакала. Она плакала, вспоминая то добро, что видела от бабушки. Когда родители поженились, маме было всего шестнадцать, а отец – на семь лет старше. Он работал в отделе министерства водного хозяйства на реке Хуанхэ, а мама в самом начале их брака жила в деревне. Это моя бабушка настояла, чтобы отец перевез маму в Кайфэн и осел там. В противном случае неизвестно, когда бы он сам на это сподобился. Отец всегда ценил свободу. Если бы мама и дальше жила у бабушки под крылом, он бы и в ус не дул. Впоследствии мама частенько говорила нам: «Как хорошо, что бабушка подвигла нас с папой на переезд в город. Еще бы несколько лет, и мы не смогли бы переехать при всем желании, городскую прописку стали давать с трудом, так что у вас троих была бы деревенская прописка, так и жили бы в деревне всю жизнь». Я понимала, что мама имеет в виду. Дело не в том, что деревня плоха или жить в деревне зазорно, просто в ту эпоху разница между городом и деревней была очень велика, и обладатели сельской прописки считались людьми второго сорта, это факт.
Мама вспоминала и другие бабушкины добрые дела. Осенью 1961 года мама со мной и младшей сестренкой приехала в деревню. Все тогда голодали. Мы жутко отощали. Перед нашим отъездом бабушка невесть откуда раздобыла мешок ячменной муки и всю ночь напролет пекла лепешки, чтобы нам было что есть в дороге. Мать часто говорила, что те десять лепешек спасли нам троим жизни.
И наоборот, мать частенько вспоминала грешки своего старшего двоюродного брата по материнской линии, моего дяди Фанхуна. Она говорила: «В то трудное время мы трое чуть от голода не погибли, а Фанхун еще и в неурожай приходил к нам побираться, просил съестное. Здоровый лоб, себя прокормить не может, а мне как троих детей прокормить?!»
Дядя Фанхун занимал высокое положение в обществе, но все никак не мог жениться. В общем-то, он был не слишком трудолюбивым и бережливым, да и не слишком способным. В середине восьмидесятых годов двадцатого века между Тайванем и Китаем наладилось судоходное сообщение, и родные матери, которые в свое время перебрались на Тайвань, приехали в родные края, чтобы совершить жертвоприношение предкам и повидаться с родственниками. Приезжал второй дядюшка Фанхуна вместе с сыновьями, и на прощанье они подарили Фанхуну несколько золотых колец и большую сумму денег, а он спустил все это на свою односельчанку – вдову, старше его на десять лет. Фанхун всю жизнь жил бобылем, и женщины у него не было. Когда они со вдовой сошлись, то стали жить вместе. Дети той женщины были против, считали, что мать низко пала, а Фанхун их лютый враг. Потом сыновья вдовы явились к дяде на порог и побили его, а мать насильно увезли. Вскоре прикованный к постели дядя Фанхун скончался. В деревне часто случается подобное. С кем разбираться? Помер и помер. Мама, услышав новости, поплакала и сказала:
– Братцу Фанхуну не суждено было найти себе жену, он попытался это изменить, но не вышло. Как человеку на роду написано, так оно и будет.
Стоя рядом с бабушкиной могилой и глядя, как рыдают отец с матерью, я тоже плакала. Но плакала я не из-за бабушки. Мы жили далеко друг от друга, редко виделись, и особых чувств я к ней не испытывала. Я плакала за компанию с родителями, а еще потому, что наконец освободилась от ужаса.
В сентябре в деревне уже чувствовалась осенняя прохлада. По всему полю лежала оставшаяся после пахоты стерня, процессия шла по ней.
Ужас, который я испытывала, ослабевал. Гроб бабушки заколотили длинными гвоздями, пятый и шестой дядюшки вместе с отцом принялись закапывать могилу, и сердце мое успокоилось. Сидеть на корточках в могиле не придется.
С того дня я повзрослела и решила сама определять свою судьбу. Я поняла, что больше меня никто не защитит. Почему слова, которые я услышала от близких, навеяли на меня такой страх? Мне казалось, что это неправильно, но я не понимала, в чем именно заключается эта неправильность. С тех пор очень важной частью моего характера стало тайное отторжение и критическое отношение к чужому мнению; затем я спокойно перевариваю информацию, снимаю все вопросы, а после обычно жду, когда откроется подлинное положение вещей. Впоследствии я общалась с людьми именно так. Когда приходится сталкиваться с теми, чьи мнения отличаются от моего, или с неприятными явлениями, то я никогда не спорю, не иду на открытый конфликт, а спокойно и очень твердо отстаиваю свою позицию. В душе я могу отвергать все это. Идти на компромисс и искать золотую середину стало особенностью моего характера, в душе же я всегда была совершенно непоколебимой. Разумеется, подобная твердость основывалась на достаточно разумных основаниях, а не просто на косном упрямстве.
Наконец обряд похорон подошел к концу. Люди разошлись, все снова вернулось в состояние покоя. Два очага, которые временно появились во внутреннем дворике у шестого дядюшки, разобрали.
Бабушку похоронили, нам пора было уезжать. Отец в тот момент работал на стройке защитной дамбы в Дунбатао, что в уезде Ланькао. Родители решили, что мы на несколько дней поедем к отцу, а потом вернемся в Кайфэн. Тогда еще не ходили автобусы дальнего следования, и родители решили, что поедут на велосипедах из дома в Цюйцунь вдоль Большой дамбы на восток и до самого Дунбатао в Ланькао.
3
Спозаранку мать разбудила меня и сказала, что нужно собираться быстрее, пока прохладно.
Ехали на трех велосипедах. Двоюродный брат Шуанъянь вез моих младших сестренку и братишку. Сзади на багажник с обеих сторон он подвесил корзины, сделанные из металлической проволоки, в которые поставил маленькие табуретки и рассадил малышей. Отец вез на багажнике маму, а я ехала отдельно на своем велосипеде.
Мы отправились в путь. Двоюродный брат ехал первым, я посередине, а отец с матерью замыкали колонну.
Только мы выехали на дорогу, как на сердце у меня стало очень хорошо. Я на велосипеде оторвалась от поверхности земли и летела вперед, ощущая своего рода превосходство над остальными.
Ветер дул в лицо, обдавая прохладой. Я стремительно летела и догоняла двоюродного брата. Тогда мне еще было интересно любоваться окружающим пейзажем. Большая дамба на реке Хуанхэ цвета желтой охры хоть и представляла собой грунтовую насыпь, но из-за глины на поверхности казалась скользкой.
В тот момент машин было еще совсем мало, грузовики не ездили, и лишь прохожие толкали перед собой тачки. Еще попадались велосипедисты вроде нас, а в целом на дамбе царил покой. По обе стороны дороги посадили серебристые тополя, стволы деревьев были прямыми и серовато-белыми, среди зелени проступали желтые листья. Тополя тянулись ввысь аккуратными рядами, отчего возникало ощущение величественного ритуала. На склоне дамбы росли софоры и смоковницы. На смоковницах среди листвы виднелось множество розовых метелок, это было очень красиво.
Я тогда уже была высокой, и родители относились ко мне как к взрослой. Я неплохо ездила на велосипеде, научилась давным-давно, лет в восемь. В то время ребятишки во дворе начали учиться ездить на велосипеде; если у кого-то дома был велосипед, то его выкатывали во двор, и все мы по очереди катались на нем. Тогда мы были маленькими, ноги еще не доставали до педалей, поэтому сначала мы научились крутить педали стоя. Если ребенок, сидя в седле, не мог достать до педалей, то он перекидывал ногу через раму и давил на педаль, проворачивая ее на полкруга, и велосипед ехал вперед. В самом начале обучения нужно было найти равновесие. Если ошибешься, то упадешь вместе с велосипедом и пассажиром. Я частенько падала и ходила с сине-фиолетовыми синяками и разбитыми в кровь коленками. Однако среди нас не было неженок, все были довольно крепкие, и если падали, то вставали и ехали дальше. Так продолжалось несколько лет, и в десять с небольшим мы все уже мастерски овладели искусством езды на велосипеде.
Сколько же ехать от папиной родной деревни до работы? Я не знаю, но мне кажется, целый день. Мы выехали на рассвете, а добрались затемно. Так что как минимум пятьдесят ли. Когда я думаю о том, что этот опыт значил для девочки-подростка, то до сих пор прихожу в ужас.
Через два часа у меня стала кружиться голова, одежда на спине насквозь промокла от пота, а ветер так и дул, обдавая холодом. Одежда высыхала, а потом я снова потела. Тогда я начала считать маленькие домики вдоль дамбы, которые стояли на некотором расстоянии друг от друга и в которых жили работники дамбы. Я считала: один, два, три… десять… двадцать. Подумала: «Уже насчитала так много, наверное, мы приехали».
А вот и нет. Взрослые по-прежнему крутили педали, никто не замечал, что я устала.
Ноги словно налились свинцом. Я снова принялась считать, на этот раз придорожные столбы, но и им конца не было.
Где же папина работа? Почему так далеко? Еще не доехали? Я уже немного отчаялась.
Взрослые невнимательны, они не понимали, что девочка-подросток уже совершенно измождена. Я хоть и была высокой, но лицом не худа, скорее, я была пышечкой. На самом деле моя полнота была нездоровой. Из-за тифа пострадали почки, а при почечной недостаточности становишься полным не от обжорства, а от выпитой жидкости. Родители не понимали, что подобная полнота не сулит ничего хорошего. Они считали, что у меня сил столько же, сколько у них, что я физически крепкая и запросто проеду несколько десятков ли на велосипеде. Постепенно я поняла, что здоровые люди не в состоянии понять страдания и боль тех, кто нездоров. Поставить себя на место другого очень непросто, пусть даже речь о твоих родителях и самых близких людях.
Когда можно будет остановиться? Неплохо бы передохнуть.
Мы ехали почти до полудня. Взрослые тоже утомились и стали искать место, чтобы отдохнуть и перекусить.
Все, толкая велосипеды рядом с собой, спустились вниз по склону и неподалеку, к югу от дамбы, нашли площадку для молотьбы, на краю которой росли деревья, дававшие тень. Сели, принялись есть припасенные лепешки да пить воду из армейских фляжек.
Мне есть совершенно не хотелось; я раздвинула один сноп соломы и уснула сразу же, стоило голове коснуться земли. Дети все-таки быстро восстанавливаются. Я немного подремала, отец меня разбудил, и когда я проснулась, то отлично себя чувствовала, перекусила, еще немного отдохнула, и мы поехали дальше.
После обеда я крутила педали механически. Дорога в основном шла прямо, редко-редко на ней встречались повороты. Кругом по-прежнему зеленели тополя, розовели цветы смоковницы и мелькали темно-серые строения. Но у меня уже не было настроения смотреть на все это.
Солнце заходило за гору. Постепенно сгущались сумерки. Мы двигались на восток. Заря и отсветы заходящего солнца остались за спиной. Еще один поворот на дамбе, спуск со склона, и, повернув еще несколько раз, мы, наконец, добрались до места.
Я рухнула на кровать и больше уже не могла подняться. Тело словно бы разваливалось на части. Я провалилась в сон и спала всю ночь и большую часть дня.
Каждый раз, как я вспоминаю о той поездке на велосипеде, у меня болит душа.
Дети из бедных семей рано взрослели и рано закалялись, это правда, но они и рано приобретали хронические заболевания. Потом я периодически ощущала учащенное сердцебиение, удушье, мне становилось сложно дышать, не хватало воздуха. Нужно признаться, что все те случаи, когда приходилось выходить за рамки физических возможностей, несли скрытую угрозу заболеть в будущем. Потратив столько сил во время той бесконечной поездки на велосипеде, я действительно повредила какие-то органы. Задыхаясь, я нанесла урон сердцу и легким. А когда ноги налились тяжестью, это сказалось на коленных суставах. Кроме того, я перенесла брюшной тиф, постоянно уставала, испытывала сильный испуг – так что в юном возрасте здоровье у меня уже было не ахти.
Но кто думает о будущем? Кто знает, каким оно будет? Люди вообще редко по-настоящему понимают свой организм. Подавляющее большинство людей просто движется вперед по инерции. Лишь единицы знают, где и какие каналы проходят в теле, где акупунктурные точки. Лишь немногие умеют ставить диагноз по пульсу и под правильным руководством находят способ выправить свое здоровье и спасти самих себя. Но большинство – воплощение коллективного бессознательного, они прислушиваются ко всяким модным идеям и движутся по вредному для здоровья пути. Так продолжается долгие годы, и в какой-то момент червячок, сидящий внутри, взрывается, и тогда можно серьезно заболеть. Тут человек уже бессилен. И я слишком поздно пришла к пониманию этого.
Сай Жэнь. Убегающая
1
В этом году в первый день нового года я участвовала в праздничном марафоне. До сих пор не могу объяснить, что меня на это подвигло. Бросала вызов самой себе? Закаляла волю? Укрепляла здоровье? Однако, по-моему, все эти «правильные» доводы абсурдны. Пока я бежала, то не принимала во внимание ни скорость, ни саму идею состязательности. Бежала ли я, чтобы получить комплект спортивной одежды от «Найк»? Я рассмеялась. В тот день я, тридцатидевятилетняя взрослая женщина, выделялась на фоне остальных участниц – я была самой старшей из них. Молодые коллеги проявляли нездоровое воодушевление, хлопали в ладоши и хором раз за разом выкрикивали: «Учитель Сай! Да-вай! Да-вай!» Из-за этого на меня устремлялось множество незнакомых взглядов. Внезапно я поняла, что я впервые бегаю на публике после окончания университета, да еще и днем. После того как дали старт из стартового пистолета, я утонула в людской толпе, совсем не так, как во все прошлые разы, поскольку не было покрова ночи, и темнота, которая раньше всегда дышала мне в спину, так и не окутала тело. Когда мои распахнутые глаза видели лишь темноту, сердце раскрывалось, а потом загорался свет, и перед глазами, покачиваясь, появлялись огромные тени. В той бешеной скачке, в которой тело окончательно пропадало, я была лошадью; ночь закрывала меня своими длинными волосами, мои копыта летели вперед, а время скользило назад, и там я видела поезд, проносившийся мимо деревенек и заводов; я видела детство, расставание, переезд, слезы глубокой ночью и череду размытых лиц… Но в тот день мое тело оставалось таким же тяжелым и становилось все тяжелее; солнечный свет казался слишком ярким, шум окружающего мира, словно бурный поток, устремился к барабанным перепонкам, началась сильная одышка, меня направляли четкие правила, преследовала скорость, все мое существо было здесь и сейчас, моя воля сконцентрировалась в одной точке – опередить остальных. Это был очень неприятный опыт, тяжесть в теле не покидала меня ни на секунду. Через час и тридцать пять минут я добралась до финиша; по правилам, бег здесь заканчивался. Пав духом, я моментально приняла решение, что больше не стану соревноваться с другими людьми в беге.
Этот опыт был странным и неприятным, и поэтому я трезво оценила привычку бегать, которая сопровождала меня много лет. Нет, правильнее сказать – убегать, поскольку речь идет о разных формах бегства: дух, воля, полеты фантазии, сны, страдания, замешательство, самоконтроль и даже завершение духовного самовосстановления. Это нечто тайное. Я отродясь не выходила на пробежку, чтобы тренировать тело или закалять волю. Хотя, с другой стороны, благодаря бегу мое тело обрело крепость; стоя перед зеркалом, я измерила рост и вес: сто пятьдесят пять сантиметров и сорок девять килограммов. У меня сильная «ходовая» благодаря высокой груди, плоскому животу, крепким ягодицам и мощным ляжкам. Выпуклые икры буквально пропитаны силой, каждая пора словно бы дышит, бдительные, словно маленькие дикие зверьки, от них веет особым упорством, как будто они в любой момент готовы принять вызов судьбы. Не сравнить с сорока двумя килограммами десять лет назад, тогда я была тонкой, сплошь торчащие кости и колючий характер, незапятнанный остов и обжигающая натура. Тогда я была хрупкой и пылкой. Думаю, те семь килограммов, что я прибавила за десять лет, это не жир и не мышцы, а жизненная тяжесть, накопленная по мере обретения опыта, включающая в себя кальций и железо души, благодаря чему кровь стала солонее. Но когда я бегу по темным дорожкам, то без конца полирую далекие, почти забытые в глубине прожитых лет моменты. Мне нужно без конца выслеживать себя, отлавливать, заново разворачиваться лицом к прошлому, к горестям и радостям, мне нужно удостовериться, что я не поменялась, осталась той же, кем и была.