Часть 1
Художественный салон был впечатляющим – одним из тех магазинов, откуда попросту невозможно уйти без принуждения. Цены в нем были космическими, а товары недостижимыми, как соседняя галактика, и оттого тоскливо желанными. В Академии этот салон шутливо прозвали «смертью художника», ибо позволить себе покупку здесь могли разве только отпрыски олигархов или профессионалы, уже заработавшие репутацию и гонорары; а студентам нищебродам, вроде Софи, приходилось довольствоваться лишь голодным созерцанием витрин. Здесь продавалось все: от канцелярских скрепок до масла, акрила и акварели лучших мировых производителей. Софи заглядывала сюда время от времени, предаваясь мечтам о несбыточном, словно жадные взгляды на вожделенную краску или хлопковую бумагу могли совершить чудо и прибавить денег в пустых карманах.
Сегодня возле витрины с акварелью у нее перехватило дыхание: на самом видном месте появилась роскошная деревянная коробка «Рембрандт» от Ройал Тэлэнс: сорок восемь кюветов волшебства. От ценника, прикрепленного к откинутой крышке, у Софи помутилось перед глазами, а в горле запершило. Видимо, коробка с акварелью представляла собой какой-то особо ценный музейный экспонат, и он был очень дорог хозяевам магазина: не дай бог купят. Переводя дух, Софи на миг зажмурилась. Что ж, ей было к чему стремиться и куда расти. И все же – боги милосердные! – откуда брались эти астрономические цифры о трех знаках до запятой? С потолка? Софи зачарованно застыла перед запертым застекленным шкафом, потерявшись в палитрах, гаммах и магических названиях: Ройал Тэленс, Мэймери, Винзор и Ньютон, Гольбейн… Рядом находилась полка поскромнее – труба пониже, дым пожиже. «Белые Ночи» от Невской Палитры – тоже ничего себе краски; впрочем, чуть грязноватые, чуть грубоватые, с проблемной светостойкостью в красно-фиолетовой гамме и мешаниной пигментов в коричневой… Ну а куда деваться? Надо же чем-то рисовать. Можно было бы за пару недель сэкономить на обедах и купить один тюбик «Рембрандта», миллилитров пять. Церулеум, например, или землю зеленую. Он как раз стоил как полкоробки «Белых Ночей».
Краем глаза Софи заметила, как разглядывают ее молоденькие продавщицы: оценивающе и чуть насмешливо, с головы до пят, – и ощутила, как деревенеет тело, а щеки заливает горячий румянец. Она мигом представила себя со стороны: стоптанные кроссовки, джинсовая юбка и поношенная куртка с капюшоном, а через плечо – кожаная сумка, вытертая и вылинявшая за годы до зеленовато-серого оттенка. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, какие мысли посещали продавщиц при взгляде на очередную студентку Академии, сиротливо топтавшуюся у витрины и вымучивавшую на лице выражение сомнения. Раздосадованная, Софи собралась гордо двинуться к выходу, как вдруг тренькнул дверной колокольчик. Внимание продавщиц мигом переключилось на вошедшего, скучающие лица просветлели и исполнились благоговейного восторга – не иначе как пожаловал Клиент с большой буквы. Софи подавила желание высунуться из-за витрины и тоже поглазеть на посетителя. По крайней мере, теперь она могла покинуть магазин, не теряя достоинства, – проще говоря, улизнуть под шумок. Однако радость ее улетучилась, едва лишь раздался спокойный низкий голос с легким французским акцентом:
– Сколько ты предлагаешь? Пять машин в год? Это смешно, я сам могу приобрести пять машин для собственного гаража. Двести пятьдесят тысяч за авто? Все равно смешно. У меня на сегодня уже четверо клиентов, готовых платить и по двести пятьдесят, и по триста тысяч евро за эту машину, а до конца года…
Софи вдруг сообразила, что задержала дыхание и не в состоянии сдвинуться с места.
– А вот это их проблемы, не наши!..
Откуда он здесь? Зачем он здесь?
– Хорошо, пусть будет десять для начала. Согласен. К завтрашнему дню жду документы. И держи меня в курсе насчет Альмир. Так… – судя по всему, разговор завершился. – Добрый день, мадемуазель, – обладатель бархатного голоса обратился к одной из продавщиц – та расцвела в улыбке.
Софи обреченно дождалась, пока говоривший приблизится к витрине, за которой она притаилась.
Александр Аверонский. Гремучая смесь дьявольски привлекательной внешности, утонченных манер и опыта, накопленного без малого пятью сотнями прожитых лет. Ее семейное проклятие. Вампир, не боящийся солнечного света. С тех самых пор, как ее много раз «пра» прадед поклялся очистить мир от этого кровососа, началась охота, сменившая с течением веков не одно поколение ее предков. Отец от семейного «дела» самоустранился, еще в конце девяностых, сразу после ее рождения переехав в Москву и прихватив с собой маму, а вот дядя Андрей Васильевич счел долгом чести поддержать традицию. Он и сына своего воспитывал соответственно: первый осиновый кол парнишка смастерил в четыре года. Софи пошла по стопам дяди. Портативные вампиропротыкатели, конечно, не мастерила, но ей не раз доводилось вытаскивать из цепких лап Аверонского того же Макса – мальчишка прямо-таки бредил желанием испытать на Аверонском свои безумные изобретения. Что бы он без нее делал, глупый ребенок, торопящийся вырасти… или умереть.
Ноги по-прежнему ее не слушались, тело обмякло. Так бывало всякий раз, когда ей доводилось встречаться с этим… человеком. Холод заструился по жилам. Только бы он ее не заметил, только бы увлекся общением с продавщицами и не обратил внимания на серую мышку в углу. Обмениваться приторно-светскими улыбками и двусмысленными фразами, за каждой из которых вырастало обещание могильной плиты, осинового кола или клыков в вене, не возникало ни малейшего желания.
Но как бы не так! Естественно, Аверонский ее увидел. Улыбнулся, чуть глумливо подняв брови, и направился прямо к ней. Софи вздохнула, отворачиваясь обратно к витрине с красками, и сосредоточилась на своем блеклом отражении в стекле. Когда он встал рядом, заложив руки за спину, его отражения, разумеется, не появилось.
– Софи?
– Александр? Вас теперь можно встретить всегда и везде.
– В затворе тяжко, в склепе холодно.
Плоская шутка. Одна из привычного арсенала.
– Ну зачем же в склепе. Вам положено сидеть в офисе и строить планы по завоеванию мира.
– Скука, Софи. На свежем воздухе думается легче и планы, соответственно, получаются удачнее. А тебя можно поздравить с совершеннолетием?
Софи вскинула на него удивленный взгляд. Он демонстративно ответил тем же.
– Неужели я ошибся? У тебя не день рождения? Или тебе еще нет восемнадцати?
– Не ошиблись.
– Вот видишь, – Аверонский удовлетворенно улыбнулся, сверкнув безупречной полоской зубов. – Тогда поздравляю! Пусть сбудутся твои самые заветные мечты, – он многозначительно выдержал паузу и понизил голос, – кроме одной. Хотя сомневаюсь, что мечту вогнать меня в гроб можно назвать заветной. В столь юном возрасте мечтать полагается о более романтичных вещах.
– Действительно, – согласилась Софи. – Вы – не единственная моя забота.
– Есть еще искусство. И учеба.
Софи снова кивнула. Ох, поскорее бы он вспомнил, за чем явился, и переключился на ассортимент товаров.
– Мадемуазель! – позвал Аверонский, обернувшись к ближайшей девушке за прилавком.
Софи мысленно отметила, что латышское обращение kundze в его устах прозвучало бы не просто нелепо – смешно. Как издевка.
– Чем могу помочь? – пропела девушка, лучезарно улыбаясь.
– Можно посмотреть поближе… скажем, вот на эту коробку?
– Да, конечно, замечательный выбор, – ошеломленно выдохнула барышня и поспешила за ключом от шкафчика.
Щелкнул замочек, и стеклянные дверцы распахнулись.
– Тебя ведь интересует «Ребмрандт»? Выбирай.
До Софи не сразу дошло, что слова обращены к ней. Выбирай. Она испуганно уперлась взглядом в его лицо. Может, ослышалась? Нет, денег-то у него не меряно, он с легкостью мог бы скупить все в этом художественном раю вместе с помещением, самим зданием и даже целым районом. Но предлагать ей выбрать? Чтобы она воспользовалась его деньгами, его властью, его…
– Это не подкуп, дорогая, – спокойно произнес Аверонский, разглядывая деревянный пенал с акварелью. – Не означает примирения и вообще ничего не меняет.
– Мне… не нужно, – выдавила Софи, силясь проглотить ком, заткнувший горло. Вожделенная коробка с красками могла принадлежать ей… В ушах шумело, звенело, гремело. Руки отнялись. Губы задрожали.
В чем дело, Софи? Он не впервые над тобой издевается, дай уже ему сдачи! Не продавайся за коробку красок!
– Ну конечно, – Аверонский хмыкнул. – Тебе ничего не нужно. – Он вручил «Рембрандт» продавщице: – Я возьму. Еще подберите набор кистей, пенал, бумагу… Ну, вам виднее.
– Кисти белка? – промурлыкала девушка, чрезвычайно довольная общением с приятным клиентом – что ни говори, а «музейные экспонаты», бывало, пылились на полке и по году.
Аверонский вопросительно взглянул на Софи, но у той отнялся язык.
– Разумеется, – согласился он.
– Нам недавно завезли замечательную немецкую хлопковую бумагу, – защебетала вторая продавщица, сдергивая откуда-то с верхней полки за прилавком пару огромных альбомов нестандартного формата.
– Я же сказал: на ваше усмотрение, – с нажимом произнес Аверонский.
– Что-нибудь еще? – уточнила первая.
«И полцарства в придачу!» – едва не вырвалось у Софи.
– Достаточно для начала, – сказал Аверонский.
«Для какого такого начала»? – мелькнула тревожная мысль, однако вежливый жест Аверонского уже приглашал к кассе, и Софи на нетвердых ногах поплелась вдоль прилавка. В голове назойливо крутились цифры, складываясь в нечто фантастическое, и все происходящее казалось нереальным. «Сколько же я буду ему должна? И когда наступит время платить? Ведь это не может быть подарком, не может быть бескорыстно. Нельзя ничего брать… Или нет, возьму – и швырну в его самодовольную физиономию! Пусть подавится своими подачками, путь увидит, что я неподкупна и не заключаю сделок с врагами, как и все в моем роду! Я не опозорю предков, я себе заработаю и на краски, и на жизнь, вот только закончу учиться и устроюсь на работу… Когда-нибудь, лет через пять».
Однако тонкий голосок здравого смысла надорвался от визга и издох, едва лишь пакет с покупками очутился в дрожащих руках. Стеклянные двери магазина открылись, в лицо дохнула городская осень, и Софи сама не поняла, как оказалась на крыльце.
– Тебя подвезти? – заботливо осведомился Аверонский. Его черная «шестерка» BMW красовалась напротив входа. Софи тупо уставилась на хищную морду машины, и ее вновь захлестнуло страхом.
– В другой раз, – пробормотала она, отступая, понимая, что не в силах воплотить в жизнь красочную картину, нарисованную воображением: не в силах не только ли швырнуть в лицо Аверонскому, но даже просто уронить на мостовую содержимое пакета.
Аверонский пожал плечами и открыл дверцу. Вот сейчас он сядет за руль, скроется за тонированными стеклами, и она никогда не разгадает загадку, откуда взялась эта неслыханная щедрость. И зачем он вообще заходил в этот салон: ведь не ради того, чтобы преподнести ей подарок, ей-богу. Однако прежде, чем сесть в машину, Аверонский оглянулся.
– Все равно ты будешь моей, – вдруг произнес он тихо, но так отчетливо, словно голос прошелестел в голове. Глубоко, с наслаждением вдохнул влажный октябрьский воздух, прищурившись и окидывая каменные громадины старинных домов мечтательным взором. – Рано или поздно.
И исчез за дверцей. Софи проводила его автомобиль растерянным взглядом.
– Как-то… двусмысленно, – прошептала она, бессознательно прижимая ладонь к груди. Там, под шерстяным свитером, под блузкой на цепочке висел тонкий серебряный крестик.
***
Тем же вечером, прикопав новоприобретенные сокровища в недрах книжного шкафа и старательно давя в груди восторг и сладостную дрожь предвкушения, Софи отправилась в библиотеку.
Неприметная табличка над огромной дверью, просторный вестибюль, широкая винтовая лестница, вьющаяся вокруг решетки лифтовой шахты, арочные ниши в стенах – столетие назад в них стояли чугунные подсвечники, а теперь были встроены прикрытые запыленными плафонами светильники. Побелка на стенах давно не обновлялась, поэтому зажелтела и покрылась темными пятнами, а лестница тянулась бесконечно, каждый пролет вмещал по двадцать ступенек. Но Софи нравилось приходить в это здание. Полутемные пролеты и гулкий стук подметок об пол вызывали в душе смутную тревогу, словно память крепко держала в своих глубинах какие-то события, связанные с этим местом, словно это она, София Хелмс, когда-то жила в этом огромном старинном доме, разъезжала по балам и вот так же, как сейчас, поднималась по нескончаемым ступенькам. Тогда еще не существовало лифта, зато были шелка, муар, жемчуга, шляпки со страусовыми перьями и веера.
Лифт здесь не работал никогда, и наверх приходилось подниматься пешком. Библиотека занимала третий этаж целиком. Внизу, кажется, кто-то жил, на втором расположилась то ли туристическая фирма, то ли агентство, занимающееся проблемами эмигрантов, но сейчас дневная суета потихоньку сходила на «нет», и Софи удалось расслабиться.
Она не любила читальные залы: чье-то сдерживаемое, будто извиняющееся покашливание, шелест страниц, ерзанье на стульях и громоподобный звук шагов в напряженной, неестественной тишине. Ей нравилось забраться поглубже в одну из тесных, длинных комнат, где вдоль стен тянулись стеллажи, расставленные вдоль и поперек. И где не было света. Только лампы в каждом закутке. Захочешь – включай, устраивайся на потертом табурете и погружайся в чужую реальность. В мир чьих-то фантазий.
Но сегодня были не фантазии. Сегодня была странная, на взгляд сухой, тощей, пропахшей книжной пылью библиотекарши, подборка книг. Оборотни и вампиры. Вампиры и оборотни. «Трактат о вампиризме» Аннет Боже, «Мадьярские легенды и сказания» венгерского автора-составителя с непроизносимой фамилией, славянская мифология, средневековые суеверия, кое-что из художественной литературы. Зажав в зубах карандаш и воткнув блокнот между томами классики, Софи листала предложенные книги, то скептически хмурясь, то вздрагивая, то с замиранием вчитываясь в текст.
Описания вампиров разительно отличались между собой. Бегло пролистав по паре глав, Софи не стала трогать стокеровского «Дракулу» и «Упыря» Толстого. Все это – далеко не объективное восприятие авторами языческих суеверий. Все это – красочные и далеко не оригинальные фальшивки. Хотя кое в чем они перекликались с псевдонаучными трудами. А именно – и речи быть не могло о задатках человечности в вампирах. Алчные, порабощенные плотоядным голодом, одержимые демонами разврата и похоти покойники, богомерзкие твари, умертвия. Умерщвленные, но не мертвые. Nosferatu. Никакой души, одна оболочка, не способная ни печалиться, ни радоваться, ни любить, ни сострадать. Какая же гадость!
Софи с отвращением захлопнула «Трактат» и помахала перед носом рукой, разгоняя пыль.
До чего же люди консервативны, когда дело касалось мифологии! Откуда только бралось это слепое стремление сохранить в первозданном виде горстку языческих поверий? Получается, человечество веками менялось, создавая и разрушая один социальный, религиозный, политический строй за другим, из пещер перебираясь в замки, из замков – в пентхаусы, стремясь нырнуть все глубже, взлететь все выше, подчинить себе стихии. Все менялось. А вампиры – малочисленное, но все же общество, группа, организация, тайное сословие – да как угодно! – так и прозябали в могилах на старых кладбищах? И ни один не догадался выбраться, помыться, почиститься? Ну, Аннет Боже, это уж слишком!
Существовали, конечно, примеры такого парадокса – скажем, аборигены Новой Зеландии. Ну так их просто цивилизация не коснулась. Вампиры же, насколько известно, предпочитали густо населенные территории, где миллион возможностей затеряться в толпе, утолить свою гнусную жажду и не быть при этом прибитым к воротам серебряными гвоздями. Старые кладбища были хороши для простаков и романтичных идиотов. Любопытно, что бы сказала госпожа Боже, встретив Александра Аверонского? Принялись бы кричать «Изыди!» и осеняться крестным знамением? Или развернула очередной монолог на тему вампирского «бездушия»? Даже когда он галантно поцелует ей руку, пригласит станцевать под Венский вальс и заслушается Шопеном, прикрыв от наслаждения глаза? Бездушный? Пустой? Мертвый?