Софи поежилась, сдавив пальцами виски. Она пришла сюда найти ответ. Доказать, что у вампиров нет и не было этой необъяснимой, абстрактной составляющей человеческого естества – души. Что они мертвы – мертвее не бывает! И вся эта макулатура, разложенная у нее на коленях, на полках поверх слипшихся томов Байрона не просто доказывала, а кричала: нет, не было, не будет! Отчего же сердце отказывалось соглашаться? Отчего базарный «трактат» Боже представлялся ей диким, омерзительным фарсом? Не оттого ли, что просто хотелось совсем иной «правды»? «Правды» о душе в отравленном теле? Не потому ли, что сегодня что-то шевельнулось в груди: сомнение, подозрение, надежда?
Подарок на день рождения – это еще не человечность. Подачка, взятка, самолюбование. Жест скучающего фермера, кормящего свинью из руки перед забоем. Он мог быть чем угодно! Достаточно вспомнить те случаи, когда она видела торжествующую злобу в демонических глазах Аверонского. Бывало, клыки успевали клацнуть в сантиметре от ее горла за миг до того, как Макс или Андрей Васильевич приходили на помощь. А сколько раз Аверонский предрекал ей посмертное блаженство в вампирском обличии фразой: «Присоединяйся ко мне, София»!
Но еще ни разу с его губ не срывалось: «Ты будешь моей». Ни единого разу.
Так не потому ли теперь хотелось надеяться, хотелось верить, хотелось разглядеть прекрасного принца под личиной чудовища? Чего уж душой кривить, Аверонский нравился ей всегда, сколько себя помнила. Андрей Васильевич высек бы ее ремнем, если бы только заподозрил, а Макс – тот вообще замкнулся бы в презрительном молчании лет на двести. Да и что вообще значит «нравиться»? Найти симпатичным красивое лицо, даже зная о кровавой природе его обладателя? Ведь тем ее «нравится» и ограничивалось, она бы в жизни не рискнула даже помыслить о большем. Еще не сошла с ума. Сожаление – вот максимум, на который мог рассчитывать Аверонский, если бы задался целью очаровать ее. На который мог рассчитывать вампир. А человек? Или даже вампир, если у него вдруг окажется душа?
Да нет, глупости. Дело не в авторах-теоретиках, мастерски оперирующих лишь собственными догадками, в жизни не видевших ни одного вампира и, скорее всего даже не верящих в их существование. Дело в том, что убийство – это всегда бездушие. И вот на это возразить было нечего. Пусть убийца из «Леона» боготворил свою ктенанту и пил исключительно молоко, от этого он не переставал быть убийцей. Пусть Аверонский божественно играл на фортепьяно и разбирался в мировой живописи. Душа к этому отношения не имела.
Долго еще Софи могла сидеть вот так, ведя мысленные дебаты в попытке разобраться, если бы не раздались тяжелые шаги и скрипучий, как заржавленные дверные петли, голос не вспорол полумрак зала:
– Есть кто? Библиотека закрывается.
Софи испуганно глянула на часы. Ну беда! Без десяти восемь! Торопливо схватив книги, она выскочила на свет.
– Простите, Ирина Анатольевна! Зачиталась. Куда убрать?
Библиотекарша смерила ее неприязненным взглядом поверх толстых стекол очков:
– Иди уж. Оставь здесь.
Наспех поблагодарив, Софи натянула на себя куртку, убрала блокнот с карандашом в сумку и выскочила в коридор, а оттуда – на лестничную площадку. Она давно должна была вернуться домой: пробежать несколько кварталов, обогнуть Бастионную горку и нырнуть в Старую Ригу. В центре города всегда было светло: горели огни кинотеатров, сияли витрины магазинов, светились окна бесчисленных кафе и баров. Плохо только, что дома наверняка волновались, аккумулятор в телефоне некстати разрядился. А еще у нее сегодня был день рождения…
Идти по вечернему городу и впрямь было легко, пока Старая Рига с ее мощеной мостовой и узкими переулками не приняла Софи в свои мрачные средневековые объятия. Тут Софи ускорила шаг, сердце в груди забилось быстрее. Осталась позади бесформенная крошечная площадь, куда выходили двери сразу трех банков, скрылись из виду жуткие красные тенты и столики с надписями «Coca-Cola». Неприятное предчувствие мурашками поползло по коже…
– Вечность без любви не стоит того, чтобы ее прожить, – меланхолично протянул скучающим голосом кто-то, притаившийся во мраке подворотни.
Софи вздрогнула, озираясь. Из густого ночного мрака в тесном переулке вынырнул субтильный юноша: темноволосый, напомаженный, бледный как смерть, с налитыми кровью бычьими глазами, ужасно контрастировавшими с рокерским прикидом.
– София, как же я по тебе скучал, – тяжко вздохнув, изрек он.
– Не подходи, Виктор, – Софи попятилась, нащупывая дрожащей рукой цепочку на шее и вытягивая из-за воротника крестик.
– Почему? – юноша склонил голову на бок, и внушительный залитый лаком начес на его темени скособочился. – О, драгоценная София, сколько вдохновенных стихов я посвятил тебе за время нашей разлуки! Я прочитаю, хочешь?
Софи покосилась по сторонам: не убежать, не спрятаться. Догонит. До дома рукой подать, но она не успеет. Пусть уж лучше он читает свои стихи, пусть тянет время.
Картинно разведя руки в стороны, Виктор с выражением прочел:
– Над безмолвием снега потерянный взгляд.
Вроде, снова весна, но не стало теплей:
Тот же холод, и ветер, и вновь наугад
Ты идешь в темноте по жизни своей…
Не дослушав, Софи рванулась прочь. Бесполезно. Он уже стоял на пути с распахнутыми объятиями.
– Почему же не в радость, почему лишь тоска?
Почему идет снег за окном и внутри?
И с трудом подбираются в строки слова,
И отравою грусти пропитаны дни?
Стиснув холодными пальцами запястья, он оттолкнул ее от себя. Софи чудом удержалась на ногах и попятилась, не сводя взгляда с кошмарной маски, в которую превратилось лицо ее бывшего одноклассника. Тот ухмыльнулся, и его губы разомкнулись, обнажая растущие клыки.
– Нравится? – спросил Виктор.
– Нет. Ты можешь лучше.
Заговорить его во что бы то ни стало! Не дать ему напасть! Кто-нибудь обязательно высунется из окна или выйдет из подъезда, а может, Андрей Васильевич уже отправился на ее поиски, и Макс где-нибудь рядом заряжает свой портативный метатель осиновых кольев.
– Твоя холодность повергает меня в уныние, София. Твоя душа покрыта коркой льда, но я знаю: внутри огонь! Пламя, пожирающее меня при одном только взгляде на твое прекрасное лицо, поистине невыносимо, – сообщил Виктор, продолжая томно вздыхать.
– Не надо, – окоченевшей ладонью Софи нащупала позади себя ручку двери.
– Мы были бы чудесной парой! – драматично взвыл вампир, неожиданно впадая в бешенство. Он и при жизни не отличался уравновешенностью, но после того, как некто из прихвостней Аверонского закусил им на ужин, превратился в конченного неврастеника. – И будем еще не одно столетие.
Дверь оказалась заперта. Уже не таясь, Софи в отчаянии подергала за ручку – куда там! Кинув затравленный взгляд на Виктора, она рванулась прочь.
– От меня не скроешься! – ей в спину ударил взрыв сатанинского хохота. Мимолетный шелест крыльев – и вампир грянулся перед ней оземь, наслаждаясь собственной силой – и ее страхом. Софи ударилась в его худосочную грудь и отскочила, готовясь метнуться обратно.
Однако прежде, чем ей выпала возможность снова испытать везение – или, точнее, невезение, – кто-то схватил Виктора сзади. Софи остолбенела, глядя на то, как эффектно вырисовывается из тьмы Александр Аверонский, придерживая Виктора за шиворот.
– Это ты угнал машину из моего салона? – вежливо осведомился он, не обращая на Софи внимания.
Ноги Виктора оторвались от земли, и он захрипел и задергался, суча руками.
– Ответ не верный. Повторяю вопрос: куда ты дел Феррари 488 GTB две тысячи пятнадцатого года? Если не скажешь и на сей раз, конец твой будет печален.
Выпучив глаза, Виктор уставился на аккуратно отесанный, круглый деревянный колышек с резным набалдашником на конце рукояти – для пущей острастки Аверонский неторопливо продемонстрировал его во всех ракурсах. Виктор снова издал задушенный, утробный рокот. Воротник застегнутой куртки пережал ему горло, и даже если чистосердечное признание вкупе с раскаянием рвалось наружу, выдавить из себя членораздельного слова он попросту не мог.
Аверонский с сожалением хмыкнул:
– Ну, тебя предупреждали.
И не потрудившись даже замахнуться, точным движением вогнал кол в хилую грудь по самое основание. Дерево вспыхнуло, вокруг него тугим узлом завязался жгут белого пламени и расползся по дергающемуся телу, сдирая кожу, мышцы, сухожилия и кровеносные сосуды и перетирая в пыль кости. Спустя мгновение о существовании Виктора напоминал лишь осыпавшийся на мостовую пепел.
Аверонский брезгливо отряхнул руки, затем повернулся к Софи. Та застыла, ни живая ни мертвая, холодной ладонью тщетно охлопывая себя по карманам, бессознательно ища хоть какое-нибудь оружие.
– А, Софи, добрый вечер. Прошу прощения, я, кажется, помешал вашему общению.
– Ничего, – выдавила она. – Виктор уже… собирался уходить.
– Да, я заметил, – с ноткой иронии согласился Аверонский и стряхнул с рукава пальто несуществующие пылинки. – Надеюсь, вы успели выяснить отношения? А то я несколько погорячился.
Софи сглотнула – лишь воздух покатился по пересохшему горлу – и констатировала:
– Вы спасли меня.
– Ну разумеется, я тебя спас. Для себя.
О, нет.
– Не дрожи, моя милая. Я уже ужинал сегодня и тебя не трону. День рождения – это святое.
– А… – Софи покосилась на пепел у ног Аверонского.
– Ах, это, – тот отступил, стряхивая хлопья с ботинок. – Поганец возомнил себя всесильным и умыкнул машину прямо из автосалона. Ума не приложу, кто позарился на это не обремененное интеллектом ничтожество и обратил в вампира – я-то здесь точно ни при чем. Дурной наряд, дурные манеры и дурной апломб – не стоит о нем жалеть: днем раньше, днем позже он все равно сыграл бы в ящик. Иди домой, Софи, сделай выкраску «Рембрандта». Некоторые, кстати, считают эту акварель лучшей в мире, знаешь? Или сыграй Бетховена. Наслаждайся жизнью.
Софи показалось, ночной мрак дохнул на нее потусторонним, могильным холодом, и все тело покрылось инеем, когда Аверонский приблизился к ней и аккуратно заправил за ухо прядь волос. Софи моргнула: спустя мгновение перед ней простиралась лишь пустынная ночная улочка.
– Софи! – раздался окрик Макса, а вскоре и он сам выскочил из-за поворота, размахивая карманным фонариком и деревянным колом. – Ну слава богу! Где тебя носит?! Мы с отцом уже с ног сбились. Почему у тебя телефон отключен?
Мальчишка подбежал к ней и остановился, задыхаясь и уперев руки в бока.
– Эй, что стряслось? Ты увидела привидение? Или он был здесь? Кто-нибудь из них? – Макс понизил голос до заговорщицкого шепота. Как любой десятилетний пацан он бесконечно обожал игры в конспирацию, а также шифры, ребусы, погони, слежки и картинные угрозы муляжу Аверонского, наспех вырезанному из картона. До реальных угроз тоже частенько доходило, и Софи это сильно напрягало: кузен всерьез рассчитывал угробить вампира собственноручно и прилагал максимум усилий, чтобы это случилось как можно скорее.
– Так и есть, привидение, – буркнула она, обнимая его за плечи и разворачивая в обратную сторону. – Виктор приходил. В последний раз.
– Проклятье! Сама с ним разобралась, да? Присвоила себе все лавры? Нечестно, Соф! Я же предупреждал, что собираюсь испробовать на нем свой новый колострел на автономном питании! Модифицированная модель опытного образца номер пятнадцать, рабочее название «Зубы на полку», работает от шести пальчиковых батареек, потребляемая мощность в сравнении с прошлой моделью уменьшена в одну целую две сотых раза, плюс добавлены всякие мелочи вроде встроенного патронажа с кольями, емкости для святой воды и резака для крестовой заточки пуль. Ну почему ты такая вредина, а? – Макс разочарованно вздохнул.
– Идем уже, я с голоду умираю. А за этих не волнуйся, их на всех хватит. К сожалению.
Подтолкнув Макса вперед, Софи осторожно перешагнула прах Виктора и подумала, что завтра его смоет осенним дождем, и от бывшего одноклассника не останется ничего: ни пепла, ни стихов, ни воспоминаний.
***
Александр Аверонский задумчиво брел по улицам Старой Риги. Тьма неотступно следовала за ним: тьма боли, смерти и одиночества. Странное дело, сегодня ему не хотелось играть в охотника и жертву. Легкой добычи тоже не хотелось. Он мог получить любого из редких прохожих, встречавшихся на пути: усталую женщину, высунувшуюся из подъезда и зовущую загулявшую кошку; долговязого подростка, прячущегося от отца под окнами квартиры с сигаретой в руках, или старика-астматика, возвращавшегося с прогулки по набережной. Мог, но не хотел.
Люди! Слабые, трусливые, слепые. Кончина одного никогда не вразумит остальных: в погоне за деньгами, силой и властью остальные так и продолжат слетаться на огонь, словно мотыльки на свет уличного фонаря. И от чужого горя открестятся, как от проказы: не я в гробу, и слава богу. Люди…
А ведь когда-то и он был человеком. Много веков назад. Из памяти давно изгладились те – человеческие – воспоминания: тепло и холод, страхи и сомнения, привязанности… Теперь ему принадлежали эти улицы, эта ночь, эти люди, и он ни за что на свете не променял бы обретенное могущество на яркость былых впечатлений. Разве только… Странное, извращенное удовольствие видеть в чьих-то глазах искреннюю благодарность. Сквозь смятение, изумление, недоверие и напряженное ожидание подвоха – все равно благодарность! Не взирая на годы вражды – благодарность! Как мало, оказывается, человеку требовалось для счастья: всего лишь кинуть кость, как голодной собаке.
Александр наморщил лоб и поднял глаза от залитой мертвенным светом единственного фонаря мостовой. Навстречу шла женщина. Цыганка. Нечесаные волосы сколоты на затылке в неряшливый пучок, черные как смоль брови, острые, грубые скулы, изможденное тело под старым цветастым отрепьем. Рваная шаль ее не грела, а босые ступни привычно ступали по холодным камням.
Александр остановился.
– Возьмите, – произнес он, подходя ближе и снимая пальто.
– Не нужно, – женщина отшатнулась от него, словно от чумы. – Сам носи свои французские тряпки.
Почему эти слова его не насторожили?
– Вы же замерзли. Берите, мне ничего не надо взамен.
А ведь это почти правда, вдруг подумал Александр. Не ради фарса он завел эту беседу. Неужели лишний раз захотелось прочесть благодарность в человеческих глазах?
– Твои чары на меня не действуют. Думаешь, я обычная поганая нищенка? Но я знаю, – она посмотрела на него в упор. – Ты исчадие ада, вампир.
– Надо же! – усмехнулся Александр, перекинув пальто через руку и внимательнее приглядываясь к собеседнице. – Бедная леди видит меня насквозь? Будьте осторожнее, пока не накликали беду на свою прозорливую голову.
– И ты тоже, чудовище. Будь осторожен.
Александр расхохотался.
– Только не говорите, что заколдуете меня! Дорогая моя, ваша красота уже сделала это.
– Как и твоя, – с отвращением выплюнула цыганка. – Но я не поддамся.
– Почему нет?
– Потому что ты – смерть, глумящаяся над жизнью. Скажи, вампир, что ты думаешь о жизни?
– О жизни? – зачем-то переспросил он.
– О жизни и о людях.
– Ничего не думаю.
– Врешь. Ты их презираешь. Но презирать можно лишь тех, кого боишься. Или тех, кому страшно уподобиться. Что если ты вдруг станешь, как они: слабым, трусливым, слепым? – произнесла нищенка многозначительно, словно читая его недавние мысли.
– Вы не в себе, – заключил Александр, подавляя невесть откуда взявшуюся тревогу. Ведьм, гадалок и полоумных он встречал и раньше, ему и с телепатами доводилось иметь дело. Но никогда никто из них не вызывал в нем столь явного отвращения, а тем паче паники. Что-то смущало его сейчас, что-то толкало убраться прочь, наплевав на эту полоумную с ее хамскими речами. Ей и помогать не надо: едва ли она переживет грядущую зиму. И в то же время грубая, первобытная сила держала его, не отпуская. Нет, он не сбежит. Он выпьет из этой чаши, и тогда поглядим, кого – или чего – боится она сама.